ПСС, т.1

Ленин Владимир Ильич

146 В. И. ЛЕНИН

Другой образец: «Для обоснования экономического материализма, как исторической теории, больше сделал alter ego Маркса — Энгельс, — говорит г. Михайловский. — У него есть специально исторический труд: «Происхождение семьи, частной собственно­сти и государства в связи (im Anschluss) с воззрениями Моргана». Этот «Anschluss» чрезвычайно замечателен. Книга американца Моргана появилась много лет спустя по­сле того, как были провозглашены Марксом и Энгельсом основы экономического мате­риализма и совершенно независимо от него». И вот, дескать, «экономические материа­листы примкнули» к этой книге и притом, так как в доисторические времена не было борьбы классов, то они внесли такую «поправку» к формуле материалистического по­нимания истории, что определяющим моментом наряду с производством материальных ценностей является производство самого человека, т. е. детопроизводство, играющее первенствующую роль в первобытную эпоху, когда труд по своей производительности был слишком еще не развит.

«Великая заслуга Моргана состоит в том, — говорит Энгельс, — что он в родовых связях северо-американских индейцев нашел ключ к важнейшим, доселе неразреши-

« 38

мым загадкам древней греческой, римской и германской истории» .

«Итак, — изрекает по этому поводу г. Михайловский, — в конце 40-х годов было открыто и провозглашено совершенно новое, материалистическое и истинно научное понимание истории, которое сделало для исторической науки то же самое, что сделала теория Дарвина для современного естествознания». Но это понимание — повторяет за­тем еще раз г. Михайловский — никогда не было научно обосновано. «Оно не только не было проверено на большом и разнообразном поле фактического материала («Капи­тал» — «не соответственная» работа: там одни только факты да кропотливые исследо­вания!), но не было даже достаточно мотивировано хотя бы путем критики и исключе­ния других

— другой я, двойник. Ред.

ЧТО ТАКОЕ «ДРУЗЬЯ НАРОДА» 147

философско-исторических систем». Книга Энгельса — «Herrn E. D"uhrings Umw"alzung der Wissenschaft» — «только остроумные попытки, высказанные мимоходом», и г. Михайловский считает поэтому возможным совершенно обойти массу существенных вопросов, которые затронуты в этом сочинении, несмотря на то, что эти «остроумные попытки» очень остроумно показывают бессодержательность социологии, «начинаю­щих с утопий»; несмотря на то, что в этом сочинении дана подробная критика той «теории насилия», по которой политико-юридические порядки определяют экономиче­ские и которую так усердно проводят гг. публицисты «Русского Богатства». В самом деле, гораздо легче ведь бросить о сочинении несколько ничего не выражающих фраз, чем серьезно разобрать хоть один вопрос, материалистически разрешенный в нем; это притом и безопасно, потому что цензура никогда, вероятно, не пропустит перевода этой книги, и г. Михайловский, без опасения за свою субъективную философию, может на­зывать ее остроумной.

Еще характернее и поучительнее (к иллюстрации того, что язык дан человеку, чтобы скрывать свои мысли — или придавать пустоте форму мысли) отзыв о «Капитале» Маркса. «В «Капитале» есть блестящие страницы исторического содержания, н о (это замечательное «но» ! Это даже не «но», а то знаменитое «mais», которое в переводе на русский язык значит: «уши выше лба не растут») они уже по самой задаче книги при­урочены к одному определенному историческому периоду и не то что утверждают ос­новные положения экономического материализма, а просто касаются экономической стороны известной группы исторических явлений». Другими словами: «Капитал» — только и посвященный изучению именно капиталистического общества — дает мате­риалистический анализ этого общества и его надстроек, «н о» г. Михайловский пред­почитает обойти этот анализ: дело тут идет, видите ли, об «одном» только периоде, а он, г. Михайловский,

— «Переворот в науке, произведенный г-ном Е. Дюрингом». Ред.

148 В. И. ЛЕНИН

хочет обнять все периоды и притом так обнять, чтобы не говорить в частности ни об одном. Понятно, что для достижения этой цели — т. е. для того, чтобы обнять все пе­риоды, не касаясь по существу ни одного,— есть только один путь: путь общих мест и фраз, «блестящих» и пустых. И с г. Михайловским никто не сравнится в искусстве от­делываться фразами. Оказывается, что не стоит (отдельно) касаться исследований Мар­кса по существу на том основании, что он, Маркс, «не то что утверждает основные по­ложения экономического материализма, а просто касается экономической стороны из­вестной группы исторических явлений». Какое глубокомыслие! — «Не утверждает», а «просто касается»! — Как просто, в самом деле, можно замазать всякий вопрос фразой! Например, если Маркс многократно показывает, каким образом в основании граждан­ской равноправности, свободного договора и тому подобных основ правового государ­ства лежат отношения товаропроизводителей, — что это такое? утверждает ли он этим материализм или «просто» касается? Со свойственной ему скромностью наш философ воздерживается от ответа по существу и прямо делает выводы из своих «остроумных попыток» блестяще поговорить и ничего не сказать.

«Не мудрено, — гласит этот вывод, — что для теории, претендовавшей осветить всемирную историю, спустя 40 лет после ее провозглашения древняя греческая, рим­ская и германская история оставались неразрешенными загадками; и ключ к этим за­гадкам дан был, во-первых, человеком, совершенно посторонним теории экономиче­ского материализма, ничего об ней не знавшим, а во-вторых — при помощи фактора не экономического. Несколько забавное впечатление производит термин «производство самого человека», т. е. детопроизводство, за который Энгельс хватается для сохранения хотя бы словесной связи с основною формулою экономического материализма. Он вы­нужден, однако, признать, что жизнь человечества многие века складывалась не по этой формуле». И в самом деле, очень «немудрено» полемизируете Вы, г. Михайловский! Теория состояла

ЧТО ТАКОЕ «ДРУЗЬЯ НАРОДА» 149

в том, что для «освещения» истории надо искать основы не в идеологических, а в мате­риальных общественных отношениях. Недостаток фактического материала не давал возможности применить этот прием к анализу некоторых важнейших явлений древ-

t^ « 39

неишеи истории Европы, например, гентильнои организации , которая в силу этого и оставалась загадкой . Но вот в Америке богатый материал, собранный Морганом, дает ему возможность проанализировать сущность гентильнои организации, и он сделал тот вывод, что объяснения ее надо искать не в идеологических отношениях (например, правовых или религиозных), а в материальных. Ясное дело, что этот факт дает блиста­тельное подтверждение материалистического метода — и ничего больше. И когда г. Михайловский в упрек этой доктрине ставит то, что, во-первых, ключ к труднейшим историческим загадкам нашел человек «совершенно посторонний» теории экономиче­ского материализма — то можно только подивиться, до какой степени люди могут не отличать того, что говорит в их пользу, от того, что их жестоко побивает. Во-вторых — рассуждает наш философ — детопроизводство — фактор не экономический. Но где чи­тали Вы у Маркса или Энгельса, чтобы они говорили непременно об экономическом материализме? Характеризуя свое миросозерцание, они называли его просто материа­лизмом. Их основная идея (совершенно определенно выраженная хотя бы в вышепри­веденной цитате из Маркса) состояла в том, что общественные отношения делятся на материальные и идеологические. Последние представляют собой лишь надстройку над первыми, складывающимися помимо воли и сознания человека, как (результат) форма деятельности человека, направленной на поддержание его существования. Объяснения политико-юридических форм — говорит Маркс в вышеприведенной цитате —

Г. Михайловский и тут не упускает случая поломаться: как это, дескать, так: научное понимание ис­тории — и древняя история — загадка! Вы можете из всякого учебника узнать, г. Михайловский, что вопрос о гентильной организации принадлежит к числу труднейших, вызывавших массу теорий для сво­его объяснения.

150 В. И. ЛЕНИН

надо искать в «материальных жизненных отношениях». Что же, уж не думает ли г. Михайловский, что отношения по детопроизводству принадлежат к отношениям идеологическим? Объяснения г. Михайловского по этому поводу так характерны, что на них стоит остановиться. «Как бы мы ни ухищрялись над детопроизводством, — го­ворит он, — стараясь установить хоть словесную связь между ним и экономическим материализмом, как бы оно ни перекрещивалось в сложной сети явлений общественной жизни с другими явлениями, в том числе и экономическими, оно имеет свои собствен­ные, физиологические и психические корни. (Для грудных детей, что ли, рассказываете это Вы, г. Михайловский, что детопроизводство имеет физиологические корни!? Ну, что Вы зубы-то заговариваете?) И это напоминает нам, что теоретики экономического материализма не свели своих счетов не только с историей, а и с психологией. Нет ника­кого сомнения, что родовые связи утратили свое значение в истории цивилизованных стран, но едва ли можно сказать это с такою уверенностью о связях непосредственно половых и семейных. Они подверглись, разумеется, сильным изменениям под напором усложняющейся жизни вообще, но при известной диалектической ловкости можно бы было доказывать, что не только юридические, но и сами экономические отношения со­ставляют надстройку над отношениями половыми и семейными. Мы не станем этим заниматься, но укажем все-таки хоть на институт наследства».

Наконец-то посчастливилось нашему философу из области пустых фраз подойти к фактам, определенным, допускающим проверку и не позволяющим так легко «загова­ривать» суть дела. Посмотрим же, каким образом доказывает наш критик Маркса, что институт наследства

Как назвать иначе, в самом деле, такой прием, когда упрекают материалистов в том, что они не све­ли счетов с историей, не попытавшись, однако, разобрать буквально ни одного из многочисленных мате­риалистических объяснений различных исторических вопросов, которые даны были материалистами? или когда говорят, что можно бы доказывать, но мы этим заниматься не будем?

ЧТО ТАКОЕ «ДРУЗЬЯ НАРОДА» 151

есть надстройка над половыми и семейными отношениями. «В наследство передаются, — рассуждает г. Михайловский, — продукты экономического производства («Продук­ты экономического производства»!! Как это грамотно! как звучно! и какой изящный язык!), и самый институт наследства обусловлен до известной степени фактом эконо­мической конкуренции. Но, во-первых, в наследство передаются и не материальные ценности, — что выражается в заботах о воспитании детей в духе отцов». Итак, воспи­тание детей входит в институт наследства! Например, в российских гражданских зако­нах есть такая статья, что «родители должны стараться домашним воспитанием приго­товить нравы их (детей) и содействовать видам правительства». Уж не это ли называет наш философ институтом наследства? — «а во-вторых, — оставаясь даже исключи­тельно в экономической области, — если институт наследства немыслим без продуктов производства, передаваемых по наследству, то он точно так же немыслим и без продук­тов «детопроизводства», — без них и без той сложной и напряженной психики, которая к ним непосредственно примыкает». (Нет, вы обратите внимание на язык: сложная пси­хика «примыкает» к продуктам детопроизводства! Ведь это же прелесть!) Итак, инсти­тут наследства есть надстройка над семейными и половыми отношениями потому, что наследство немыслимо без детопроизводства! Да, ведь, это настоящее открытие Аме­рики! До сих пор все полагали, что детопроизводство так же мало может объяснять ин­ститут наследства, как необходимость принятия пищи — институт собственности. До сих пор все думали, что если, например, в России в эпоху процветания поместной сис­темы⁴⁰ земля не могла переходить по наследству (так как она считалась только услов­ной собственностью), то объяснения этому нужно искать в особенностях тогдашней общественной организации. Г-н Михайловский полагает, должно быть, что дело объяс­няется просто тем, что психика, которая примыкала к продуктам детопроизводства то­гдашнего помещика, отличалась недостаточной сложностью.