Психомех

Ламли Брайан

Повинуясь порыву, Гаррисон поцеловал ее пальцы, когда они коснулись его губ. На вкус они, были сладкие.

— Твои груди излучают тепло мне прямо в лицо, — сказал он и сразу же услышал, как участилось ее дыхание.

— Ты слишком скор, чтобы понравиться мне, Ричард Гаррисон, — ответила Вики. Она отступила на шаг и бросила ему пижаму, которая обернулась вокруг его головы. — Поторопись, я покажу тебе, где ванная, и, когда ты умоешься, мы пойдем вниз. Побриться и одеться ты сможешь позже Как ты скоро поймешь, жизнь здесь размеренная и очень приятная. Но так как прислуги немного,

то важно соблюдать распорядок дня, а ты опаздываешь к завтраку.

— Только ответь, — сказал он, расправляя пижаму и одеваясь. — Почему ты тяжело дышала, когда будила меня? Ты сказала, доброе утро, а затем тяжело задышала. И именно поэтому я подумал, что ты видишь. Я подумал, что, возможно, ты увидела мои глаза, а может, что я голый.

Она провела его к двери, слегка подтолкнула к ванне, поверхность которой была гладкой и округлой, и прикрыла за ним дверь.

— Ну, так? — обратился он через дверь.

— Ах, это, — произнесла она отстранение. — Это всего лишь из-за того, что я запуталась в твоих простынях на полу и чуть не упала.

— Там были все мои простыни?

— Похоже, что все.

— Так все же ты знала, что я голый?

— Да, пожалуй, знала, но...

— Да?

— Ну, ты выяснишь это для себя довольно скоро. Если уже не знаешь. Видишь ли, это одна из трудностей, когда ты слеп, — не впасть в забвение. Маленькие вещицы приводят тебя в замешательство, ну, там, столкнешься с кем-нибудь или опрокинешь чашку. А большие вещи — ты их просто не видишь!

Гаррисон усмехнулся, нашел кран и пустил воду в ванну.

— Благодари Бога за то, что можешь осязать, слышать и чувствовать вкус и запах, — крикнул он.

— А я так и делаю! — ответил она. — Я благодарю его каждый день.

Он сел на унитаз помочиться, чтобы не попасть мимо. Шум воды из крана заглушал его собственное журчание.

— Это не совсем то, что я хотел сказать, — произнес он. — Я имел в виду, что хотя и не могу видеть тебя, но по крайней мере могу ощутить тебя, узнать, какой у тебя вкус и запах. И звук твоего голоса.

— Да? А кто сказал, что ты можешь иметь все эти удовольствия?

— А кто может помешать мне? — спросил он. — Я почувствовал твой запах, прикоснулся к твоему липу, услышал, как ты говоришь, и узнал вкус твоих пальцев. И...

— И теперь ты хочешь узнать всю комбинацию в целом? Да? Или, возможно, с некоторыми вариациями для полноты картины?

— Пожалуй, что так.

— Мне кажется, Вилли Кених прав, — произнесла она. — Ты едва ли понимаешь, насколько тяжело твое увечье. И я повторяю, ты очень скорый мальчик, Ричард Гаррисон.

— Да нет, — ответил он, выходя из ванной. — Но это так, как ты сказала. Когда ты слеп, одна из трудностей — это неуверенность. Но на самом деле слепота дает много компенсаций.

Гаррисон нашел ее талию, притянул девушку к себе и поцеловал. Она не носила бюстгалтера, и через футболку ее груди, горячие и твердые, прижались к его груди. Через какое-то время она стала отвечать на поцелуй, затем резко задышала и, когда его рука нашла ее грудь, отстранилась, удерживая его на расстоянии вытянутой руки.

— Слишком скор, — повторила она. Но ее голос охрип.

Неохотно

он позволил отвести себя к двери и справился с халатом, висящим там. Затем Вики отвела его вниз.

Завтрак был обильным, английским (таким, какими обычно бывают английские завтраки) и отлично приготовленным. Он был сервирован в комнате, где по крайней мере одна стена была огромным окном, выходящим на восток. Гарри-сон с наслаждением почувствовал ласку солнечных лучей на лице и руках. Более того, он обнаружил настоящий аппетит, — то, чего ему не хватало прежде, хотя он этого и не понимал. Он отдал должное сосискам, бекону, яйцам и томатам, за этим последовали кофе и тосты с мармеладом. В этот момент в комнату вошел Кених.

До сих пор Гаррисон и Вики были предоставлены сами себе, а с тех пор как они оба пришли к пониманию, что должно неизбежно случиться, никто из них не считал нужным много говорить. Пространство между ними было напряжено, как всегда происходит между будущими любовниками.

Поэтому появление Кениха было чем-то вроде вторжения. Он ничего не сказал, но Гаррисон слышал, как открылась и закрылась дверь, и распознал уверенную походку другого человека, несмотря на то, что на полу столовой лежал дорогой толстый, пушистый ковер. Когда Кених подошел к столу, слепой капрал вздохнул и отставил свою тарелку.

— Доброе утро, Вилли, — сказал он. — Почему бы вам не присесть? В кофейнике еще много кофе, если хотите.

— Доброе утро, сэр, — ответил Кених. — И благодарю, я уже поел. Вообще-то, сэр, я принес вам новую одежду. Я пришел, чтобы помочь вам примерить ее. Она более подходит для этой прекрасной погоды, которой мы все наслаждаемся.

Это был совсем другой Кених, и Гаррисон не был до конца уверен, что правильно понял его.

— В чем дело, Вилли? Почему так резко?

— Совсем нет, сэр, просто с уважением, — было странно слышать эти, такие английские слова, произносимые Кенихом с сильным немецким акцентом.

Гаррисон допил кофе и встал. Теперь напряженность из воздуха исчезла, и Вики казалась далекой, потерянной в пространстве и темноте. Почти в панике Гаррисон повернулся в ее сторону.

— Вики, ты здесь? Я хочу сказать...

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Да, я здесь. Хочешь поплавать со мной перед ленчем?

Он снова почувствовал себя приободренным.

— Я непрочь, — ответил он.

Кених попытался поддержать его за локоть, но Гаррисон не обратил на него внимания. При выходе из комнаты он сбил маленький столик и, ударившись о дверь, энергично чертыхнулся, но так, чтобы Вики не слышала. Кених схватил его за руки железной хваткой.

— Ричард, — сказал немец. — Раздражение здесь неуместно. Оно из-за того, что я был резок с вами? Это вы считаете, что я резкий. Но я так не считаю. Ты должен понять, что я здесь — слуга. Разве недостаточно, что мы — друзья. Вики — тоже друг, но я называю ее “мадам”. Возможно, однажды наши дороги разойдутся, но сейчас.., кроме того, из-за своего раздражения ты потерял координацию.

Гаррисон сжал зубы и, не шевелясь, смотрел в темноту, откуда раздавался голос немца. Раздражение медленно уходило из него.