Прыжок
Шрифт:
Припомнив лица их, задрожал старик, перекрестился и суетливо стал шарить спички. Зажегши коптилку, бросился Афанасий тряпье свое натягивать. Одеваясь, слушал, как стонала вьюга, и вместе со сторожкой своей вздрагивал сам.
— Этакого бурану отродясь не бывало! — прошамкал он, поджимая нижнюю губу. Кряхтя и причитая, полез Афанасий под койку, достал оттуда что было теплого и натянул все на себя. Сверх всего одел кожан, промусоленный насквозь на плечах и во всех сгибах, и повязал втугую по поясу сыромятным ремнем.
Сторожка Афанасия стояла на углу базара, а базар был на самом берегу. Топило базар всегда первым вместе со сторожкой, и Афанасий торопился посмотреть, много ли воды нагнало, будет или нет заливать и надо ли из хибарки
Наклонив голову и шепча молитвы, Афанасий полез вон и долго возился, кряхтя, пока удалось, наконец, припереть снаружи колом непослушную дверь. Отдохнув от возни с дверью, старик медленно двинулся вперед, пряча фонарь от ветра под полой кожана. Мокрый снег слепил глаза и заволакивал серой пеленой все, что было впереди.
Афанасий, задыхаясь, шел вперед, одолевая шаг за шагом злую непогодь. А она то подхлестывала сзади, то била в грудь, то глушила с боков. У овощных рядов совсем ослабел Афанасий — хотел повернуть назад, да ветер в это время тоже повернул и кинулся прямо навстречу старику. Но смог ослабевший Афанасий и шагу против него сделать. Горько пожалел, что не пошел прямо в город, и присел у стены отдохнуть.
Тут накинулся на него холод. Афанасия стало трясти как в лихорадке. Постукивая зубами, стал он на ноги. И тогда почуял свою немощь, все свои полные семьдесят лет, сцепившихся в горемычную, нескончаемо-унылую вереницу дней. Всхлипнул Афанасий, захлебнулся снегом и двинулся, тряся старой головой, навстречу буре. Куда он шел? Какая сила подняла его из убогой согретой его дыханием хибарки? Зачем?
И вдруг вспомнил:
«Вода… воду посмотреть… служба… упредить надо».
Вспомнил, потому что вдруг увидел холодный блеск воды у самых ног. Рванулся старый прочь.
«Ох! Страсти господни, пресвятая богородица… что же это!?»
Без сил опустился на ступеньки овощного ряда и уронил голову на колени, дыша как загнанная лошадь. Голова кружилась и ноги не слушались. Мелькнуло в мутнеющем сознании:
«А кто же упредит… чтобы другие не потопли?..»
Но мысль не удержалась в отяжелевшем мозгу и выскочила как винтик из лопнувшей машины. Почувствовал вдруг где-то близко запах горелого и, поднявшись на дрожащих, подгибающихся ногах, увидел громадную тлеющую дыру на боку кожана.
«Фонарь…».
Отбросил рукой фонарь в сторону. Метнулся тот желтым пятном, и последнее, что осветил его мигающий слабый огонек, был серый, холодный наплыв воды.
Она блестела кругом вплоть до стенки, около которой стоял теперь Афанасий. Внезапно, очутившись в промозглой страшной тьме, ощутил он холод в ногах. Вода пробилась сквозь старые порыжевшие сапога и лизнула угодливо и жадно коченеющие пальцы.
Точно неведомый зверь укусил его за ноги. Вскрикнув и взмахнув руками, рванулся вперед Афанасий, и вода с жадным шуршаньем охватила его ступни. Отпрянул Афанасий со стоном назад, но дрожавшие ноги подогнулись под ним, и он медленно опустился на залитые водой ступени. Так сидел он, охваченный необъяснимым страхом. Он не боялся смерти. Он боялся своего одиночества перед лицом ее. Если бы сейчас были около него люди — много людей! Дикая тоска по людскому теплу охватила старика, Он закричал приглушенно и хрипло, но ветер отбросил его крик обратно. Афанасий сидел погруженный в воду. Она подкрадывалась к нему бесшумная и неотвратимая, начала лизать щиколотки, потом подступала к коленям, поднималась по спине. Он смотрел на нее, не отрываясь, с молчаливым ужасом, зачарованный своим страхом. Но внезапно ощущения Афанасия переменились. Он вдруг забыл о людях, к которым только что стремился. Сердце его заледенело, и вода перестала казаться страшной. Наоборот, она приобрела притягивающую силу. Она ласкала его мягкими накатами, и прикосновения холодной воды напомнили ему тихие материнские поглаживания по ребячьей спинке. Афанасий заплакал горько и жалобно, как малый ребенок.
Это была первая ласка за семьдесят долгих лет. Набегавшая вода держала его в своих мягких оплывающих объятиях и отделяла его от всего, о чем горько и нестерпимо было думать. И он больше не сопротивлялся и не хотел убегать. Он бы не убежал, если бы мог убежать, если бы внезапно остановившееся сердце стало вдруг снова биться в груди. Старый Афанасий покончил с собой раньше, чем умер от разрыва сердца, и умер от разрыва сердца раньше, чем утонул.
Его тело наклонилось на бок и, соскользнув со ступенек, скрылось под водой.
Напрасно старый хромой Феська, запертый Афанасием в сторожке, ждал возвращения хозяина. Он жалобно выл и рвался наружу, но дверь, припертая колом, не поддаваясь. Просачивающаяся сквозь пол вода заставила Феську искать убежища на койке. Но скоро она выгнала его и оттуда. Дрожа и повизгивая, вскарабкался Феська на высокий ящик, заменявший старику шкаф, но ящик, подмытый снизу, не выдержал, и Феська рухнулся в воду.
Быстро заработал он лапами и стал плавать взад и вперед по тесной сторожке. Ухватившись передними лапами за всплывший табурет, Феська пытался взобраться на него, но табурет вертелся как чурбан, и старые измученные лапы свела злая судорога. Он забился и отчаянно, с хрипом завыл. Сквозь щели в потолке феськин вой вырвался на площадь.
Он был последней жалобой Феськи на земле.
Проглотив свои первые жертвы, вода жадно бросилась на город. Улицы поближе к базару оказались затопленными. В темных окнах замелькали огоньки. Захлопали оконные рамы и калитки. Заревели сирены пароходов. Старая пушка, стоявшая у здания таможни, ударила трижды глухо и тревожно. Это разбудило тех, кто еще спал. Люди садились на постели, тревожно прислушиваясь, и начинали лихорадочно одеваться.
Петька Чубаров, разбуженный ударом пушки, вскочил и урывками натянул на себя штаны и френч. Застегнув наглухо кожанку и повязав ремнями втугую высокие сапоги у колен, он выскочил на улицу. Ветер рванул с него шапку и унёс в черную рычащую тьму. Петька выругался и помчался по мертвым черным улицам к клубу. Там собралось уже человек шесть ребят, и спасательный отряд мигом сорганизовался. Часть ребят отправилась за лодками, двое за баграми и брезентами, а Петька, сломя голову, помчался по Широкой улице к домику с палисадником покликать Джегу.
Подбежав к калитке, Петька занесся на крыльцо и тут остановился. Из бокового окна выбивалась тонкая полоска света. Петька махнул во двор и заглянул в окошко, затянутое белой занавеской. Все внутри залито мягким синеватым светом, и в потолке покачивается, чуть поблескивая, синий глазок.
Замахнулся Петька в раму ударить, да раздумал. Постоял с минуту и пошел прочь мимо крыльца за калитку.
В клубе ребята к нему:
— Где Джега?
Помолчал Петька. Брови свел:
— Уехал с вечера на ту сторону. Ладно, без него управимся.
Выскочили из клуба и помчались к берегу..
У фонарного столба на Буяновой покачивались два легких карбаса. Ребята залезли на соседний дом и оттуда скатились прямо из окон в лодку. Последним прыгнул Петька Чубаров, оттолкнулся от столба и крикнул Ваське, сидящему на руле:
— Айда к новым мастерским!
Корбаса быстро шли меж рядами домов, навстречу плывшим ящикам и базарным лоткам.
Но как ни торопились ребята, все же застали они мастерские, лежавшие ниже заводских корпусов, уже затопленными. Сторож ли проспал, вода ли прибывала слишком быстро, но неукрепленная еще у станков новой мастерской была затоплена на три четверти. Сквозь широко открытые двери видны были темные поблескивающие железные части. Факелы заводской пожарной команды и фонари съехавшихся рабочих играли на них злыми и мрачными отблесками.