Психология трейдинга. Инструменты и методы принятия решений
Шрифт:
Джек слушал с увлеченным вниманием. Совсем недавно сидел понурившись, а теперь прямо смотрел мне в глаза. Он перебивал меня рассказами о своих загулах и неверности. Говорил о собственной депрессии, рожденной от неизбывного чувства вины за свой крах, от ощущения, что он никогда ничего не достигнет. На несколько минут границы размылись, и беседа потекла, как та музыка много лет назад. Не было ни психотерапевта, ни клиента. Лишь два человека, переживших похожую агонию, делились рассказами о своих битвах и полученных в них ранах.
Я разрушил заклятие.
– Послушайте, Джек, – сказал я. – Вам
Джек, казалось, глубоко погрузился в мысли. Чуть понизив голос, я предположил:
– Готов поспорить, что вы иногда слышите голоса у себя в голове, говорящие, что вы никогда ничего не добьетесь. – Джек кивнул. – И вас угнетает мысль, – добавил я мягко, – что они, возможно, правы.
Глаза Джека расширились от удивления, и он спросил:
– Откуда вы это знаете?
Я выдавил из себя тонкую улыбку:
– Меня эта мысль тоже угнетала.
Создаем изменения, создавая новые роли
Пересказ клиентам собственного тяжелого прошлого не относится к методам, описываемым в учебниках по психотерапии. Да и сам я не рекомендовал бы заниматься этим в большинстве профессиональных ситуаций. Однако демонстрация своего опыта неудачника вводит в процесс совершенно неожиданный элемент. Нередко люди очень охотно принимают такой вызов.
В течение нескольких лет я работал руководителем группы психотерапии в психиатрическом стационаре для взрослых. Такие отделения служат в больницах главным образом одной цели: уберечь людей от вреда. В нашу эру стремления к минимизации издержек пациентов госпитализируют, когда они представляют опасность для себя или окружающих или когда они настолько отрываются от реальности, что не могут должным образом позаботиться о себе.
Клиенты отделения были людьми, побитыми жизнью. Многие стали жертвами длительного физического, сексуального и эмоционального насилия. Другие давно страдали от депрессии, шизофрении и биполярного расстройства. Иногда было трудно разобрать, где «умственная болезнь», а где результат долгосрочного применения бесчисленных транквилизаторов. Пустые глаза, нетвердая походка и тихие нотки отчаяния – типичные признаки пожизненных эмоциональных трудностей и лечения химией.
Поддержание беседы на сеансах группы было нелегким предприятием. Боясь насмешки, уверенные, что их проблемы не могут представлять интереса для других, пациенты сидели, потупив глаза и ограничиваясь только ответами на прямые вопросы. Однако всего час спустя, сидя в комнате отдыха, они же вовлекали друг друга в оживленную беседу, нередко поверяя собеседникам свои сложные личные истории. Особенно неожиданно было видеть, как они справлялись с кризисами. Когда кто-то впадал в крайнюю депрессию и начинал подумывать о самоубийстве, даже самые необщительные люди спешили на помощь, предлагая дружбу и поддержку. В такие моменты было трудно поверить, что все они страдают хроническими
После одного особенно мучительного сеанса групповой психотерапии меня осенило: проблема состояла в том, что я был психотерапевтом. Если я помощник, то какая роль оставалась другим? Они могли только получать помощь. Однако, когда клиенты находились в комнате отдыха, среди них не было ни пациентов, ни психотерапевтов. Все помогали всем. И все были нужны. Роль пациента означала, что ты никому не нужен, бесполезен – кроме, конечно, контактов с другими пациентами.
На следующем сеансе я попробовал провести эксперимент. Тихим, мрачным голосом объяснил группе, что не смогу в тот день много с ними говорить. А потом обмолвился, что у моей дочери возникли существенные проблемы со здоровьем.
В комнате воцарилась полная тишина. Такого прежде никогда не случалось.
– Что произошло с вашей дочерью? – раздался нежный голос молодой женщины. Подвергавшаяся в детстве насилию, она относилась к немногословным участникам группы.
– У нее нашли опухоль рядом с мозгом, – объяснил я. – Потребуется серьезная операция. Я из-за этого немного не в себе. Говорят, что вероятность успеха операции высока.
– Я и не знал, что вы вообще можете волноваться, – заметил с удивлением длинноволосый молодой человек. Я был уверен, что под «вы» подразумевались все психотерапевты.
– Хотелось бы мне, чтобы это было так, – улыбнулся я. – Хотелось бы мне никогда не испытывать страха, тяги к самоубийству или депрессии.
Послышался тихий вздох.
– Вы думали о самоубийстве? – спросила одна из участниц в изумлении. Прозвучало это так, как если бы она спросила: «Вы были на Марсе?»
– Конечно, – ответил я с легким намеком на раздражение в голосе. – Что я, по-вашему, робот?
– Просто никто из вас никогда об этом не говорит, – объяснила первая женщина. – Вы знаете о нас все, а мы не знаем о вас ничего…
– Да, – вмешался сердитый молодой человек. – Как будто вы просто сидите там, смотрите и судите нас.
– Что ж, вполне справедливо, – согласился я. – Что вы хотите обо мне узнать?
– Вы когда-нибудь теряли близкого человека? – начал молодой человек.
Я сделал секундную паузу.
– Дважды, – ответил я. – Сначала умер дедушка, и я был первым, кто нашел тело в его квартире. Я знал, что он болел, и зашел навестить его днем, но он уже умер. Долгое время я испытывал чувство вины, жалея, что не зашел к нему утром. По крайней мере, он не умер бы в одиночестве.
Я снова сделал паузу, затем решительно продолжил:
– Еще мы с женой потеряли ребенка из-за выкидыша. Это было очень тяжело. Я очень боюсь потерять еще одного ребенка.
Пожилая женщина, которая на всех наших встречах подавленно сидела и молчала, внезапно пошевелилась.
– Мне очень жаль, – сказала она. Она хотела продолжить, затем заколебалась, опять начала и снова сделала паузу. – Мой муж умер прямо перед тем, как я попала в больницу, – наконец объяснила она. – Он убил себя. – Женщина расплакалась. – Мы ссорились. Мы всегда ссорились. Но я никогда не думала, что он убьет себя. Я чувствую, что его убила я.