Психодел
Шрифт:
Женщины слушали внимательно и уважали его. А он их имел. Им нравилось. Они представляли себе, что тоже свободны от своих раковин, это было ново, это возбуждало. Многие, единожды совокупившись, потом приходили еще и еще. Мужья, бойфренды и любовники переставали их интересовать: ведь когда моллюск ложится с женщиной, его панцирь, шершавый, холодный и мертвый, мешает ему, и однажды, побыв с тем, у кого нет панциря – с поэтом, или музыкантом, или людоедом, женщина запоминает это навсегда и хочет повторить при первой возможности.
А Марину, жену виноторговца, он не заинтересовал. И были еще две-три таких же. Они смотрели на Кирилла, как на пустое место. Он улыбался, он лез в поле зрения, маячил, провоцировал, а они не реагировали. Редкие самки новой формации, они составляли единое целое со своими раковинами; никаким ножом, даже самым тонким и острым, нельзя было отсечь теплое и живое от мертвых защитных пластин. Или, может быть, Кирилл был недостаточно умелый палач для таких, как они?
Ему снилось, что он хорошо одет, только что отобедал и чуть пьян, и в прекрасном расположении духа входит в комнату, где Марина то ли сидит, то ли даже лежит, изогнув узкое тело, и ноги ее обнажены, и плечи, и он ждет, что она посмотрит на него, и произносит что-то остроумное, цитирует Монтеня пополам с Конфуцием, а она не смотрит, и вдруг его это пугает; он весел, он блестящ, он ясно видит ее личную раковину за ее спиной, всматривается и понимает, что таких раковин никогда прежде не видел, это особенная раковина, очень легкая и гибкая и одновременно непробиваемая, и хозяйка ее тоже особенная, и ему страшно, он ощущает резкий приступ голода и жажды, он дрожит, он едва сдерживается, чтобы не наброситься и не вцепиться зубами, – но эту устрицу не извлечь из створок. Голод усиливается, Кактус тяжело дышит, он уже не цитирует и не куражится, а лихорадочно размышляет, как сожрать новую и редкую пищу, он ее очень, очень, очень хочет, а пища не обращает на него внимания, и вот вся картина мира рушится в его голове, ибо людоеду важно знать, что он может сожрать любого и любую, стоит только захотеть.
В пятом часу утра проснулся – и понял, что весь подбородок и щека мокры от слюны.
Глава 13
Ролики, шарики
– А я бы поехала! – пылко воскликнула Монахова. – И избила! Да, а что?! Прямо ногами, по яйцам! Она махнула ногой, обутой в роликовый ботинок, и добавила: – Или, допустим, морду ему всю расцарапать! Или еще чего-нибудь такое! Чтоб навсегда запомнил!..
– Успокойся, – сказал умный Дима. – Никого бы ты не избила. Тоже мне, героиня. Ты можешь только в «Седьмом континенте» своей тележкой в чужую врезаться. Человека ударить – это, девонька моя, серьезная тема.
Монахова азартно расхохоталась. Она была потная, раскрасневшаяся, от нее пахло вином и сексом. Сидевший рядом Дима тоже был потный и красный, но сексом от него не пахло, он плохо умел кататься на роликах и смотрелся нелепо: живот, белые жирные ноги и массивный зад человека, презирающего физические нагрузки. Правда, комплексы его не мучили, и он специально вырядился под продвинутого спортсмена: шорты, наколенники и майка; надпись на ней гласила: «НОРМАЛЬНО ДЕЛАЙ – НОРМАЛЬНО БУДЕТ».
Дима заранее предупредил, что кататься не умеет, а в «Ролл-Холл» идет, чтобы выпить пива. Ну, и за компанию со своей девонькой.
– Серьезная тема? – повторила Монахова. – Ты каждую неделю морду кому-нибудь бьешь, что тут серьезного?
– Только в пьяном виде, – с достоинством сказал Дима. – И только в припадке ревности. (Маша счастливо рассмеялась.) В других случаях я очень осторожен. Я же умный, у меня всё просчитано... И Борис тоже не дурак, он прав... Вора поймали, золотишко нашли – вот и хорошо, и нечего туда лезть. Ни ногами по яйцам, ни руками по голове. Я давно не лезу в такие дела. Никаких бандитов, никаких ментов, только люди моего круга. Зачем лезть в игру, если не знаешь правил?
– А затем, – сказала Мила, – что если ты не влезешь в игру, ты в нее не сыграешь.
Она не каталась – не было настроения. Зато с удовольствием наблюдала: ловкая Монахова, в танцевальных трусах и откровенном топе, валькирией кружила вокруг своего друга, умевшего двигаться только по прямой, и наслаждалась его беспомощностью, а друг комически взревывал, терпел и ждал, когда его отбуксируют к столу; им было хорошо, а Мила смотрела и грустила.
– Ну, касательно меня... – ответил умный Дима. – Я уже десять лет не играю в игры.
– Ну и дурак, – сказала Монахова. – Игры – это весело. Особенно чужие игры. А ты, – она ткнула его пальцем в живот, – зануда! «Люди моего круга»... Фу. Ужасная скука. Непонятно, почему я с тобой связалась.
– Потому что я умный, – сказал умный Дима.
– Причем здесь ум? – сказала Монахова. – Кстати, вон тот мальчик в оранжевых штанах достал меня своими взглядами. Ты бы пошел и разобрался с ним. Отвел бы за угол...
– Я слишком мало выпил, – сказал Дима. – Так что пусть смотрит. Ты тут самая раздетая женщина. Я тебе предлагал на каток пойти, на Красную площадь, там свежий воздух, солидная публика, но ты сказала – только в «Ролл-Холл»! И еще ножкой топнула. Потому что тут тепло и можно догола раздеться, а на катке – нельзя. Ты сама провоцируешь мужчин, девонька. Да я тут, если уж на то пошло, половину мужиков должен за угол отвести.
– Ну и сделай. Я люблю, когда из-за меня дерутся. Это очень романтично.
– Не сомневаюсь, – сказал Дима и ухмыльнулся. – Но сегодня драки не будет. Ты тут – королева, а я не могу один против всех... Допустим, в углу за стойкой бара сидят малолетки, алкоголем наслаждаются, целая банда мальчишек – они тебя уже целый час глазами пожирают. А сами – дети еще, это явно их первый алкогольный сезон...
Монахова передвинулась ближе к Диме и громко поцеловала его в шею.
– Не обижайся. Я знаю: ты у меня очень ревнивый.
– Кстати, Дима, – сказала Мила. – А почему ты такой ревнивый?
– Потому что умный.
– Я серьезно.
– Я тоже. – Умный Дима опустошил кружку и засопел. – Вообще-то, ревность – дело интимное. О ней не говорят. Ревность связана с самооценкой, со всякими подсознательными страхами. Ревнуют те, кто в себе не уверен. Если мужчина ревнует – значит, он в глубине души считает себя ущербным... Посмотрите на меня. Жирный, пьющий, некрасивый. Ущербный! Поэтому и ревную. Обдумайте это, девоньки. Насчет подсознательных страхов и прочего. А я пока схожу в одно место...
Он выбрался из-за стола и уехал, держась за стену, – рыхлый, мокрый, неловкий, однако смотреть на него было приятно, его чудаковатость в основе имела чувство собственного достоинства: он пришел не кататься на роликах, а придуриваться и комиковать ради своей спутницы.
– Надоел, – сказала Монахова. – Страшный зануда. Дай мне телефон Мудвина.
– Обойдешься, – ответила Мила. – Мудвин тебе не нужен, и ты ему тоже.
– Это я сама решу.
– О боже. У вас всё равно ничего не получится. Мудвин – серьезный положительный парень, а ты – бестолковая и шумная. Ты любишь деньги, а у Мудвина дома штор нет. И пылесоса. И посуды нормальной.