Психология конфликта
Шрифт:
«…допускает анализ, но исключает действие… Пациент пассивно располагался на кушетке, аналитик садился позади него, чтобы его не видеть и избежать интеракции… Ситуация была герметически закрытой… Вполне логично, что вашей проблемой стало изгнание жизни из врачебного кабинета и „бой с тенью“ вместо терапевтического процесса» (Moreno, 1964, цит. по: Лейтц, 1994, с. 26–27).
Сегодня фактически речь уже не идет о каком-то определенном типе контакта терапевта с пациентом, скорее о диапазоне возможных позиций психолога в этом взаимодействии. Эта проблема затрагивается Р. Кочюнасом в связи с обсуждением им вопроса о консультативном контакте, в котором выражаются отношения клиента и консультанта, их установки и чувства друг к другу. В частности, он отмечает, что при терапии поведения «консультант является активной и директивной стороной; он исполняет роль учителя, тренера, стремясь научить клиента более эффективному поведению»; в рационально-эмотивной терапии (А. Эллиса) «консультант играет роль учителя, а клиент – ученика», в экзистенциальной терапии – «отношение между консультантом и клиентом понимается как контакт „человек – человек“, идентичный встрече двух равноценных людей» (Кочюнас, 1999, с. 48–49).
Особенно принципиальные изменения отношения консультанта и клиента претерпевают в гуманистической психологии, где терапевтический союз не является отношениями врача и пациента (как в динамической психотерапии) или учителя
В целом возможные позиции терапевта различаются прежде всего по параметру директивности/недирективности его поведения во взаимодействии с клиентом. Директивное поведение терапевта связывается с такими позициями, как руководитель, учитель, опекун и т. д., для обозначения недирективного поведения используются понятия партнера, консультанта, эксперта, помощника. Фактически «данный аспект взаимоотношений „психотерапевт – пациент“ отражает распределение в этой диаде (аналогично в групповой психотерапии) власти, а значит, и ответственности за ход и результаты лечения» (там же, 1998, с. 144).
Выбор той или иной позиции осуществляется терапевтом, исходя из его представлений о том, какая из них окажется более эффективной с точки зрения реализации психотерапевтического процесса и достижения его результата. Директивные формы поведения (проявляющиеся в активной, доминирующей позиции терапевта, направлении им процесса психотерапии, инструктировании пациента, использовании элементов внушения и т. д.), типичные для начальных этапов становления психотерапевтической практики, несут на себе отпечаток медицинской традиции взаимодействия врача и больного. Недирективные формы поведения терапевта, напротив, исходят из представления о низкой эффективности или даже возможном негативном эффекте его директивной позиции. Обычные аргументы, приводимые в подтверждение подобной точки зрения, связаны с отрицательным влиянием директивности терапевта на процесс изменений в пациенте (или группе пациентов), так как его «руководящая» позиция ограничивает самостоятельность клиентов и снимает с них, по крайней мере частично, ответственность за происходящее. Предпочтение недирективных форм поведения в современной практике психологической работы сложилось во многом под влиянием гуманистической традиции К. Роджерса с его триадой качеств психотерапевта: эмпатия, принятие, аутентичность. В отношениях психотерапевта и пациента отражаются и принятые в обществе модели взаимоотношений, и представления самой науки. В сущности, контакт между ними всегда описывается в терминах руководства или партнерства и соотношения соответствующих стратегий в общем взаимодействии психотерапевта и клиента.
Вряд ли, однако, целесообразно говорить о преимуществе (с точки зрения потенциальной эффективности) той или иной формы поведения терапевта вообще, понятно, что необходим учет и других факторов, часто в конечном счете играющих решающую роль (например, таких, как особенности клиента). При пассивности и низкой мотивации пациента терапевт может использовать более директивные формы работы, постепенно все более опираясь на активность самого клиента. Опытный терапевт может владеть разными стилями взаимодействия, что позволяет ему гибко варьировать элементы своего ролевого поведения в зависимости от поведения клиента и протекания терапевтического процесса.
Особенно важным, на наш взгляд, аспектом обсуждаемой проблемы становится вопрос о границах возможного воздействия терапевта на клиента, в частности его влияния на принимаемые клиентом решения. Дело в том, что «би-полярность» самого явления конфликта, вызываемая им внутренняя «борьба» в душе человека и тем более противостояние с другими располагают к поиску «истины», «правильного» ответа на возникающие вопросы. И за этим ответом человек часто приходит к психологу, иногда действительно полагая, что профессионал знает и понимает больше, чем он, а потому и сможет найти правильное решение, а иногда явно или неявно рассчитывая на то, что психолог просто возьмет на себя ответственность за него. Это делает особенно важной именно в практике работы с конфликтами проблему границ возможного воздействия психолога на позицию клиента, его видение ситуации, принимаемые решения и т. д.
Меняется время, и меняются наши представления о свободе человеческой личности, ее правах и мере воздействия на нее. В своих воспоминаниях Юнг описывает следующий эпизод из своей практики. К нему был направлен пациент, которому был поставлен диагноз «алкоголическая неврастения» с крайне неблагоприятным прогнозом. Этот человек происходил из богатой и почтенной семьи, занимал ведущий пост в семейной компании, имел жену с внешней точки зрения его ситуация выглядела вполне благоприятно. Однако он много пил, и Юнг пришел к выводу, что у пациента невроз. Причиной его невроза, по мнению Юнга, был «материнский комплекс». Пациент находился в угнетающей его зависимости от матери, от давления которой он не мог избавиться, так как был ей обязан работой и не мог решиться пойти против нее и лишиться из-за этого привычного комфорта и стабильности. Предпринятое лечение оказалось успешным, пациент чувствовал себя вполне здоровым, однако Юнг предупредил его, что возвращение в прежнюю ситуацию может привести к возобновлению его проблем. Так и произошло. Теперь к Юнгу обратилась мать его пациента, контакт с которой лишь дополнительно убедил терапевта в трудности взаимодействия с ней. Как поступил Юнг?Я решился на насильственными шаг. Я сказал матери, что алкоголизм делает ее сына неспособным занимать тот пост, который он занимает. Я порекомендовал его уволить, и она последовала моему совету – сын, естественно, пришел в бешенство. Здесь я сделал то, что в нормальной ситуации считается неэтичным, то, что врач себе позволять не должен. Но я знал, что ради самого пациента я вынужден был пойти на такой шаг (Юнг, 1994, с. 128–129).
Приведенный пример, при всех оговорках, сделанных Юнгом, примечателен своей несоразмерностью нашим сегодняшним представлениям о мере допустимого воздействия психолога на ситуацию клиента. Как уже отмечалось, предполагается, что по крайней мере отдельные виды консультирования допускают возможность если не советов, то предложения и обсуждения альтернатив, рекомендации клиентам и т. д. Мэй говорит о возможности «изложить клиенту все возможные варианты избавления его от проблемы».
Отечественные специалисты также признают, что психологическая помощь может быть реализована и в виде необходимой психологической информации, они обсуждают принципиальную возможность «давания советов»; с другой стороны, постулируют недопустимость «решения проблемы» за самого клиента. Эти противоречия и дискуссии, конечно, в какой-то мере являются следствием недостаточности опыта практической психологической работы, малого «стажа» практической психологической помощи в нашей стране, но и не только этого. Кочюнас под рубрикой «Советы начинающему консультанту» указывает: «Старайтесь не давать советы». По его мнению, советы не просто неэффективны, но часто и вредны. Среди основных причин, по которым следует воздерживаться от советов, Кочюнас указывает на то, что советы нарушают автономию личности, мы не вправе решать за других. Давая советы, консультант берет на себя ответственность за их последствия. В результате процедуры «советования» усиливается зависимость клиента от консультанта. Большинство проблем клиентов не имеет однозначного решения, а множество противоречивых советов только усиливает затруднения клиента (Кочюнас, 1999, с. 135–137).
Традиционно к этому добавляют ссылки на позитивные эффекты самостоятельного принятия решений клиентом – принятие им на себя ответственности за свою жизнь и свои решения, усиление уверенности в себе, личностный рост и увеличение собственного потенциала и т. д. Все сказанное, безусловно, относится и к ситуациям консультирования в случае конфликтов. Поскольку в этих случаях речь зачастую идет о весьма конкретных обстоятельствах повседневной жизни людей, вопрос о принимаемых решениях довольно проблематичен. Действительно, какое решение хочет принять человек и почему он идет с этим к психологу? Если отвечать одним словом – то человек хочет принять правильное решение, а совета он просит потому, что боится сделать ошибку. Какое решение является правильным? Наиболее распространенное представление о критериях оценки «правильности» решений – это их оценка с точки зрения реальных или предполагаемых последствий. В большинстве жизненных ситуаций нам не дано знать все возможные последствия ни решений клиентов, ни даже своих собственных. Правильные решения в жизненных ситуациях – это нередко просто те решения, которые люди считают правильными. Поэтому, строго говоря, речь часто идет не о том, чтобы помочь человеку принять правильное решение, а о том, чтобы помочь ему принять то решение, которое он считал бы правильным. И в этом случае – как мы хорошо знаем из теоретических представлений социальной психологии – можно вспомнить, что людям свойственно оправдывать и защищать принятые ими решения. Следовательно, если бы мы принимали решения за людей, мы лишали бы их потребности в обосновании своих поступков, лишали бы их уверенности в собственной правоте. Таким образом, если мы хотим придать человеку этой уверенности, равно как и готовности защищать свои решения, чувствовать за них ответственность и стремиться к их реализации, мы должны сделать все, чтобы он мог считать принятое решение не навязанным извне, но своим. Для практической психологии аксиоматично звучат слова Эриксона о том, что «каждый пациент знает решение своей проблемы даже в том случае, когда ему кажется, что он не знает» (Психотерапевтическая энциклопедия, 1998, с. 223).
Проблема метода: от оппозиции к интеграциии, от запретов к свободе
При описании разнообразных теоретических подходов к пониманию конфликтов мы констатировали, что речь не должна идти о выборе или предпочтении того или иного способа их объяснения, поскольку фактически они часто апеллировали к разной феноменологии, к разным явлениям конфликта и реально продемонстрировали разнообразие возможных видов конфликтных явлений. Соответственно и понимание этих конфликтов может быть часто достигнуто через обращение к разным принципам их описания.
Рассмотрим в дидактических целях ситуацию, которую мы обсуждали со студентами на занятиях с точки зрения ее возможных интерпретаций. Представим себе женщину, жалующуюся на то, что ее пятилетний ребенок не хочет ложиться спать, из-за чего вечерами между ними часто возникают ссоры.
С психоаналитической точки зрения переживания ребенка, связанные с отрывом от родителей, имеют вполне закономерный, понятный и объяснимый характер. В целом подобные ситуации являются естественными в развитии ребенка. Жестокий конфликт, переживаемый в детстве, нормален, задача психоаналитика – ослабить его, смягчить, сделать менее болезненным. Возможно, однако, главным фокусом анализа этой ситуации сделать мать ребенка. Может быть, у нее самой в детстве был сходный драматический опыт, и теперь она воспроизводит его, проигрывая заново эту ситуацию. Или представим себе иной сюжет. О ней не очень заботились в детстве, и, когда все бегали по двору и из окон вдруг начинало доноситься: «Петя, домой!», «Катя, пора ужинать и спать!», ей так хотелось, чтобы и ее тоже позвали. Другие дети завидовали, что ей еще можно погулять, а она втайне завидовала им. Ее родители достаточно равнодушно относились к тому, когда она приходила и укладывалась спать. Ей так не хватало родительской заботы, поэтому теперь она воспроизводит ту же ситуацию с собственным ребенком.
Для анализа этого случая может быть применен и поведенческий подход. Если анализировать поведение ребенка как обусловленное в решающей степени факторами ситуации, то нужно было бы задуматься в первую очередь о том, что изменилось во внешней ситуации для него, что привело к изменениям и проблемам в его поведении. Может быть, что-то напугало его? Он стал бояться темноты? А может быть, что-то произошло в семье? В рамках данного подхода вполне удовлетворительным прозвучало бы следующее объяснение: ребенок прожил почти месяц у бабушки, она, по словам мамы, потакает всем его капризам. Вот так, сказал бы психолог, ориентированный на поведенческие интерпретации, произошло научение данному поведению. Как можно изменить его? Попробуем сделать для ребенка ситуацию укладывания спать более привлекательной. Даже незнакомые с психологией родители читают ребенку перед сном сказку (взамен напевавшейся в прошлом колыбельной), дают ему в постель любимую игрушку, оставляют включенным ночной свет. Наиболее примитивный вариант позитивного подкрепления – «если будешь хорошо вести себя и вовремя без капризов ложиться спать, пойдем в воскресенье в зоопарк и я куплю тебе самое лучшее мороженое, какое ты только захочешь; а будешь капризничать – ничего не будет».
Для когнитивистского подхода важен смысл, значение, придаваемое людьми тем или иным жизненным ситуациям или событиям. Например, мы могли бы прежде всего попытаться понять, почему данная ситуация вызывает у мамы напряжение вплоть до ссор с ребенком, что придает ей драматической оттенок. Простой ответ – потому что ребенка надо уложить спать – является в данном подходе недостаточным и неудовлетворительным. Спросив у мамы, почему она так переживает по поводу капризов ребенка и его нежелания ложиться спать, мы можем получить очень разные ответы, разные интерпретации одной и той же ситуации. Что может стоять для нее за этим простым действием – укладыванием ребенка спать? Во-первых, она может сказать, что необходим же какой-то режим, да и воспитательница в садике говорила, что в этом возрасте детей надо укладывать спать в девять часов и ни минутой позже, а то они утром приходят невыспавшиеся и капризничают. Она может чувствовать себя плохой мамой из-за того, что ее ребенок засыпает не вовремя, к тому же ее собственная мама недовольна тем, что родители не могут ребенка вовремя спать уложить. Интерпретация может иметь и совсем иной характер. Ребенок не слушается – и в этом все дело. Он всегда был послушным и покладистым, и вдруг с ним возникают проблемы. Маме хочется, чтобы он по-прежнему был «управляемым» мальчиком, это так выгодно отличает его от детей ее приятельниц. И муж укоряет ее за то, что она не может справиться с маленьким ребенком, и пугает тем, что будет дальше. Тогда версия ее разногласий с ребенком скорее связана с потребностью контроля над ним, управления им, с ее установкой на то, что ребенок должен быть именно таким и поступать именно так, как ей хочется. Или же – и это тоже вполне возможный вариант – мама торопится уложить ребенка спать, потому что у нее еще столько дел, и по дому надо кое-что сделать, и подруга просила обязательно позвонить, и с работы принесла домой бумаги, в которых надо кое-что посмотреть, и т. д. и т. п. Тогда суть проблемы скорее в том, что мама не может, не умеет заниматься своими делами, пока ребенок не спит. И ей надо «избавиться» от него, чтобы почувствовать, что она наконец-то может сделать что-то для себя. Она не может, не умеет жить своей жизнью при ребенке, и поэтому для нее невольно становится важно, чтобы ребенок ложился пораньше, – тогда только ее жизнь и начинается. Может быть, она и могла бы заняться чем-то своим, но для нее характерно представление, что «правильная» мама все свое время посвящает ребенку, а она же не хочет быть «неправильной» мамой. Заниматься своими делами, предоставив ребенка самому себе, – это «неправильно», поэтому надо сначала уложить его спать, а потом уже можно и о себе подумать.