Прыжок
Шрифт:
Теплая волна привычно прихлынула было к груди как всегда, когда о Юлочке думал. Но сейчас же показалось это тепло тошнотворным как запах духов знакомых, набежавший издалека и сейчас же забытый. Один за другим всплывали в памяти забытые люди, движения, вещи. Он видел каморку, заваленную книгами и мусором, видел комнаты новой его квартиры, чистые и светлые, с шеренгой стульев по стене. Видел, как бежит по темной лесной дороге человек. Лунные тени пересекают дорогу. Он бежит все быстрее и быстрее, напрягая последние силы, пока на посветлевшем небе не встают очертания города. Улицы мелькают
Краска заливает низко опущенное лицо Джега, краска напряжения, гнева и стыда.
Потом его оставляют эти жгучие картинки, и тянутся крепко сбитые рабочие дни. Работа, работа… Любовно вспоминает часы и дни этой работы в папиросном дыму, в фабричном чаду.
Горячеглазая буйная комсомолия проходила перед ним бузливой чередой. Всматривался сквозь заволоку воспоминания в лица и каждому кивал, будто прощался. Долго сидел так Джега в тяжелом раздумье за темной, прелой стеной спин, всматриваясь в неведомое, прислушиваясь к собственному волнению. Отрывался от своих тяжелых дум, прислушивался к словам, что говорили на эстраде, и вдруг, зацепившись за знакомый смысл слов, снова уходил к своим колеблющимся образам. Голос Петьки приковал все его внимание. Поднял голову Джега и кивал, притоптывая ногой: — Так, так. И снова слушал и снова: — Так, так.
Равнодушный, слушал решение суда. Подумал мельком — это хорошо, что дело отложили: не убивал Гришка. Но возвратился тотчас же к своим мыслям и к своему какому-то решению. Набросив решительно кепку на смоляные вихры, Джега стал пробиваться к выходу, как человек, который торопится сделать то, что должен сделать.
Многотелая толпа, сжимавшая его со всех сторон, шумела и качалась в жаркой, душной качке. Дело было необычайное; оно неслось вскачь, вкось и вкривь от начала до конца. Пузырилась как крутой кипяток на огне, и как пар над кипятком, висела над делом неуловимая тайна.
Вокруг слышались догадки, предположения; закипели горячие споры и мимолетные стычки.
— Что? Кожухов? Почему Кожухов? Это еще надо доказать.
— Но почему Светлов сознался сперва? Сказка или нет — то, что он рассказал об этой осенившей его правде?
— Что ни говорите, а я бы не взял на себя смелость вынести Светлову обвинительный приговор.
— Но ведь оправдать его тоже нет основания; сознание налицо, окровавленная шапка налицо.
— Шапка не на лице, гражданин, а на голове.
— Ваши шутки неуместны. С вами не разговаривают.
— Судьи поступили вполне правильно.
— Зря канителятся. Таких в расход пускать надо. Джега не слышал кипевших вокруг него словесных бурь. Он шел напролом, одержимый своим, и спешил, страшно спешил. Кто-то окликнул его, он не оглянулся. Он боялся прозевать Семенова.
Семенов спускался с лестницы, когда Джега нагнал его. Поздоровались и долго шли молча по темной улице. Не доходя поворота, Джега решительно остановил Семенова: — Слышь! Постой! Два слова!
На миг запнулся. Положил тяжелую руку на худенькое плечо Семенова. Вырвал из груди загоревшиеся слова:
— Семенов, слышь, что я тебе скажу. Я у тебя никогда ничего не просил для себя. Теперь вот прошу. Перебрось ты меня куда-нибудь на другую работу. Работать буду как лошадь, только бы подальше отсюда.
Сжал плечо сильней, глянул в лицо, выступавшее из тьмы, и увидал ровный блеск серых глаз.
Семенов помолчал, раздумывая, потом кивнул головой:
— Во что… не знаю, как тебе это придется? В губкоме из цека бумажка есть. По разверстке работников на Восток перебрасывают. На наш город в Туркестан две путевки есть. Если хочешь, зайдем завтра вместе к секретарю губкома и дело это обработаем.
Джега весь будто на дыбы поднялся. Засверкали ушедшие вглубь глаза.
— Спасибо, спасибо…
Протянул руку, и крепкое дружеское пожатие скрепило слова. Внезапно в их руки легла третья рука, и глухой басок уронил сверху:
— За что этакая благодарность? — Джега и Семенов обернулись.
— Петька!
— Он самый.
Смахнул Джега выступивший на лбу пот.
Прощай, Петро, в Туркестан еду на работу.
Вздрогнул Петька. Повел удивленно плечами. Хотел спросить что-то, да только глазами пробежал по джегиному лицу — стало все понятно без вопросов. Сжал крепко руку джегину.
— В Туркестан? Что ж, и в Туркестане нужны люди.
А тем временем Юлочка, легкая и радостная, бежала домой. Дело сложилось удачно. Кровавый кошмар, висевший над головою Григория, рассеивался. Теперь еще немного терпения. Это становится очевидным. Теперь уже его, наверное, скоро выпустят. Правда, он себя слишком дерзко вел на суде. Это может ему повредить. Но в конце концов она ждала худшего. Джега всё же милый. Отказался. Теперь надо скорей загладить все это. Юлочка спешила домой, стуча быстрыми каблучками по мостовой. Сердце ее выстукивало в такт каблучкам, а мысли бежали впереди.
Дома — разочарование. Джеги нет. Ушел. Видимо, наскучило сидеть одному. Быстро смекнула что-то. «Тем лучше. Устроил приятный сюрприз, и примирение будет окончательным».
Юлочка немедленно принялась приводить задуманный план исполнение. Принесла в спальню маленький круглый столик, накрыла его белой скатертью. Сняла с этажерки в столовой цветы и перенесла в спальню. Потом начала опустошать буфет. Раскладывала все, что было, на маленькие тарелочки и переносила в спальню. Всю сервировку увенчали начатая бутылка портвейну и две рюмки. Покончив со столом, Юлочка стала в раздумье посреди спальни, оглядывая стены, мебель и прикидывая в уме, какими средствами все это можно превратить в экзотический уголок.
Придумала. Через четверть часа с помощью покрывал, пестрой шали и опрокинутых кресел было сооружено необычайное ложе. Электрическую лампочку завернула в синий шелковый головной платок.
Потом Юлочка занялась собой. На это ушло вдвое больше времени, но зато она превратилась в белый благоухающий цветок. На ней было светлое платье и, как тогда, после записи, одно платье, а под ним ничего. Пусть милый знает, что она ждет его вся, вся ждет. Остановившись посреди комнаты в мягком синем свете, подняла голову и, медленно поводя руками, прошептала пряные слова тагоровского «Гитанджали»: