Птенчик
Шрифт:
Джузеппе и Перла Монретти жили близ Катании в просторной усадьбе, снискавшей в провинции славу «пчелиного улья». Многочисленные родственники, друзья и соседи заглядывали на минутку перед завтраком и прощались с хозяевами после ужина, некоторые ночевали в комнатах для гостей, а утром всё повторялось.
Риккардо не помнил дня, чтобы дом пустовал.
Женщины собирались на кухне за обсуждением пирога, а через полчаса ругались и гремели посудой; усадьба наполнялась запахом готовящейся выпечки, и к обеду подавали сразу «тридцать шесть ложек» [3] и ещё «двадцать четыре» к полднику, потому что каждая синьора была уверена: её рецепт – единственно верный.
Мужчины занимали гостиную, где обсуждали спорт и политику, пили домашнее вино и
Маленький Риккардо бегал от одних к другим. Мужчины, не прерывая разговор, трепали его по волосам, а женщины ласкали его худое лицо, восклицая: «Bel ragazzo! Bel ragazzo!» [4]. Получив от них что-нибудь вкусное, Риккардо возвращался к мужчинам, и тогда какой-нибудь дядюшка под всеобщий смех вытирал ему белые от муки щёки носовым платком, и Риккардо сидел с ними, пока в гостиной не появлялся Джузеппе, от которого он прятался на кухне. «Bel ragazzo! Bel ragazzo!» – восхищались женщины и вновь угощали мальчика, но как только Риккардо слышал, что дедушка ушёл, он менял местоположение.
Джузеппе Монретти – семидесятидвухлетний итальянец, опиравшийся при ходьбе на трость, – впервые увидел младшего внука, едва тому исполнилось два. Понаблюдав за играющим с кошкой Риккардо, Джузеппе сказал дочери: «Слишком спокойный для мальчишки, тихий. Больной, что ли?». Она, промучившаяся со схватками двое суток, и, оказавшаяся после родов в реанимации, впала в истерику и обвинила отца в нелюбви к Риккардо. «Ты его не любишь! Не любишь! – рыдала она.– Не любишь, потому что он сын Аурелио!». Джузеппе усмехнулся: «Можно подумать, что первенцем тебя обрюхатил кто-то другой». Она расценила слова отца как признание: ни к одному из её сыновей он не испытывает тёплых чувств.
Апельсиновый сад Монретти погружался в воду. Рыдали все: мать, решившая, что Джузеппе презирает своих внуков, Перла, жалевшая дочь, Риккардо, получивший по голове от кошки за то, что схватил её за хвост, старая такса, и та подвывала, прижавшись к ногам хозяйки.
Джузеппе закурил.
«Я ненавижу твоего мужа, – сказал он и все рыдания разом прекратились.—Я ненавижу твоего мужа, потому что не считаю его мужчиной. Мужчина, – настоящий мужчина, а не тот, кто родился с членом, – никогда не подвергнет свою семью опасности, а твой муж занимается этим каждый день. Каждый день я сижу в этом плетёном кресле, в котором сейчас сидишь ты, и думаю: живы вы или нет. Я не хотел отдавать тебя за него замуж, но ты так просила, так страдала, и я сдался. Ни дня не прошло, чтобы я не пожалел о своём решении. Но это твой выбор, твоя семья и твоя ответственность. Я обещал не лезть в ваши отношения, и я в них не лезу. Я ненавижу твоего мужа, но их, – Джузеппе посмотрел на Риккардо,– их я люблю больше родных дочерей, а у тебя хватает наглости говорить мне, что я ненавижу собственную кровь! Они – МОЯ кровь! Не твоя, не этого недоноска, а МОЯ! МОЯ! – он схватился за сердце и женщины усадили его в кресло.– Помяни моё слово, Альба: твой муж погубит твоих сыновей».
Она прильнула к груди Джузеппе, но он отмахнулся от неё.
«Хорошая жена должна быть подле мужа. А жена из тебя вышла замечательная, лучше, чем дочь. Так что собирай вещи и возвращайся в свой помойный городишко. Я не хочу тебя видеть. Мальчишек оставь. Заберёшь их в августе. Кто знает, может, к тому времени я уже умру, и тебе не придётся мучиться от мыслей, что твой отец ненавидит твоих детей. Что смотришь? Иди! Иди!».
Зная характер отца, Альба не препиралась; сделала, как он хотел: схватила чемодан, который даже не успела разобрать, и помчалась в аэропорт. Она не тревожилась за детей: Джузеппе и Перла воспитали трёх дочерей, так что её мальчики в надёжных руках, но вместе с тем она понимала, что этим летом Джузеппе ни на шаг не подойдёт к Риккардо, и корила себя за вспыльчивость: вспомни она о принципах отца раньше, всё было бы по-другому. Вспомни она о принципах отца и промолчи, и Риккардо не пришлось бы переживать столь тяжёлый момент в одиночку.
Альба ждала посадки на рейс в аэропорту Катании и молилась, чтобы мать или старший сын впоследствии объяснили Риккардо, почему дедушка на него не реагирует.
Джузеппе считал, что до трёх лет ребёнком должна заниматься мать, отец подключается к воспитанию позднее, когда «мальчишке уже возможно что-то вбить в голову». Мальчишке, потому что, по мнению Джузеппе, девочек нечему и незачем учить: содержание семьи не станет её бременем, и знаний, полученных в школе, хватит с лихвой.
Джузеппе выдал замуж дочерей за тех, кого счёл подходящей партией, и предупредил девушек, что если его выбор окажется неверным, если мужья не будут заботиться о них должным образом, они могут вернуться в родительский дом: Джузеппе обязуется взять ответственность за их брак на себя и обеспечивать дочерей либо до их следующего замужества (если оно состоится), либо до конца жизни; он продавал домашнее вино, что позволяло не беспокоиться о деньгах, по меньшей мере, трём поколениям семьи Монретти.
На старшую дочь обязательства Джузеппе не распространялись.
Альба познакомилась с будущим супругом в июле 1953 года на площади Дуомо. Аурелио Бенитос жонглировал апельсинами на потеху друзьям, когда отвлёкся на хихикающих девушек у собора Святой Агаты; один апельсин упал ему на голову, второй – на землю, и Аурелио его ненароком раздавил, а третий покатился к ногам восемнадцатилетней красавицы-сицилийки. Она подняла его и протянула незнакомцу. Юноша, смущаясь, подошёл к ней. «Аурелио Бенитос»,– представился он. «Альба Монретти»,– кивнула она.
Аурелио вызвался проводить Альбу до дома, но она отказалась; сказала, что с попутчиками идти веселее, но дольше, а если она задержится, то её накажут, и завтра она проведёт весь день в усадьбе вместо того, чтобы любоваться «fontana dell’Elefante». Аурелио улыбнулся и тут же нахмурился: он не смог перевести последнюю часть предложения. Альба, воспользовавшаяся его растерянностью, заявила, что передумала отдавать апельсин и забирает его с собой. «Жонглёр из вас никудышный, синьор Бенитос»,– сказала она и в окружении подруг направилась к Пескерии, а Аурелио бросился за разъяснениями к друзьям. «Где находится fontana dell’Elefante?– возмущался он под хохот двух братьев, приехавших с ним в Катанию из Палермо.– Где это находится?». Юноши смеялись до слёз. «Fontana dell’Elefante, dell’Elefante!» – кричали они, показывая на пьедестал за их спинами. Аурелио поднял голову: на пьедестале возвышался чёрный слон.
Следующим утром Аурелио ждал Альбу у фонтана слона, а когда она появилась, спросил, может ли он полюбоваться «fontana dell’Elefante» вместе с ней. Услышав его акцент, Альба засмеялась и согласилась. Так началась их дружба.
Аурелио не скрывал, что ищет в Сицилии невесту – девушку из порядочной семьи, в чьём роду были одни итальянцы. Ни в Марсале, ни в Палермо он такой девушки не нашёл, поэтому прибыл в Катанию. «Не найдёшь в Катании, поедешь в Мессину и Агридженто?» – забавлялась Альба. Аурелио промолчал.
В августе Альба представила Аурелио отцу. Джузеппе, заметив, что старшая дочь стала ласковой и покладистой, донимал расспросами жену: «Она влюбилась? Влюбилась, да? Если Альба влюбилась, и у этого юноши серьёзные намерения, скажи, чтобы она пригласила его к нам на ужин, в противном случае, пусть не морочит девчонке голову». Альба передала Аурелио лишь половину, сказанную Джузеппе: она позвала его на ужин, но не спросила о «серьёзности намерений».
Зато Джузеппе задал этот вопрос сразу после того, как они с Аурелио пожали друг другу руки: «Вы хотите жениться на моей дочери?». Аурелио запаниковал. Ему нравилась Альба, но он не был готов принимать решение о женитьбе, не посоветовавшись с отцом, о чём честно сообщил синьору Монретти, и поведал о правилах, которых придерживаются в его семье. Джузеппе заинтересовало второе правило.