Психология внимания
Шрифт:
У лиц с подобным складом характера нервные пути, проводящие естественные (или противоестественные) импульсы, так расслаблены, что самая небольшая степень нервного возбуждения вызывает уже окончательную реакцию. Явление это называется в патологии «ослабленная раздражимость». Период скрытого внутреннего возбуждения при раздражении нервных центров в данном случае так короток, что интенсивность напряжения в них не успевает возрасти до надлежащей степени, вследствие чего, несмотря на значительное наружное проявление активности, чувственное возбуждение может быть очень мало. Подобное нарушение внутреннего равновесия между нервными центрами особенно часто развивается у лиц с истерическим темпераментом. Они могут проявлять искреннее и глубокое отвращение к поведению известного рода, но тут же под влиянием соблазна всецело отдаются овладевшей ими страсти.
2) От чрезмерной силы импульса. С другой
Нормальные люди не могут составить себе понятия о той неудержимой силе, с какой дипсоман или опиоман стремится удовлетворить свою страсть.
«Поставьте в одном углу комнаты меня, в другом — бутылку рому, а в промежутке между нами стреляйте непрерывно из пушек — и все-таки я перебегу через комнату, чтобы достать бутылку»;
«Если бы с одной стороны стояла бутылка водки, а с другой — были открыты врата ада и если бы я знал, что, выпив один стакан, я немедленно попаду в ад, то и тогда я не отказался бы выпить» — вот что говорят многие дипсоманы.
Муссей (в Цинциннати) описывает следующий случай:
«Несколько лет тому назад в один из домов призрения в Цинциннати был помещен горький пьяница. В течение нескольких дней он всячески пытался раздобыть рому, но безуспешно. Наконец, он придумал удачный способ. При богадельне был дровяной двор; придя на этот двор, пьяница взял в одну руку топор, а другую положил на деревянную колоду и единым взмахом топора отрубил себе кисть руки. Приподняв кверху обрубок руки, из которого лилась потоком кровь, он вбежал в дом с криком: „Рому! Скорее рому! Я отрубил себе руку!“ Поднялась суматоха, тотчас принесли чашку рому; пьяница погрузил в нее окровавленный обрубок руки, а затем быстро поднял чашку ко рту, выпил залпом ее содержимое и радостно закричал: „Ну, теперь я доволен!“»
Муссей рассказывает о другом пьянице, который, находясь на лечении от запоя, в течение месяца тихонько попивал алкоголь из шести банок с заспиртованными препаратами. Когда доктор спросил его, что побудило его к такому омерзительному поступку, он отвечал: «Сэр, я так же не властен обуздать мою болезненную страсть к вину, как не властен остановить биение сердца».
Нередко неотвязчивая идея может быть весьма невинного свойства, но тем не менее, овладев человеком, она может буквально извести его. Например, человек чувствует, что руки у него грязны, что их надо вымыть. Он знает, что они чисты, но, чтобы отвязаться от несносной мысли, он моет их.
Однако через минуту та же мысль снова возвращается, и несчастный больной, не страдающий нимало умопомешательством, поневоле должен проводить целые дни у умывальника. Другому человеку кажется, что он надел платье «не так, как следует»; чтобы отделаться от этой мысли, он раздевается и снова одевается и в конце концов тратит на свой туалет два-три часа. У большинства нормальных людей имеются болезненные предрасположения, аналогичные приведенным случаям. Кто из нас иногда, улегшись вечером в постель, не начинал думать: «Запер я наружную дверь или нет? Погасил ли я лампу в прихожей?» И большинство из нас в таких случаях обыкновенно встает не столько для того, чтобы проверить, сделано ли все, что нужно, сколько для того, чтобы избавиться от закравшегося в душу сомнения и спокойно заснуть.
Описанные случаи, в которых импульс к действию слишком силен или задержание действия недостаточно велико, представляют резкий контраст с теми случаями, когда импульс к действию слишком слаб или задержание его слишком велико. В главе «Внимание» описано душевное состояние, при котором мы на несколько минут теряем способность сосредоточиваться на чем-нибудь и наше внимание рассеивается. Мы сидим, бесцельно уставив глаза в пространство, и ничего не делаем. Ничто не задевает нас за живое, внешние впечатления не привлекают нашего внимания. Они воспринимаются нами, но не настолько живо, чтобы вызывать в нас какой-либо интерес. Это индифферентное отношение к некоторой части объектов, входящих в данную минуту в область нашего сознания, — нормальное явление. Сильное
В нашей нравственной жизни трагическое обусловлено главным образом тем, что нормальная связь между осознанием истинного плана действия и его осуществлением порвалась, и тем, что известные идеи никак не могут возбудить в нас живого стремления к их реализации. Люди различаются между собой не столько по складу чувств и мыслей, сколько по образу действия. Их идеалы, мотивы их действий далеко не так расходятся между собой, как это можно было бы подумать при различии их судеб. Никто не чувствует так живо разницы между благородными и низкими путями в жизни, как разные горькие неудачники, мечтатели, составители неосуществимых проектов, сбившиеся с круга таланты и т. д., жизнь которых — сплошное противоречие между знанием и действием и которые при всех познаниях бессильны исправить свой жалкий характер. Иные из них обладают чрезвычайно большими познаниями, в тонкости нравственного чувства они далеко превосходят добропорядочность довольного судьбой буржуа, который так возмущается их недостойным поведением. И тем не менее это существа вечно недовольные, вечно жалующиеся на горькую участь. Они постоянно высказывают догадки, соображения, протестуют против чего-нибудь, вечно колеблются, никогда не принимают окончательных решений, обо всем рассуждают в минорном тоне, ограничиваясь выражением своих желаний и требований; стряхнуть с себя апатию и бодро приняться за работу такие люди совершенно не способны. Можно предположить, что в таких характерах, как Руссо и Рестиф, низменные импульсы к деятельности преобладали. Эти импульсы для подобных людей как будто исключают всякую возможность более благородного склада жизни. Наряду с низменными импульсами у них в изобилии благородные мотивы к деятельности, но эти мотивы совершенно бессильны повлиять на их поведение, как не влияют на быстро мчащийся поезд крики стоящего у дороги пешехода, который просит подсадить его. До конца жизни такие мотивы являются бесполезным балластом; и то чувство душевной пустоты, которое начинаешь испытывать, видя, как люди с благороднейшими чертами характера совершают наихудшие поступки, это чувство — одно из самых тягостных, какое может испытывать человек в нашем печальном мире.
Теперь нам легко увидеть, когда в состав волевого акта входит чувство усилия. Это бывает, когда мотивы более редкие, более идеального характера должны одержать перевес над мотивами более привычного, импульсивного характера, когда нужно подавить порывистые стремления или преодолеть значительные препятствия к действию. «…» — счастливое дитя, которому судьба покровительствует от самого рождения, щедро одарив его всякими благами, — редко прибегает в жизни к усилиям воли. Но герои постоянно ими пользуются. Нервные люди также часто нуждаются в усилиях воли. При всех этих условиях мы представляем себе произвольное усилие воли в виде активного напряжения, сообщающего силу тем мотивам, которые в конце концов одерживают верх. Когда на наше тело действуют внешние силы, мы говорим, что в результате получается движение по линии наибольшего давления или наименьшего сопротивления.
Любопытно, что с обыденной точки зрения усилие при волевом акте ведет к иному результату. Разумеется, если мы условимся называть линией наименьшего сопротивления ту, по которой совершается конечное движение, то общий физический закон придется распространить и на область волевых актов. Но во всех случаях, где напряжение воли велико и где одерживают верх редкие идеальные мотивы, нам кажется, будто действие совершается по линии наибольшего сопротивления и будто нам представлялась возможность в момент совершения действия направить его по линии наименьшего сопротивления, но мы предпочли более трудный путь. Тот, кто удерживается от криков под ножом хирурга или кто выносит общественный позор во имя долга, думает, что в момент совершения действия он выполняет его по линии наибольшего сопротивления. Он говорит, что победил, преодолел известные соблазны и побуждения.