Прыжок рыси
Шрифт:
Пауза длилась минуту. Все это время Битник силился закрыть отвисшую челюсть. При виде бутылки глаза его блеснули, но тут же потухли, как спичка на ветру.
— Так бы и сказал, — выдавил он извиняющимся тоном и глубоко, с астматическим надрывом вздохнул.
— Я и хотел, вы мне не дали.
— Достали, понимаешь, — потушил Битник окурок о каблук сапога и, подойдя к печке, выбросил его в поддувало. — Вонючим оказался сосед — строчит и строчит, суда требует. За что, а? Ну да, ну да, украл я, виноват, признаю, каюсь, как говорится. Уголь вернул, прощения попросил — в жизни не просил ни у кого, а тут попросил. Денег
— Женя.
— Ладно, Женя. Забудь. И бутылку, того, убери. Непьющий я.
— Как — непьющий? — искренне удивился Евгений. — Что, совсем?
— Совсем. Анонимно закодированный.
— И давно?
— Два месяца. И, что интересно, не тянет, веришь, нет? А пил ведь — до чертей по ночам. Руки до сих пор трясутся, а тяги нет. Так что давай забирай пузырь, и дело с концом. А хочешь — стакан дам, сам выпей?
— Не нужно, спасибо. Я, признаться, перед тем как к вам прийти, был в общежитии, беседовал с Таюшкиной Евдокией Григорьевной.
— А-а, та еще стервь. Она, поди, и клепанула, что пьющий, мол, Битник, без бутылки не ходи?
— Примерно.
— Ну, ну. Тут, понимаешь, Женя, дело такое… Пятеро нас числилось, вахтеров-то… Решили одного сократить, а ставку раздербанить после того, как общежитие приватизировали.
— Как это? Разве общежитие можно приватизировать?
— Это ты у них спросишь, можно или нельзя. Они всю губернию прихватизируют. Гридин, падла, впереди Черномырдина бежит. Ну, в общем, не об том разговор. Делили они, значит, делили эту ставку с самого января. У меня, конечно, денег лишних тоже нету, да хоть дом этот есть, в сезон можно плату за курятники поднять — так на так и выйдет. А бабы — что, думаю, куда они со своей пенсией? Да и ездить, прямо скажу, осточертело — пока-а трамваем дотелепаешься!.. Сам ехал, знаешь. А попробуй два раза в день — туда и оттудова? Тебе адрес Дуся дала?
— В доверенности вычитал.
— В какой еще доверенности?
— Вы писали доверенность в бухгалтерию, чтобы ваш аванс за февраль выдали Таюшкиной.
Битник наморщил лоб, помолчал, потряс головой.
— Чего городишь-то, не пойму? — посмотрел он на Евгения. — Отродясь ничего такого не писал. Там, что, и подпись моя стоит?
— Подпись стоит, а чья она — не знаю.
— Вот, значит, как?.. Нет, не писал. Видал, что делают, сволочи? Болел я в феврале. После того как закодировался, сильно переболел — ломало всего. А они, видать, уж и деньги мои делили под эту кампанию… Только за февраль я все отбил, как положено, по больничке получил. И заявление написал, чтоб, значит, с первого марта уволиться. Да та же Дуся и упросила отдежурить за нее первого и третьего, она к дочке куда-то под Ленинград ездила, вишь, так за свой счет брать не хотела. Ну, мне оно вроде не в тягость — отдежурю, думаю.
Битник полез в портсигар за новой сигаретой. Евгений сопоставлял его рассказ с рассказом Таюшкиной, что-то отметая сразу, а что-то оставляя в памяти для возможной проверки. С одной стороны, информация о дрязгах в коллективе вахтеров общежития отношения к делу не имела; с другой — выталкивала на поверхность непредвиденную версию об умышленной замене дежурных в ночь убийства Козлова.
— Егор Александрович, а кто-нибудь знал о том, что вы закодировались?
— Кто?
— Ну, комендант, вахтеры или кто-то из жильцов?
— Нет. А зачем? Я по оказии, дружок в наркологическом объявился, он и свел.
— Скажите, а в ночь со второго на третье вы все время находились на дежурстве?
— Все время.
— Спали?
Битник вздохнул.
— Ну, спал, — признался он виновато и тут же попытался оправдаться: — Я привык там спать. А че мне не спать-то? Дверь запер — и на боковую.
— А вот Таюшкина говорит, что вы не запирались.
— И так было. Это когда выпивал. Потому что будили, а я когда выпивал, ничего не слышал. А трезвый я плохо сплю, вполглаза. Чуть стукнет кто или там на улице каблучки — все слышу.
— А в ночь убийства вы во сколько спать легли, не помните?
— Как не помнить? Помню. В час. Запер дверь и лег. Когда Неля выходила, я еще не спал.
— Какая Неля?
— Грошевская, с телевидения. Из «Новостей». Она к Козлову похаживала, оставалась иногда. Раньше по соседству в общежитии жила, съехала полгода тому.
— Она, что же, невестой ему приходилась или как?
— Да кто их разберет, женятся-недоженятся… Ну, в общем, в ту ночь она ушла от него в час. Ни тебе, понимаешь, «как жизнь?», ни «до свидания» — выскочила как ошпаренная, дверью хлоп! Навроде плакала, хотя точно утверждать не берусь, я только спину и углядел.
— А как узнали, что Козлов убит?
— Просто. Утром сосед его из триста третьего номера Полянский Виктор Денисович постучал — тихо. В семь утра Паша его разбудить просил. Сильнее постучал — ничего. Заглянул в замок — скважина платочком прикрыта. Говорит, думал, Нелька ночевать осталась — платочек-то ейный навроде был, красный, газовый… Ну, осталась, не осталась — будить-то все равно надо, раз просил. Ко мне спустился на вахту — не уходил? Нет, говорю. Она, говорю, ушла. Он — наверх. Не знаю почему — бах ногой по двери! Двери у нас те еще… И весь тебе сказ.
— Вы поднимались в триста первую комнату, когда узнали, что Козлов убит?
— Поднимался. Сбегает, значит, Полянский вниз, а у него очки упали. Подслеповатый он. Ну, мне кричит: «Набирай, — кричит, — милицию, Егор Александрович, Пашку убили!» Я испугался. Позвонил и наверх стал подниматься. Еще подумал: у него ж, у Козлова то есть, свой телефон в номере имеется… Короче, там уже не протолкнуться было в коридоре, все сбежались. Полянский никого в комнату не пускал, стоял в дверях, покуда милиция не приехала. Я заглянул… Паша сидел за столом, голову на бумаги уронил, крови… никогда столько крови не видел — все в крови.
— А телефон?
— Да я про него забыл, потом Полянский рассказал, что шнур под корень обрезали.
— И что дальше?
— А дальше — что ж? Приехала милиция. Следователь Иван Николаевич Кравцов из прокуратуры. «Скорая». Снимали допрос. К одиннадцати все отпечатки собрали, все перефотографировали. Пашу аж в начале двенадцатого вынесли. Никого не впускали и не выпускали, всех допрашивали. Сам генерал Дворцов пожаловал, главный редактор ихний Шпагин… До трех часов дня держали народ. Кто был, когда ушел, когда пришел — задолбали вопросами.