Психология зла
Шрифт:
Большинство фанатиков коммунизма, национализма, вегетарианства, а так же религиозных фанатиков вышли из примитивов. Примитив превращается в фанатика тогда, когда он заражается идеей. Возможны два способа заражения: заражение толпы и заражение личности.
Мы уже говорили, описывая толпу, что одним из ее общих свойств является необыкновенная податливость внушению. Мы указывали, что во всякой человеческой агломерации внушение становится заразительным, и этим объясняется быстрое ориентирование чувств в известном направлении. Как бы ни была нейтральна толпа, она все-таки находится чаще всего в состоянии выжидательного
Примитив может подхватить идею в церкви, на митинге, на войне, во время паники, забастовки, во время большого празднетства. Обычно массовые идеи – это фанатоиды (см главу 5), они не излечивают, а лишь изменяют болезнь.
Случаи личного заражения гораздо более малочислены.
Личность, так же как и фанатик, есть, говоря образно, "человек, освещенный идеей". Но если фанатик в своем служении идее становится все более и более ограничен, то личность, наоборот – безгранична. Идея фанатика воздвигает запреты, идея личности – освобождает. Фанатик развивается в сторону все большей нетерпимости, личность – в сторону все большей толерантности и принятия чужого мнения. Фанатик путем заражения создает толпу одинаковых фанатиков, подобных себе, личность – создает отдельные личности, каждая из которых уникальна.
И личность, и фанатик заражают идеей, которой увлечены сами. Они горят и «зажигают» других. Поэтому лекарством от примитивизма будет ОБЩЕНИЕ С ЛИЧНОСТЬЮ.
Вот вам и критерий отбора в педвузы и в педучилища: кандидат на работу с детьми обязан быть личностью. Можно возразить, что сложно определить, господин NN – личность или не личность. Зато можно очень точно узнать, изучал ли он педагогику. Это напоминает известный анекдот о человеке, который потерял часы на темной улице, а искал их в другом месте, у фонаря – потому что у фонаря светлее.
Но личность невозможно не заметить, невозможно спутать с не-личностью.
Личность «светится» и освещает других. Достаточно откровенно поговорить с человеком, чтобы понять кто он есть.
4.8. КАЧЕСТВО ЧЕЛОВЕКА
В некотором смысле жизнь в нашем обществе так же небезопасна, как она была во времена первобытного стада. Из-за низкого качества человека: из-за соседства дряни, которая может пристать в любую минуту с целью унизить и причинить боль, – это горизонтальная опасность; из-за такой же дряни, которая имеет право повелевать, например, имеет право объявить войну, принудительный призыв, ввести новый налог или форму отчетности, запретить все что угодно, заставить тебя делать то, чего ты не хочешь и не можешь – это вертикальная опасность. Примитив может оказаться милиционером (полицейским), бюрократом или генералом. Может оказаться членом твоей семьи или твоим шефом. Я знаю случай, когда начальником районного военкомата был полковник-гомосексуалист. Во время комиссии он совершенно спокойно подходил к призывникам и, разговаривая на посторонние темы, щупал их половые органы. Некоторых он принуждал к связи. У него была вся власть и противиться ему было невозможно.
В тех обществах, где с правами человека порядок, вертикальная опасность несколько ниже, зато горизонтальная может оказаться больше – потому что примитив лучше защищен. Горизонтальной опасности подвергается в первую очередь личность, человек элиты, поэтому всеобщее опошление и примитивизация вкусов снижает остроту проблемы. В идеально пошлом обществе одинаково примитивных людей этой проблемы не будет. Сейчас мы гораздо ближе к такому обществу, чем были сто лет назад.
4.9.
Человечество похоже на гигантский блин, который сам себя не может поднять, а личности как будто зубочитсками пытаются приподнять его изнутри.
Слова "народ", «народный» и прочие однокоренные стали чем-то вроде заклинаний. "Ах, демократия, ах, демократия! Ах, народ, ах, народ!" – умиляются на всех континентах, кроме Антарктиды, где народа пока, к счастью, нет. Нечему умиляться, господа. Народ – это окольный путь природы, чтобы прийти к нескольким выдающимся личностям, – примерно так писал философ. Народ – это семена, которые не взошли, это миллионы жизней, пропадающих без пользы и цели, это слепой великан, который, пританцовывая, топчет зрячих карликов. Народ
– это безголовая лошадь, которая несет куда попало всадника с головой.
Народ – означает большинство, но большинство не может быть умным, добрым, хорошим, справедливым и пр. Большинство может быть только средним – и больше никаким.
Народность – это идол ушедшего столетия или столетий – может быть, их достояние или символ их порядочности. Сейчас, когда человечество на полной скорости вошло в сужающийся туннель примитивизации (извиняюсь за выражение, но я не ругаюсь, а говорю вполне обоснованно, см. главу 9), единственно порядочной позицией становится не народность, а аристократизм духа.
Дилемма: народность или аристократизм духа сходна с дилеммой равенства – можно сделать всех бедными или сделать всех богатыми. Я против народа. И эта книга, в частности, есть протест против народности и маленький личный манифест аристократизма.
Народ это только грязь, из которой могут взрасти колосья мысли и духа, или которая может заплесневеть и остаться просто дурно пахнущей грязью, считая себя при этом солью земли. Я за первый вариант. Пусть взойдут колосья.
ГЛАВА 5
ФОРМЫ ЗЛА. ФАНАТИЗМ И ФАНАТОИД: ПОРАБОЩЕНИЕ ИДЕЕЙ
5.1. СИНДРОМ ЧАРТКОВА
Он велел вынесть прочь из своей мастерской все последние произведенья, все безжизненные модные картинки, все портреты гусаров, дам и статских советников.
Заперся один в своей комнате, не велел никого впускать и весь погрузился в работу. Как терпеливый юноша, как ученик, сидел он за своим трудом. Но как беспощадно-неблагодарно было все то, что выходило из-под его кисти! На каждом шагу он был останавливаем незнанием самых первоначальных стихий; простой, незначащий механизм охлаждал весь порыв и стоял неперескочимым порогом для воображения. Кисть невольно обращалась к затверженным формам, руки складывались на один заученный манер, голова не смела сделать необыкновенного поворота, даже самые складки платья отзывались вытверженным и не хотели повиноваться и драпироваться в незнакомом положении тела. И он чувствовал, он чувствовал и видел это сам!
"Но точно ли был у меня талант?" сказал он наконец: "не обманулся ли я?" И, произнесши сии слова, он подошел к прежним своим произведениям, которые работались когда-то так чисто, так бескорыстно, там, в бедной лачужке, на уединенном Васильевском острове, вдали людей, изобилья и всяких прихотей.
Он подошел теперь к ним и стал внимательно рассматривать их все, и вместе с ними стала представать в его памяти прежняя бедная жизнь его. "Да", проговорил он отчаянно, "у меня был талант. Везде, на всем видны его признаки и следы…"