Психология вторичного образа
Шрифт:
Итак, читателю предлагается разноплановое и вместе с тем целостное видение проблемы вторичных образов и их роли в познании человеком мира и самого себя. В каждой главе образная сфера человека освещается в определенном измерении, под определенным углом зрения, задаваемым принципиальной возможностью множественности описания предмета. Авторское видение проблемы сложилось более чем за 30 лет работы в области психологии образных явлений. Монография в сжатом, систематизированном виде содержит информацию о сфере вторичных образов, накопленную психологией, смежными с ней областями, духовно-религиозными традициями в аспектах: «личность – ее внутренний мир», «личность – личность», «личность – общество», «личность – духовное бытие». В работе намечены перспективы исследований по проблематике образной сферы личности.
Автор выражает надежду на то, что данная книга будет полезна для читателей, интересующихся образной проблематикой. Книга содержит информацию, которая может быть интересна и ученому-теоретику, и практику, сталкивающемуся с работой образной сферы личности. Представленный в книге материал призван сформировать новое понимание
Часть первая
Вторичные образы в традиционной психологии
Глава 1
Вторичный образ как предмет психологической науки
1.1. ВТОРИЧНЫЕ ОБРАЗЫ В СИСТЕМЕ ПСИХИЧЕСКОГО ОТРАЖЕНИЯ-РЕГУЛИРОВАНИЯ
История изучения образной сферы человека имеет долгую историю. В античные времена значение представлений, воображения, сновидений и других образных явлений признавалось весьма определенно. «Образы-эйдолы» у греков были объективной реальностью. Нам известно, что многие приемы, рекомендуемые ораторам Древней Греции и Рима, например, содержали указания на целенаправленное использование образов для усиления доказательности и улучшения памяти. Значение образной мнемоники в искусстве риторики, как считал Аристотель, заключается, в частности, в том, что она позволяет запомнить общую схему аргументации.
В плане анализа трансляционной функции образной сферы важно, что «phantasia» понималась и как орган, с помощью которого «божественный мир» разговаривал с человеческой душой. В европейской психологии Cредних веков образы продолжали пониматься с точки зрения своей способности улавливать «послания из духовного мира»; неслучайно воображение было признанным способом достижения религиозного вдохновения. В духовных традициях Индии, Тибета, странах дальневосточного региона, в шаманских культурах различных народов уделялось большое значение «внутренней образности».
Говоря о собственно научном подходе, надо отметить, что история изучения образных явлений во внутреннем мире человека представляет собой чередование подъемов и спадов интереса к ним. Интерес к образам возник в XIX в. (Пуркинье, Фехтнер, Гальтон, Вундт). На рубеже XIX–XX столетий образам, «возвращенным интроспекцией», уделяется повышенное внимание. Они прочно входят, например, в различные психоаналитические направления. Но затем бихевиоризм, учение об условных рефлексах, влияние кибернетики вновь привели к падению интереса к образной сфере человека. Новая волна внимания была вызвана, прежде всего, возрождением интереса к сфере субъективного, а также так называемой «революцией сознания». В начале 1960-х годов образы не просто «возвращаются из изгнания», но и становятся модным объектом исследований. Возрастает количество публикаций (в 50-е годы вышла одна фундаментальная работа [421], в 1970–1980-е годы – лавина книг и статей), и симпозиумов. Образная проблематика вошла в психотерапевтическую практику.
В отечественной психологии второй половины XX в. вторичные образы, помимо общей психологии (Б.Г. Ананьев, Л.М. Веккер, А.Н. Леонтьев, Б.Ф. Ломов, С.Л. Рубинштейн, Ф.Н. Шемякин и др.), изучаются в контексте педагогической и возрастной психологии (см., например, работы Е.Н. Кабановой-Меллер, И.С. Якиманской и др. [181; 182]), инженерной психологии и психологии труда [138; 139; 198а].
Вместе с тем и сегодня можно говорить о противоречии между актуальностью изучения вторичных образов и состоянием освоения проблемы. Несмотря на растущее внимание к образной проблематике самых разных областей психологии и смежных наук, приходится констатировать отставание в изучении образной сферы человека по сравнению с другими психическими процессами. 2 Современное научное знание природы и функционирования вторичных образов характеризуется терминологической неоднозначностью, неполнотой, «размытостью» 3 . Это, в частности, подтверждается обилием концептуальных парадигм и подходов. Вторичные образы получали самое различное свое толкование: они были и «теоретическим объяснительным принципом» (когнитивизм), и «эпифеноменальными конструк циями сознания» (интроспекционизм), их даже вообще не признавали в качестве психической реальности (бихевиоризм). Конкретные знания о том или ином классе вторичных образов обособлены, аспекты анализа слабо соотнесены. Можно, например, отметить существование многочисленных «малых теорий» вторичных образов [407, ch. 2], остающихся, малосопоставимыми друг с другом, схематичными, слабо адекватными описанию реальных переживаний и поведения человека 4 .
2
Говоря о состоянии проблемы, можно отметить негативную роль игнорирования в советской психологии индивидуально-неповторимого внутреннего мира человека. «Внутренние образы», не контролируемые обществом, как бы не допускались. Это был вопрос внутренней свободы человека. Интерес к образам невольно получал неявную идеологизированную окраску, что, очевидно, неосознанно отпугивало исследователей. Проблема образной сферы личности разделила судьбу, например, таких понятий, как «самосознание», «совесть», духовно-религиозный опыт.
3
Фрагментарность исследований вторичных образов на фоне разносторонности интереса к проблеме хорошо иллюстрируется рубрикой «Imagery» в «Psychological Abstracts».
4
Каждая теория базируется на экспериментальных доказательствах, однако, как подчеркивает Б.М. Величковский, ни один из таких фактов не остался без альтернативного толкования. Показаны, например, альтернативные по отношению к теории двойного кодирования возможности объяснения преимуществ запоминания сложных
Достаточно взять, в частности, проблему дефиниций образных явлений: происходит невольное перенесение значений терминов, путаница соподчиненности понятий, проекция исследователями собственного интуитивного понимания. Неоднозначность определений хорошо видна на примере термина «представление», под которым, с одной стороны, понимаются вторичные чувственные образы предметов, событий, ситуаций вне сенсорного воздействия соответствующего стимула, однако при наличии его действия в прошлом [6; 56; 197]. Не случайно в учебниках психологии рассмотрение «представлений» обычно включено в раздел «Память». С другой стороны, данный термин используется как более общее понятие для обозначения конкретного уровня психического отражения – уровня представлений [197], который охватывает и образы воображения. Термин «представление» обозначает и процесс репрезентации, оперирования образом (в этой связи оправдано введение Б.Ф. Ломовым термина «представливание»), и его результат. При этом «представление» становится синонимом «картинки перед мысленным взором»), образов памяти и образов-воображения/фантазии. «Представление» может трактоваться [42] и как совокупность правил, посредством которых человек запечатлевает свои «встречи» с миром и т.д. Терминами «представление», «образ» широко пользуются философия, логика, эстетика, искусствоведение. Здравый смысл, порой не видящий различий между «представлениями» и «понятиями» (Выготский) добавляет путаницы.
Терминологическая нечеткость обязана происхождению термина «образ» во многих языках. В русском языке это слова «образ», «воображение», «отображение», «изображение». Этимологически корни слова «image» (англ.), «imagen» (исп.) и т.п. восходят к латинскому «imago», корневая метафора которого указывает на имитацию (imitari) в процессе копирования оригинала (первоначально при изготовлении скульптурной копии). «Образ» по Далю, означает модель, вещь, по размеру и подобию которой другие вещи должны изготовляться.
Терминологические проблемы во многом определяются влиянием теоретической позиции исследователя. Для психоаналитика, например, «образ» дуалистичен (осознаваемые и неосознаваемые образы). За любовью к операциональным определениям, за «строгой объективностью», за нежеланием определять вторичный образ в терминах субъективного опыта обычно скрывается бихевиористская ориентация. Для «когнитивистов», для которых переживание образа не является определяющей его чертой, характерно определять «образ» как способ кодирования и переработки информации [221; 412; 440]. Когда объект отражен без осознания, характерно использование термина «репрезентация». Дефиниция зависит и от исповедуемой теории восприятия. Концепция Найсера, например,– образец «некартиночной» теории, в которой «образ», как и «перцепт», является некой «схемой», «пространственным планом» [221]. Терминологические проблемы усиливаются несовпадением субъективного опыта самого исследователя с его теоретической трактовкой вторичного образа. Так, по мнению Арнхейма, «вюрсбуржцы» могли не отмечать образов мышления вследствие несовпадения опыта испытуемого с размытым понятием образа [148, ч. 1]. Отрицание же образов бихевиористами вполне может быть связано с тем, что кто-то из «отцов» данного направления просто не помнил своих снов. С другой стороны, приверженность Титчинера к интроспекционизму может быть объяснена тем фактом, что он был эйдетиком. Запутывает также и то, что термин «образ» употребляется при описании таких сложных психических явлений, как сны, грезы, галлюцинации, образы измененных состояний сознания и т.п., где чрезвычайно важны факторы ситуации и состояния сознания. Так, в процессе литературного творчества в психотическом состоянии автор может как бы видеть воочию своих персонажей. Сновидения и галлюцинаторноподобные образы, в свою очередь, могут попасть под широкое определение воображения как перекомбинирования опыта субъекта.
Итак, «богатство» существующих дефиниций отражает многоаспектность образной проблематики, но не охватывает ее (даже на уровне фактологии). Основными причинами терминологической неоднозначности являются: а) различия в теоретической позиции исследователя, б) использование близких по смыслу терминов в различных значениях (что связано, в частности, с трудностями перевода терминологии с одного языка на другой), в) перенесение значения термина с одного круга образных явлений на другой. Следует различать теоретические термины, включенные в логическое описание психического, и эмпирические термины, предназначенные для описания непосредственно наблюдаемой реальности [4, c. 18]. В психологии, подчеркивает В.М. Аллахвердов, нет ясных и общепринятых определений терминов. Но поскольку отказаться от существующих терминов нельзя (в них отражается уникальный опыт самосознания человечества), то предлагается использовать привычную терминологию как сложившуюся классификацию накопленного опыта психической жизни. Иными словами, термины следует рассматривать как предназначенные для удобного описания феноменов и соответствующих им эмпирических процедур, т.е. как понятия операциональные, а не теоретические [4, c. 22–24]. Использование терминологии в данной книге соответствует этой идее. Вводимое представление об образной сфере личности способствует установлению терминологического порядка.