Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Смирнов Игорь

Лежит в столовой на столе труп мира в виде крем-брюле. [624] Кругом воняет разложеньем <… > Мир потух. Мир потух. Мир зарезан. Он петух.

Одна из излюбленных тем поэзии обэриутов — исчезновение моделирующих мир категорий, например, категории времени, которое либо уничтожается людьми (стихотворение Заболоцкого «Время» (1933); тот же мотив — в «Кругом возможно Бог» Введенского (1931)), либо не выступает для них как схватываемое, ускользает от них (стихотворение Хармса «Третья цисфинитная логика бесконечного небытия» (1930)):

624

Отметим

здесь возможную прямую интертекстуальную полемику Введенского со стихотворением Игоря Северянина «Мороженое из сирени», где также упоминается «крем-брюле».

Вот час всегда только был, а теперь только полчаса. Нет полчаса всегда только было, а теперь только четверть часа. Нет четверть часа всегда только было, а теперь только восьмушка часа. Нет все части часа всегда только были, а теперь их нет. Вот час. Вот час. Вот час всегда Только был. [625]

Сущее в другом стихотворении Хармса подразделено на противоположные области (живая природа/неживая природа, женское/мужское), предикатами которых служат, однако, звукоподражания, обессмысливающие классификацию:

625

Д. Хармс, Собр. произв.,тт. 1–4 (под ред. М. Мейлаха и В. Эрля), Bremen 1978–88, т. 2, 45; дальнейшие ссылки на это издание приводятся в тексте книги с указанием тома и страницы.

Все все деревья пиф все все каменья паф вся вся природа пуф Все все девицы пиф все все мужчины паф вся вся женитьба пуф. (2,5)

Вариант обсуждаемого приема Хармса — такое построение стихотворного текста, которое демонстрирует пропажу референции за счет вырождения связной речи в асемантические квазислова, обычно составленные из тех же звуков, что и начало высказывания:

Турка скачет над рекой милый турка дорогой летом гром зимою снег в полдень чирки кур кир кар. (2, 48–49)

Между тем у Хлебникова сопоставимое с этим развертывание текста, напротив, привносило в, казалось бы, асемантическое звукосочетание некоторое значение, как, например, в знаменитом стихотворении «Бобэ о би пелись губы…» (повтор губного «б» в заумном слове делается, как уже отмечалось до нас, изобразительным в связи с темой артикулирующего органа).

Человеческое тело описывается в прозе Хармса как разрываемое на части или как вообще не имеющееся в наличии (ср. цитированный рассказ о «рыжем человеке»). «Бестелесность» составляет характеристику и одного из героев пьесы Введенского «Минин и Пожарский». В рассказе прозаика-обэриута Ю. Владимирова «Физкультурник» (между 1929–30 гг.) герой наделяется способностью проходить сквозь стены, так что и субъекту, и объектам вменяется здесь способность терять их материальность.

Идея отсутствующей реальности подчиняла себе и поэтику сценического поведения обэриутов. Один из организаторов вечера «Три левых часа», устроенного группой в январе 1928 г. в ленинградском Доме печати, И. Бахтерев так вспоминает (в передаче М. Б. Мейлаха) об участии в этом представлении моряка Кропачева:

…когда ведущий объявил его выступление, на сцену Дома печати никто не вышел, но на углу Невского и Садовой начал читать свои стихотворения объявленный поэт. По истечении отведенного Кропачеву времени на сцену вышел ведущий и объявил следующего… [626]

626

М. Мейлах, Предисловиев кн.: А. Введенский, цит. соч., XXII. Наши замечания о ничто у обэриутов появились в печати в 1988 г. Позднее они были существенно расширены в: Jean-Philippe Jaccard, Daniil Harms et la fin de l’ avant-garde russe,Bern e. a. 1991, 98 ff; см. также: Jean-Philippe Jaccard, Чинари. — Russian Literature, 1992, XXXII, 77–94; ср. еще: Aage Hansen-L"ove, Die letzle Avantgarde:Zur finalen Poetik der russischen Absurden (ms).

3.1.3.Мир делается чем-то при условии, если он не стал значением знака, референтным миром, в каковой его неизбежно превращает человеческая деятельность — мыслительная и коммуникативная. Согласно определению Хармса, «…сущим значением предмет обладает только вне человека» [627] .

Пытаясь познать мир, сделать объекты значащими, человек уничтожает их («Таракан» Олейникова); познание равно смерти («Окно» Хармса, 1931). Как полагал Заболоцкий («Лицо коня», 1926), дар слова должен быть отобран у человека и передан животным с тем, чтобы они, выразив себя, исправили бы то искаженное представление об их сущности, которое усвоено людьми:

627

Д. Хармс, Предметы и фигуры, открытые Даниилом Ивановичем Хармсом (Appendix in: I. Levin, The Fifth Meaning of the Motor-Car. Malevich and the Oberiuty). — Soviet Union / Union Sovi'etique, 1978, Vol. V, 299–300).

И если б человек увидел Лицо волшебное коня, Он вырвал бы язык бессильный свой И отдал бы коню. [628]

Заболоцкий не просто сочувствует страдающему объекту, как это делал Хлебников в «Зверинце», но и требует наказания субъекта, полемизируя при этом заодно и с пушкинским «Пророком», где «вырывание грешного языка» не кара за ложное мировидение, как в «Лице коня», но предпосылка получения человеком провидческого дара.

628

Н. А. Заболоцкий, Стихотворения и поэмы, Москва, Ленинград 1965, 227.

Поэзия, по Введенскому («Некоторое количество разговоров», 1936–37), гибнет вместе с субъектом творческой активности и переходит в природу:

Музыка в земле играет, Червяки стихи поют. Реки рифмы повторяют, Звери звуки песен пьют. (144)

Идеальной ситуацией при восприятии поэтом действительности Введенский считал такую, в которой не человек мыслит мир, но мир мыслит себе человека («Мне жалко, что я не зверь…», 1934):

Мне жалко, что я не орел, перелетающий вершины и вершины, которому на ум взбрел человек, наблюдающий аршины. (130)

Желаемым состоянием бытия оказывается для Заболоцкого («В жилищах наших», 1926) и Хармса («Столкновение дуба с мудрецом», 1929) превращение людей в деревья. Живое в поэзии обэриутов тем более ценно, чем ниже степень развития его интеллекта, откуда общая тема поэзии Олейникова, Хармса («Падение вод», 1930) и Заболоцкого («Школа жуков», 1931) — мир насекомых.

То, что имеет место вне субъекта, не должно овнутриваться им — только так объект останется самим собой. Вот как рисуется Хармсу в его стихотворно-прозаическом трактате «Сабля» (1929) итог творческого подхода к миру: «Все существующее вне нас перестало быть в нас самих» [629] .

Манифест, возвестивший о возникновении Обэриу, выдвигал перед художником задачу освободить реалии от значений, которые были приданы им в повседневной и эстетической коммуникативной практике:

629

Д. Хармс, Неизданное (публикация Г. Урмана). — Neue Russische Literatur,Almanach II–III, Salzburg 1979–1980, 137.