ПСС, т.1

Ленин Владимир Ильич

Дело идет о государстве. Отрицая государство, «Маркс и его последователи» «ув­леклись» «слишком далеко в критике современного государства» и впали в «односто­ронность». «Государство, — исправляет это увлечение г. Струве, — есть прежде всего организация порядка; организацией же господства (классового) оно является в общест­ве, в котором подчинение одних групп другим обусловливается его экономической структурой» (53). Родовой быт, по мнению автора, знал государство, которое останется и при уничтожении классов, ибо признак государства — принудительная власть.

Можно только подивиться тому, что автор с таким поразительным отсутствием ар­гументов критикует

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА 439

Маркса с своей профессорской точки зрения. Прежде всего, он совершенно неправиль­но видит отличительный признак государства в принудительной власти: принудитель­ная власть есть во всяком человеческом общежитии, и в родовом устройстве, и в семье, но государства тут не было. «Существенный признак государства, — говорит Энгельс в том самом сочинении, из которого г. Струве взял цитату о государстве, — состоит в публичной власти, отдельной от массы народа» [«Ursprung der Familie u. s. w.», 2-te Aufl., S. 84 ; русск. пер., с. 109 ], и несколько выше он говорит об учреждении нав-

„119 _г

крарии , что оно «подрывало двояким образом родовое устройство: во-первых, оно создавало публичную власть ("offentliche Gewalt — в русск. пер. неверно передано: об­щественная сила), которая уже не совпадала просто-напросто с совокупностью воору­женного народа» (ib.**, S. 79; русск. пер., с. 105¹²⁰). Итак, признак государства — на­личность особого класса лиц, в руках которого сосредоточивается власть. Общину, в которой «организацией порядка» заведовали бы поочередно все члены ее, никто, разу­меется, не мог бы назвать государством. Далее, по отношению к современному госу­дарству рассуждение г-на Струве еще более несостоятельно. Говорить о нем, что оно «прежде всего (sic!?!) организация порядка» — значит не понимать одного из очень важных пунктов теории Маркса. Тот особый слой, в руках которого находится власть в современном обществе, это — бюрократия. Непосредственная и теснейшая связь этого органа с господствующим в современном обществе классом буржуазии явствует и из истории (бюрократия была первым политическим орудием буржуазии против феода­лов, вообще против представителей «стародворянского» уклада, первым выступлением на арену политического господства не породистых землевладельцев, а разночинцев, «мещанства») и из самых условий образования и комплектования этого класса, в кото­рый доступ открыт только

— «Происхождение семьи и т. д.», 2-е изд., стр. 84. Ред. " — ibidem — там же. Ред.

440 В. И. ЛЕНИН

буржуазным «выходцам из народа» и который связан с этой буржуазией тысячами крепчайших нитей . Ошибка автора тем более досадна, что именно российские народ­ники, против которых он возымел такую хорошую мысль ополчиться, понятия не име­ют о том, что всякая бюрократия и по своему историческому происхождению, и по сво­ему современному источнику, и по своему назначению представляет из себя чисто и исключительно буржуазное учреждение, обращаться к которому с точки зрения инте­ресов производителя только и в состоянии идеологи мелкой буржуазии.

Стоит остановиться еще несколько на отношении марксизма к этике. Автор приво­дит на с. 64—65 прекрасное разъяснение Энгельсом отношения свободы к необходимо­сти: «Свобода есть понимание необходимости»¹²². Детерминизм не только не предпо­лагает фатализма, а, напротив, именно и дает почву для разумного действования. Нель­зя не добавить к этому, что российские субъективисты не сумели разобраться даже в столь элементарном вопросе, как вопрос о свободе воли. Г-н Михайловский беспомощ­но путался в смешении детерминизма с фатализмом и находил выход.., усаживаясь ме­жду двумя стульями: не желая отрицать законосообразности, он утверждал, что свобо­да воли — факт нашего сознания (собственно, идея Миртова, перенятая г. Михайловским) и потому может служить основой этики. Понятно, что в применении к социологии эти идеи не могли дать ничего, кроме утопии или пустой морали, игнори­рующей борьбу классов, происходящую в обществе. Нельзя не признать поэтому спра­ведливости утверждения Зомбарта, что «в самом марксизме от начала до конца нет ни грана этики»: в отношении теоретическом — «этическую точку

Ср. К. Marx. «B"urgerkrieg in Frankreich», S. 23 (Lpz. 1876) (К. Маркс. «Гражданская война во Фран­ции», стр. 23, Лейпциг, 1876. Ред.) и «Der achtzehnte Brumaire», S. 45—46 (Hmb. 1885) («Восемнадцатое брюмера», стр. 45—46, Гамбург, 1885. Ред.)¹²¹: «Материальный интерес французской буржуазии тесней­шим образом сплетается с сохранением этого широкого и широко разветвляющегося механизма [речь идет о бюрократии]. Сюда сбывает она свое излишнее население и пополняет в форме казенного жалова­нья то, чего она не смогла заполучить в форме прибыли, процентов, ренты и гонораров».

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА 441

зрения» он подчиняет «принципу причинности»; в отношении практическом — он сво­дит ее к классовой борьбе. Изложение материализма г. Струве дополняет оценкой с ма­териалистической точки зрения «двух факторов, играющих весьма важную роль во всех народнических построениях» — «интеллигенции» и «государства» (70). На этой оценке опять-таки отразилась та же «неортодоксальность» автора, которая была отмечена вы­ше по поводу его объективизма. «Если... все вообще общественные группы представ­ляют из себя реальную силу только поскольку... они совпадают с общественными клас­сами или к ним примыкают, то очевидно, что «бессословная интеллигенция» не есть реальная общественная сила» (70). В абстрактном теоретическом смысле автор, конеч­но, прав. Он ловит, так сказать, народников на слове. Вы говорите, что на «иные пути» должна направить Россию интеллигенция — вы не понимаете, что, не примыкая к клас­су, она есть нуль. Вы хвастаетесь, что русская бессословная интеллигенция отличалась всегда «чистотой» идей — поэтому-то и была она всегда бессильна. Критика автора ог­раничивается сопоставлением нелепой народнической идеи о всемогуществе интелли­генции с своей совершенно справедливой идеей о «бессилии интеллигенции в экономи­ческом процессе» (71). Но такого сопоставления мало. Чтобы судить о русской «бессо­словной интеллигенции», как об особой группе русского общества, которая так харак­теризует всю пореформенную эпоху — эпоху окончательного вытеснения дворянина разночинцем, — которая, несомненно, играла и продолжает играть известную истори­ческую роль, для этого нужно сопоставить идеи и еще более программы нашей «бессо­словной интеллигенции» с положением и интересами данных классов русского обще­ства. Чтобы устранить возможность заподозрить нас в пристрастности, мы не будем делать этого сопоставления сами, а ограничимся ссылкой на того народника, статья ко­торого была комментирована в I главе. Вывод из всех его отзывов вытекает совершенно определенный: русская передовая, либеральная, «демократическая» интеллигенция

442 В. И. ЛЕНИН

была интеллигенцией буржуазной. «Бессословность» нимало не исключает классового происхождения идей интеллигенции. Всегда и везде буржуазия восставала против фео­дализма во имя бессословности — и у нас против стародворянского, сословного строя выступила бессословная интеллигенция. Всегда и везде буржуазия выступала против отживших сословных рамок и других средневековых учреждений во имя всего «наро­да», классовые противоречия внутри которого были еще не развиты, и она была, как на Западе, так и в России, права, так как критикуемые учреждения стесняли действительно всех. Как только сословности в России нанесен был решительный удар (1861), — тот­час же стал обнаруживаться антагонизм внутри «народа», а наряду с этим и в силу это­го антагонизм внутри бессословной интеллигенции между либералами и народниками, идеологам! ! крестьянства (внутри которого первые русские идеологи непосредствен­ных производителей не видели, да и не могли еще видеть, образования противополож­ных классов). Дальнейшее экономическое развитие повело к более полному обнаруже­нию социальных противоположностей в русском обществе, заставило признать факт разложения крестьянства на деревенскую буржуазию и пролетариат. Народничество совсем уже почти превратилось в идеологию мелкой буржуазии, отделив от себя мар­ксизм. Поэтому русская «бессословная интеллигенция» представляет из себя «реаль­ную общественную силу», поскольку она заступает общебуржуазные интересы . Если тем не менее эта сила не смогла создать подходящих для защищаемых ею интересов учреждений, не сумела переделать «атмосферы современной российской культуры» (г. В. В.), если «активный демократизм в эпоху полити-

Мелкобуржуазный характер громадной массы народнических пожеланий отмечен был в I главе. Пожелания, не подходящие под эту характеристику (вроде «обобществления труда»), занимают в совре­менном народничестве совсем уже миниатюрное место. И «Русское Богатство» (1893, № 11—12, ст. Южакоеа «Вопросы экономического развития России») и г. В. В. («Очерки теоретической экономии». СПБ. 1895) протестуют против г. Н. —она, отзывающегося «сурово» (выражение г. Южакова) об истас­канной панацее кредитов, расширения землевладения, переселений и т. д.

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА 443

ческой борьбы» сменился «общественным индифферентизмом» (г. В. В. в «Неделе» 1894 г., № 47), — то причина этого лежит не только в мечтательном характере отечест­венной «бессословной интеллигенции», но и главным образом в положении тех клас­сов, из которых она выходила, и от которых черпала силу, в их двуличности. Неоспо­римо, что российская «атмосфера» представляла для них много минусов, но она давала им и некоторые плюсы.

В России особенно велика историческая роль того класса, который, по мнению на­родников, не является носителем «чистой идеи труда»; его «активность» нельзя усып­лять «севрюжиной с хреном». Поэтому указания на него со стороны марксистов не только не «обрывают демократической нити», как уверяет г. В. В., специализирующий­ся на выдумывании самых невероятных нелепостей про марксистов, а, напротив, под­хватывают эту «нить», которую выпускает из рук индифферентное «общество», требу­ют ее развития, укрепления, приближения к жизни.