Психоанализ: учебное пособие
Шрифт:
Из истории психоанализа
«Человек-Волк», или, точнее, Wolfsmann, – имя, данное в психоаналитической литературе пациенту, клинический случай которого описан Фрейдом в работе «Из истории одного детского невроза» (1918). Это имя было дано пациенту в связи с рассказанным им в курсе лечения сновидением о волках. Психоаналитическая интерпретация этого сновидения послужила ключом к пониманию детского невроза, связанного с преувеличенным страхом перед волками.
Пациентом Фрейда был молодой человек, сын богатого русского землевладельца Сергей Панкеев. Он проходил у него курс психоаналитического лечения на протяжении четырех лет, с 1909-го по 1914 год, и повторный краткий четырехмесячный анализ в 1919–1920 годах. Описанный Фрейдом клинический случай не был полным рассмотрением заболевания и лечения молодого человека. Содержание опубликованной работы Фрейда касалось только анализа детского невроза, возникшего у пациента на пятом году жизни в форме фобии, то есть истерии страха перед животными, в частности перед волками. На основе данного клинического случая Фрейд пришел к убеждению, что кратковременный анализ с благоприятным исходом лечения служит доказательством врачебного значения психоанализа,
Более детальный анализ различных сцен, выявленных благодаря воспоминаниям пациента, и соответствующая их интерпретация привели Фрейда к утверждению, что влияние детства чувствуется уже в первоначальной ситуации образования невроза. Это влияние оказывается решающим для несостоятельности человека, сталкивающегося к с реальными проблемами жизни.
Несколько лет спустя после завершения курса лечения у основателя психоанализа, в силу различного рода жизненных обстоятельств С. Панкееву вновь пришлось обратиться к психоаналитику. Однако в 1926 году Фрейд сократил количество своих пациентов и передал С. Панкеева другому специалисту. Его лечащим врачом стала Рут Мак Брунсвик, которая ранее была сама пациенткой Фрейда. Диагноз, поставленный ею С. Панкееву, гласил: ипохондрическая мания преследования и регрессия к нарциссизму, проявляющаяся в мании величия. Психоаналитическое лечение заняло пять месяцев и проходило в 1926–1927 годах. История лечения была описана и опубликована Р. Брунсвик в работе «Дополнение к статье Фрейда „Из истории одного детского невроза“» (1928).
Позднее другой психоаналитик, М. Гардинер, периодически встречалась с С. Панкеевым. помогала ему на протяжении долгого времени и считала его нормальным человеком. В 1938 году после того, как его жена покончила жизнь самоубийством, по рекомендации М. Гардинер на протяжении шести недель С. Панкеев вновь проходил анализ у Р. Брунсвик. В 50-е годы он неоднократно находился в состоянии депрессии, обращался за помощью к различным психоаналитикам. В 1963 году на вопрос о переживаемых им конфликтах С. Панкеев ответил, что «конфликты остались прежними, за исключением моей ипохондрии», а другие конфликты «имеют не столь острый характер, как прежде, но вместо этого приобрели более хроническую форму». Обобщая свои впечатления о встречах с С. Панкеевым, М. Гардинер заметила, что за сорок три года, на протяжении которых она знала знаменитого пациента Фрейда, она не наблюдала у него ни одного проявления психоза, а то, что он принимал обычно за депрессию, было реакцией на реальную утрату (самоубийство жены, смерть матери и другие неожиданные события). Как подчеркнула М. Гардинер, психоанализ Фрейда спас С. Панкеева от жалкого существования, а повторный анализ с Р. Брунсвик помог преодолеть серьезный кризис – оба позволили ему «прожить долгую и относительно здоровую жизнь».
В 1972 году вышли в свет воспоминания С. Панкеева о его детстве и о Фрейде. Имеется также публикация М. Гардинер о встрече и переписке со знаменитым пациентом. Все эти материалы дают наглядное представление не только о возможностях психоаналитического лечения, но и о судьбе пациента, оказавшегося способным к сотрудничеству с психоаналитиками (Человек-Волк и Зигмунд Фрейд. – Киев, 1966).
Можно предположить, что трилогия Мережковского сыграла далеко не последнюю роль в осмыслении Фрейдом отношений между отцом и сыном с точки зрения раскрытия содержательной стороны эдипова комплекса. Примерно в то время, когда С. Панкеев начал проходить у него курс лечения, основатель психоанализа ввел в оборот термин «эдипов комплекс». Кроме того, трилогия Мережковского могла также послужить фиксацией в бессознательном Фрейда некоторых идей, впоследствии сознательно оформленных в виде определенных психоаналитических гипотез и концепций. Не исключено, что к таким идеям относятся представления о «страхе смерти», почерпнутые Фрейдом из той части «Антихриста», в которой приводятся записи из дневника царевича Алексея, где он писал об охватившем его страхе смерти.
Не исключено и то, что многие рассуждения Фрейда об эдиповом комплексе, угрызениях совести и вине, встречающиеся в его работах в связи с интерпретацией литературных произведений и анализом клинического материала, навеяны соответствующими высказываниями, содержащимися в произведениях Мережковского. Во всяком случае, бросаются в глаза разительные сходства, имеющие место в книгах основателя психоанализа и российского писателя.
В этом отношении примечателен следующий отрывок из работы Мережковского «Толстой и Достоевский. Жизнь и творчество» (1901–1902): «Царь Эдип, ослепленный страстью или роком, мог не видеть своего преступления – отцеубийства, кровосмешения; но когда увидел – то уже не смог сомневаться, что он преступник, не мог сомневаться в правосудии не только внешнего, общественного, но и внутреннего, нравственного карающего закона – и он принимает без ропота все тяжести этой кары. Точно так же Макбет, ослепленный властолюбием, мог закрывать глаза и не думать о невинной крови Макдуфа; но только что он отрезвился, для него опять-таки не могло быть сомнения в том, что он погубил душу свою, перешагнув через кровь. Здесь, как повсюду в старых, вечных – вечных ли? – трагедиях нарушенного закона, трагедиях совести, и только совести, – определенная душевная боль – „угрызение“, „раскаяние“ – следует за признанием вины так же мгновенно и непосредственно, как боль телесная за ударом или поранением тела».
В более поздних по отношению к произведениям Мережковского работах Фрейд высказывал сходные
Есть основания полагать, что отправной точкой фрейдовского анализа данного произведения Шекспира могли служить соответствующие размышления Мережковского о «Макбете». Скорее всего, именно знакомство основателя психоанализа с переведенной на немецкий язык второй частью трилогии Мережковского «Христос и Антихрист» побудило его к психоаналитической интерпретации жизни и творчества Леонардо да Винчи, что нашло свое отражение в опубликованной им в 1910 году работе «Воспоминание Леонардо да Винчи о раннем детстве». В ней Фрейд не только ссылался на российского писателя, но и подчеркивал, что, избравши итальянского художника героем большого исторического романа, Мережковский построил свое описание на психологическом понимании необыкновенного человека, а также выразил свое толкование хотя не напрямую, но все же художественным способом в гибких выражениях.
И наконец, следует обратить внимание на интерес Фрейда к творчеству Достоевского. Хотя в одном из писем С. Цвейгу (1920) он назвал Достоевского «русским путаником», а в другом письме (1926) – «сильно извращенным невротиком», тем не менее он не только с интересом читал его романы, но и считал, что тот не нуждается ни в каком психоанализе, так как в своем творчестве сам демонстрирует это каждым образом и каждым предложением.
В начале 1926 года одно из издательств предложило Фрейду написать введение к готовящемуся к публикации на немецком языке роману Достоевского «Братья Карамазовы». Через год он закончил свою работу, которая вышла в свет в 1928 году под названием «Достоевский и отцеубийство». Но почему именно Фрейду было сделано подобное предложение? Разве он считался специалистом по творчеству Достоевского? Неужели не было других немецкоязычных авторов, более компетентных, чем Фрейд, в области русской литературы?
В Австрии и Германии того времени имелись литературоведы, профессионально интересовавшиеся наследием русского писателя. И тем не менее выбор издателей работ Достоевского пал на Фрейда, что свидетельствует о многом. Во всяком случае, вряд ли с подобным предложением обратились бы к ученому, пусть даже известному психоаналитику, получившему широкое признание не столько в своей стране, сколько за рубежом, но совершенно незнакомому с творчеством Достоевского. Можно предположить, что издатели знали об интересе Фрейда к романам Достоевского и вполне резонно рассчитывали на его компетентность в оценке «Братьев Карамазовых».
Действительно, в конце 20-х годов Фрейд был основательно знаком со многими произведениями Достоевского. Он высоко оценил русского писателя и подчеркивал, что на литературном Олимпе тот занимает место рядом с Шекспиром. Однако интерес Фрейда к Достоевскому появился у него значительно раньше и в определенной степени обусловил его психоаналитическое понимание сложностей и перипетий борьбы противоположных сил и тенденций, имеющих место в глубинах человеческой психики. Той борьбы, которая нередко ведет к драматическим развязкам в жизни людей.
Известно, что на заседаниях Венского психоаналитического общества, председателем которого Фрейд был на протяжении многих лет, неоднократно упоминалось имя русского писателя. Так, на одном из заседаний этого общества в 1908 году В. Штекель сообщил об обнаруженной им в брюссельском медицинском журнале статьи об эпилепсии. В связи с этим он обратил внимание своих коллег на неоднозначность использования врачами понятий «истерия» и «эпилепсия», как это наблюдалось, в частности, в случае определения болезни у Достоевского. На другом заседании в 1910 году П. Федерн сделал сообщение о борьбе с галлюцинациями немецкого писателя Гофмана, подчеркнув то обстоятельство, что сходные вещи можно обнаружить в романе Достоевского «Братья Карамазовы». В 1911 году профессор Оппенгейм зачитал членам Венского психоаналитического общества два отрывка из художественных произведений, иллюстрирующих психоаналитические идеи. Один из них был взят из романа Достоевского «Подросток» в связи с пересказом сна, подтверждающим истинность фрейдовского способа толкования сновидений. В 1914 году Г. Закс изложил свои взгляды на понимание произведения Достоевского «Вечный муж», обратив особое внимание на амбивалентность (двойственность) чувств одного из героев, выразившихся в проявлении любви и ненависти к любовнику его жены. Фрейд присутствовал на всех этих заседаниях. Правда, он не сделал никаких комментариев по этому поводу. Но вот в 1918 году, когда на очередном заседании Венского психоаналитического общества доктор Бернфельд сделал сообщение о поэзии молодежи, Фрейд выступил в дискуссии, высказав свое понимание мотивов поэтического творчества и сославшись при этом на психологическую подоплеку произведений Достоевского.
В своих воспоминаниях русский пациент Панкеев подчеркивал, что Фрейд восхищался Достоевским, который обладал даром проникновения в глубины человеческой души и в художественных произведениях выражал выявленные им скрытые бессознательные процессы. Он также отмечал, что на психоаналитических сеансах Фрейд обращался к толкованию одного из сновидений Раскольникова, описанных в романе Достоевского «Преступление и наказание».
В данном романе содержится несколько снов, и каждый из них несет в себе определенную смысловую нагрузку. Какой из этих снов Раскольникова мог привлечь внимание Фрейда? В своих воспоминаниях Панкеев ничего не сообщает ни о конкретном сне, содержавшемся в «Преступлении и наказании» и ставшем объектом пристального внимания основоположника психоанализа, ни о его трактовке со стороны Фрейда. Однако, зная основные идеи психоанализа, нетрудно сделать предположение о сне Раскольникова, упомянутом Панкеевым.