Пряди о Боре Законнике
Шрифт:
Тут в хижину вошёл вахтмейстер. Он поздоровался лишь кивком головы и жестом пригласил идти за ним.
— Т-тут останутся мои ре-ебята, — сообщил мне Заика. — На-а-а всякий с-с-лучай.
Мы пошли по улочке, что вела мимо рынка. Как и рассказывали вчера Ползуны, небольшая ватага гибберлингов привезла огромную сосну, которую сейчас пытались установить посредине площади.
— Зима спросит! — гаркнул кто-то из рабочих. Судя по всему, он обращался к нам.
— Зима с-с-спросит! — также отвечал Торн.
Он вдруг остановился.
— П-п-постой! Давай п-поглядим.
—
— Он с-с-сказал, чтобы т-тебе показали э-э-э… к-как с-ставят…
— Зачем?
Меня подобное предложение Фродди настораживало. Но вахтмейстер лишь пожал плечами и стал рядом со мной.
С сосной гибберлинги промучились очень долго. Её пытались поднять при помощи сложной конструкции из брёвен и верёвок, а потом, когда это удалось, пришли иная группа, занявшаяся украшением дерева. Они развешивали на ветках всякую снедь, типа булок, каких-то плодов, вяленой рыбы и прочего. У ствола поставили небольшого деревянного идола в виде несуразного старика в капюшоне и с посохом в руках. Он очень походил на те фигуры, коими украсили вход в Великий Холл в Гравстейне в Сиверии.
— Что это за дед? — я кивнул на идола.
Торн удивлённо обернулся к дереву.
— Д-д-дед? Э-э-то само Д-д-д… Д-д-древо.
— Что? — не понял я.
Заика долго и очень путано что-то объяснял про то, как каждый год Древу приносили дары, чтобы в последующие года узоры на Ткани Мира всегда были «благосклонными» к гибберлингам.
— Ладно, что тут разглядывать. Пошли к Фродди! — я был недоволен.
Торн не возражал и пошёл за мной следом.
У входа в хижину Фродди стояла, по крайней мере, четверть сотни гибберлингов. Кое-кого из присутствующих я знал. Здесь были и купцы, и мастеровые, и ратники.
Меня пропустили вперёд. Никто не возражал, никто не возмущался. Словно так и должно было быть.
Едва я переступил порог, как из дальней комнаты вышел Непоседа. Он широко улыбнулся, обнажая свои маленькие острые зубки, и сказал:
— У нас в такие дни говорят: «Зима спросит».
— Зима спросит!
Фродди вытянул трубку и указал мне на место подле очага. Сам сел напротив и стал доставать табак.
— Спросит у тех, кто не сделал запасы, кто отошёл от общины, кто не смог найти своё место в этом мире… И спросит жестоко.
Я молчал. Пока было не ясно, что собственно Старейшина хочет.
— Ты знаешь, кто твои враги? — спросил Фродди.
— Ну… их много… всех не назову…
— Смерть — вот твой и мой враг. Она всегда с тобой. Она никогда тебя не покинет, — заулыбался Старейшина.
Он прекратил набивать трубку табаком и стал небольшой палочкой доставать уголёк из послушных язычков пламени. Делал он это весьма ловко. Положив свой уголёк в трубку, Фродди долго-долго её раскуривал, пока, видно, не посчитал, что табачок стал давать достаточно дыма.
— Я, например, — продолжил он, — подружился со своим врагом. Уже давно… Долгими зимними ночами, сидя в кругу своих соплеменников…
— И что? Смерть отступила? — перебил я.
— Нет, просто она теперь не так страшна.
Мы чуть помолчали. Каждый собирался мыслями.
Мне уже стало ясно, что наш разговор будет весьма важным.
— Представь, — негромко заговорил Старейшина, потягивая трубку. Дым густым столбом вырывался из его небольшого рта, после каждой фразы. — Холодные бесконечные ночи. Сила жизни уже покинула леса и поля, замерзли реки и озера. Звери и птицы спрятались в норах и гнёздах. Деревья скинули листву, цветы осыпались, трава пожухла. Всё замерло… Можно сказать, что миру… там, снаружи… пришёл конец… Жизнь истекла из него, и воцарилась смерть. Это начало трудного времени, когда любому существу приходится уповать только на свои силы… либо на помощь того, кому доверяет, как самому себе. Представил?
Я согласно кивнул. Картинка, описанная Старейшиной, не была в чём-то особенной. Но вот слова про то, что уповать придётся на самого себя, наводила на недвусмысленный вывод.
— Это Зимняя Ночь, — продолжил Фродди. — Сие празднество знаменует собой приход в наш мир Смерти. Это пора решения важного вопроса: «Кто я такой?» И ещё: «Что могу? На что отважусь?» Ведь мир вне стен жилища потерял привычные грани…
— И кто я такой?
Фродди «погладил» языки пламени, но так и не ответил. Мне в голову закралась такая мысль, что этот огонь на самом деле живой. Он что-то вроде моих клинков. И сейчас, вполне возможно, Старейшина с ним беседует.
— Знаете, зачем я пришёл?
— Знаю. Торн и Ползуны мне рассказали…
— И что?
Старейшина выпустил густой клуб дыма.
— Ты прожил в нашей общине год. Вернее, почти год, — отвечал мне Непоседа.
— Я прибыл к вам на остров весной.
— Да, да, весной… Ты пришёл в трудный для нас час. И за это время показал себя с наилучшей стороны. Мне думается, что тебе пора пройти обряд Зимней Ночи.
— Не понимаю.
— Я уже говорил, что в эти дни мир теряет свои привычные грани. Говорил, что сейчас то время, когда царствует Смерть…
— Разве в иные дни не так?
Старейшина улыбнулся и вновь погладил огонь.
— С тобой трудно спорить…
— Но мы не спорим. Мы говорим.
— Да, это так… Сейчас открылась невидимая граница между миром живых и миром мёртвых. Не все это видят, не все понимают. Я хотел бы тебе объяснить.
Последняя фраза прозвучала больше, как запрос. Словно Старейшина ждал моего одобрения на сей процесс.
— Я вас слушаю. Внимательно слушаю.
— Свет, а с ним и тепло очерчивают нам тот защитный круг, внутри которого мы, живые, собираемся… В зимнюю ночь лишь огонь наш помощник и спаситель.
При этих словах непоседа вытянул из костра небольшую головешку.
— Всё меняется… менялось… только Великое Древо оставалось тем столпом, на которое опирался наш мир. Его могучая крона была вечнозелёной, ствол полон соков и жизненных сил, питающих каждую ветку, каждый листочек. Наши предки стояли у его могучих корней и клялись друг другу в том, что никто из них не оставит и не предаст один другого. Это и был обряд Зимней Ночи — обряд единения… создания убежища для живых… Так появилась наша община.