Прямая речь. Избранные стихи

Левит-Броун Борис

«Закон дождя закон слепых окон…»

Закон дождя закон слепых окон закон неимоверных отражений лишь выдох ветра миру разрешён и этот до конца бессмертный гений закон стоячих луж сухих глазниц не открывающих закона взгляда закон высоких птиц последних птиц которым ничего от нас не надо закон предательства и торжества закон скамьи и осени над нею незыблемый законом закон всего того чем я владею

Песенка белогвардейца

Ах, Николетта, – старый сон, — слепой, ненастоящий! Я помню менуэта звон в дыму свечей чадящих. Ах,

Николетта, – старый мир, — как кружево прозрачен. Я – чудом выживший сатир и как сатир дурачлив. Я только вежливый Силен у сломанной берёзы, я помню пот твоих колен сквозь запах туберозы! Ах, Николетта, сколько лет от юности до смерти! Давно изношен менуэт и кружева, поверьте! Уже давно на «вы» с судьбой, я в хрусталях размножен, желаний, умерших с тобой, не выхватить из ножен. Без кружев, шпор и эполет не стало в жизни перца! Ах, Николетта… сколько лет от юности до сердца.

«Мы не знаем России…»

Мы не знаем России, мы чуем Россию — голубые проклятия дальних небес, и прозрачное слово, и подошвы босые, и ореховый тёс, и осиновый крест.

«Мне не пишет отчаянье писем…»

Мне не пишет отчаянье писем, и тоска не глядит из угла. Я от жизни вполне независим, а все мысли о смерти – зола. И плыву я в чистейшем эфире, отворив мирозданью уста, — веки сомкнуты, пальцы на лире, помрачительна и пуста мне навстречу вселенная дышит, женской грудью прельщая полёт, но певец не глядит и не слышит, в тёмном сердце поэзии лёд.

Серпентарий

Струйка дыма поднимает голову, как кобра из хрустального короба. Зрачки ужалены.

Круг

Мне снится, что снится ей… Ей снится… ей что-то снится! Свой путь совершает ресница, слетев из-под пальмы бровей. И снится реснице сон о крепко смеженных веках, о тайне, что спит в человеках, без сроков и похорон.

Сон

…воображаемого счастья полураскрытая постель гудящий шмель и хмель твоих колен плен нереальности и музыка запястья…

Навсегда

Кто может знать, что с нами будет перед разлукой навсегда? С ресниц упавшая вода нас обожжёт или остудит? Какой печальный оборот, какое тонкое дрожанье, — всё это долгое молчанье, в улыбке онемевший рот, и оторвавшийся перрон, и полетевший под колеса «Напишешь…?» – твоего вопроса обрывок. Под вагон, вдогон. Ещё не скоро, не теперь пятно чернильное проступит, и на сердце свинцово ступит час предназначенных потерь. Он выльется вагонной лентой, — на стыках кровь, как на зубах. Вот вам судьба интеллигента, вся не за совесть, а за страх. Забыта жизнь, перо и песни во имя призрачной мечты: «Пускай погибну!..», даже если меня не похоронишь ты. Нелепо искривятся губы? И подступит к глазам вода? Кто может знать, что с нами будет перед разлукой навсегда?

Эмиграция

1

Знакомый двор, Последний шаг, Далёкий путь, Незримый берег. Животный страх – застывший Терек. Ты сам себе и бог и враг.

2

Уехать? Да, уехать, может быть… А что ещё нам остаётся? Отчаявшись напиться из колодца, я уезжаю… просто, чтоб не быть. Я уезжаю на исходе сил изведать отрезвляющую небыль, и хоть никем в России не был, припоминать, кем я в России был.

«Перекрёсток моей Германии…»

Перекрёсток моей Германии — перепутье недолгих лет. Те же голуби в этом изгнании, мостовые и парапет. Что ж, присесть, подышать поминанием, без тоски унимая дрожь, под наркозом непонимания повторяя святую ложь? Было детство и юность краткая — распрямление лепестков… было счастье короткой хваткою — не надежд, так хотя бы снов. И нежданный визит бессонницы душу детскую тихо пленял. Я с высокой моей оконницы видел город кривых зеркал. Город тайны и дня рождения, веры в завтрашний долгий день… Что теперь? Немота отрезвления? Облака? Эмигрантская тень? Есть решенье по делу судному, мягок ласковый жим оков, а дожить – наука нетрудная под зонтом из чужих облаков.

«Душа страдает наперёд…»

Душа страдает наперёд о каменном пороге боли, — твоей, моей… не всё одно ли? Душа страдает наперёд. Ей снится смерть, ей снится сон, оплаченный всесветной мукой. Между разлукой и разлукой ей снится смерть, ей снится сон. О том, что было до тебя, о том, что станет после встречи, о миге том, что – недалече, о крае том, где нет тебя.

«Опускается на руки мне…»

Опускается на руки мне зелень схваченная фонарем. Мы сегодня ещё не умрём, мы сегодня ещё в тишине. Нам сегодня… а может, вчера?.. Нет, не стоит копаться в душе, потому что и смерти уже нам седая маячит пора.

Антипатмос

Испугайся меня – синева! Слабый взор мой прими в обвиненье! Я не знаю, какие слова могут тронуть твое онеменье. Я не знаю, каких соловьёв ты ещё ожидаешь со скуки. Что тебе поднебесные звуки? Ты и так уж полна до краёв. Ветер, посланный с высоты, — отвержение или участье? Вечность кончится в одночасье, и подёрнешься пурпуром ты. Смоковница уронит плоды, поразив и тщедушных и сильных, треснут знаки на плитах могильных и в колодцах не станет воды, и пролает околицей зверь, и блудница как выпь прохохочет, но никто сосчитать не захочет ни грехов, ни заслуг, ни потерь.

«Крыши …крыши – в окошке глубоком…»

Крыши …крыши – в окошке глубоком, а там – дворы и дальнего провода нить. Во мне моя комната умещается только боком — кокон человека, когда-то желавшего жить.

«Резвое и некошеное…»

Резвое и некошеное след в примятой траве детской макушкой ерошенная проседь на синеве память о невозможности сладкое бремя век всё что из осторожности перезабыл человек две простых вероятности соль на стекле на щеке память о невозвратности и семафор вдалеке