Птенцы велосипеда
Шрифт:
– Хочу у воды жить, – серьезно сказал Мартино, трогая ногой педаль. – В маленьком домике на берегу моря. Буду тебя приглашать, а больше – никого.
– О, а как же Мария, романтика, свадьба, десять детей…
– Заткнись, – фыркнул Мартино, – ты мне эту Марию будешь до гробовой доски напоминать?! А дети… бр-р-р!
– Да ла-адно, – протянул Давид, хлопнув друга по плечу, – Нико выводит?
– Меня выводят все, – зверски оскалился Мартино, – Нико,
– Конечно, потому что они с Ноа предпочитают выводить меня, – вполголоса пробурчал Давид.
Раскаленные улицы шуршали опавшими цветками декоративных вишен, сухими узкими олеандровыми листьями. Давид по израильской привычке надевал кепку и везде таскал с собой бутылку с замороженной водой. Мартино же обходился солнечными очками и уличными питьевыми фонтанчиками. Воскресный полдень прижег мостовые, редкие туристы прятались в тени цветных зонтиков и навесов кафе, откуда-то одуряюще пахло свежим хлебом. Двое парней на велосипедах вихрем пронеслись по площади, распугивая голубей, звон колоколов на часовой башне ударил в уши.
Добравшись до Сольферино, они оставили велики у стены. Давид сел на горячий бортик фонтана, Мартино лег на него грудью, опустив руки в воду.
– Значит, уехать хочешь? – спросил Давид.
– Угу. Насобираю денег на какую-нибудь развалюшку, отремонтирую. Но сначала выучиться надо. Ты куда пойдешь? – повернул голову Мартино.
Давид пожал плечами.
– Зависит от того, где будем жить.
Мартино поднял очки и сел на борт, скрестив ноги. Щурясь, смотрел, как друг вытряхивает себе в рот кусочек льда из запотевшей бутылки.
– Но вы же не уедете… Ну, обратно, – полуутвердительно спросил он.
Давид снова пожал плечами, отвернулся.
– А ты хотел бы? – не отставал Мартино. – Уехать?
– Нет. Мне тут хорошо, – мягко улыбнулся Давид. – Но жизнь, знаешь…
Мартино внезапно вскочил на колени и с проказливой ухмылкой толкнул его в грудь. Давид не удержался на краю бортика и рухнул задницей в воду, подняв тучу брызг.
– Идиот! А ну иди сюда…
Вездесущие голуби беспокойно хлопали крыльями, когда на них попадали мелкие капли воды, смех разносился по всей пьяцца Сольферино, отражаясь от сверкающих камней брусчатки. Друзья знали, что одежда высохнет быстрее, чем хотелось бы.
Когда, нагулявшись, они поехали домой, уже спускались сумерки. Животы у обоих подводило от голода, а соблазнительные дымки из окрестных тратторий[6] заставляли крутить педали быстрее.
– Срежем через парк! – крикнул Давид, и свернул под тенистые своды аллеи.
Мартино молча последовал за ним. На тропках стоял тихий гул голосов, пришлось сбавить скорость, объезжая гуляющих и их так и норовивших сунуться под колеса собак. У памятника на скамейке,
Мартино догнал Давида и поехал рядом. Громкий взрыв смеха со стороны памятника заставил его вздрогнуть.
– Привет! Как жизнь? – к ним шел бритый почти наголо парень.
Давид остановился.
– Езжай, я догоню.
– Я с тобой, – упрямо мотнул головой Мартино.
– Март…
– Я с тобой, – сквозь зубы повторил он.
– Как у тебя, Але? – кивнул Давид подошедшему.
– Нормально, все отлично, дружок, – он потрепал его по плечу. Было видно, что Алессандро уже успел хорошо приложиться к пиву. – Не выйдешь сегодня?
– Нет. Мне еще уроки на завтра доделать.
– Ладно, – усмехнулся Але, мельком глянул на Мартино и вернулся к своим.
До дома ехали молча. Поднялся вечерний ветер, шуршала листва, посреди круглого сквера негромко скрипели качели.
– Завтра же возьму у папы масло и смажу дурацкую железку, – прошипел Мартино, открывая ключом дверь во двор.
Дома было шумно и весело: мама с Паолой над чем-то смеялись на кухне, в салоне Нико с Ноа смотрели телевизор, лежа на ковре в окружении кучи рассыпанных игр.
– Мам, – тихо сказал Давид по-русски. – Мне надо позаниматься.
– Va bene, carino[7].
Давид ушел в комнату, слыша, как мама приглушает телевизор и велит мелким убрать за собой вещи. Ее итальянский был не так уж и плох, но Давид все равно немного стыдился, когда слышал, как она говорит. С ивритом по-другому: тогда Давид был еще маленьким и мама, наоборот, казалась всезнающей и всемогущей. За пять лет здесь Давид выучил язык и избавился от акцента почти полностью, хотя Заро иногда все же замечал мелкие ошибки и педантично указывал ему на неверно употребленные слова. Давид смущался, иногда даже злился, а Мартино потом по-тихому пояснял непонятное, извиняясь таким образом за брата.
Хорошо им. Родились в одной стране, выросли, переезжали всего однажды – с юга на север, да и то не помнили этого. Тут же будут жить всю свою жизнь. Может, выучат английский и еще какой-нибудь язык для работы или для собственного удовольствия. Но не для того, чтобы выжить. Мартино и Заро не требуется напрягаться на уроке итальянского, пытаясь разобрать диалект старенького учителя, который он то и дело вставляет в объяснения. Им не нужно делать вид, что все поняли, когда не поняли и половины, а потом доставать телефон и гуглить, пока их не видят… Впрочем, теперь такое случалось очень редко. Слыша, как мама порой заучивает новые слова, на Давида накатывало одновременно раздражение и жалость. Хотелось помочь или сбежать и не слышать. Чаще он помогал.