Птенцы велосипеда
Шрифт:
– Давид, я пройдусь! – крикнула она в глубину дома и, дождавшись ответного мычания, вышла из квартиры.
«Мама, я кушать хочу». Два детских голоса слились в ее памяти в один, сердце на миг сдавила полузабытая острая тоска.
***
Год жизни в Таллине с его средневековыми сказочными улицами, казалось, залечил рану. Виола и Сергей работали, где получалось. Виола вспоминала о матери и сестрах почти без боли, даже скучала по ощущению большой семьи. Расстояние и время искажают прошлое, порой добавляя
После Таллина семья Клименко переезжала с места на место, нигде не задерживаясь подолгу. А мать восстановила документы прадеда-еврея и уехала с двумя оставшимися дочерями в Израиль, в Киеве остались тетка и старенькая бабушка. Теперь родня оказалась разбросана по миру, и эта мысль не давала Виоле покоя. Семьи не должны разлучаться, ведь случись что – кто придет на помощь? Долгосрочной работы ни в Украине, ни в Эстонии не было. Жить на птичьих правах, пусть и в красивом городе, и вечно перебиваться с хлеба на воду – плохая идея, если у тебя на руках ребенок. Давиду было пять, когда Виола решила последовать за матерью.
Виоле было страшно не вписаться в абсолютно чуждое общество, она и в родном-то никогда не ощущала себя на месте. Однако среди шумных загорелых израильтян оказалось неожиданно уютно. Хотелось скорее выучить язык, чтобы понимать, о чем они говорят, найти круг общения. Оторваться от одиночества, которое преследовало ее с рождения. Семья матери жила в том же северном, шумящем пальмами и морем городе. Они даже обрадовались приезду «подкидыша», пригласили на чай. Виола успела, пусть и немного, повидать мир, и осознала, как пугающе хрупка человеческая жизнь. Случись что с ней – будет кому позаботиться о Давиде.
С работой и в Израиле оказалось непросто, но хотя бы с документами все на этот раз было в полном порядке. Виола прилежно училась в ульпане [7], брала с собой Давида. Вкалывала на уборках в больших торговых центрах, получая серую зарплату, а Сергей работал охранником, чаще по ночам.
Когда Виола узнала, что он завел себе новую любовницу, то почти не удивилась. Несколько месяцев тяжелой иммигрантской жизни заставили ее резко повзрослеть. Виола чувствовала себя неуверенно, но в ней откуда-то появилась несвойственная ранее решительность. Больше так продолжаться не могло. Нельзя, чтобы сын видел всю эту мерзость, рос во вранье и постоянном напряжении, метался между родителями.
– Я подаю на развод, – твердо заявила она Сергею, когда поздней ночью он вернулся в их маленькую съемную квартирку у приморской трассы. – Мы от тебя уходим.
Отчетливо пахло чужими женскими духами. Виола безуспешно пыталась поймать взгляд мужчины, с которым прожила семь с лишним лет, крепко стискивала ладонь сына. Маленькая туго набитая сумка уже ждала у выхода.
– Да валите, – пожал плечом Сергей.
Так и не взглянув на жену, сбросил кроссовки и пошел в комнату. Загудел телевизор. Виола справилась со спазмом в горле, схватила сумку и вышла.
– Конечно, оставайтесь, – кивала мама, поглядывая на внука, который уже почти спал на диване рядом с Кариной, смотрящей какой-то сериал. – Только чеки распиши мне.
– Что? – утерла мокрое лицо Виола. – Какие чеки, мам?
– Чеки из банка, – терпеливо пояснила мать. – На полгода вперед. За проживание, еду. Мне же нужно будет вас как-то содержать. Скажем, тысячу за квартиру, еще пятьсот шекелей – остальное. Свет, газ подсчитаем.
Мамина белая рука с карандашом быстро сновала по рекламной листовке, выписывая цифры.
– Но… У меня на счету сейчас нет столько, – ошеломленно сказала Виола. – И работы пока нет.
Рука замерла, не замкнув последний ноль.
Виола всегда была довольно стеснительна. Но сейчас рыдала навзрыд, идя по улице с сумкой на плече, и совершенно не думала о том, кто и как может на нее посмотреть, что подумать. Цеплялась за теплую твердую ладошку в своей руке. Мимо проносились машины, обдавая горячим, так и не остывшим за ночь воздухом. Море плескалось где-то во тьме, невидимое за ярким светом дороги. Виола захлебывалась солью. Добредя до какого-то дома с высоким бетонным поребриком, села на него.
Взросление – это трудный процесс, он идет рывками. Кто-то внезапно берет и швыряет в огонь твою нежную лягушачью шкурку, и остается только корчиться, пережидая острую боль. Все, что не убивает, делает сильнее, но больно бывает так, что кажется: лучше бы убило.
Усталый от долгой прогулки Давид забрался на руки, прижался к плечу.
– Мама, я кушать хочу.
***
Прохладный после грозы воздух забирался под тонкую кофту, Виола ускорила шаг. Знакомое окно горело голубым: Давид опять принес ноутбук на кухню. Сколько раз она просила его не делать этого…
Зайдя в дом, Виола вымыла руки, захлопнула и унесла с кухни забытый компьютер, положила у Давида в спальне.
– Да, я знаю, scusa[8], – сказал он, не оборачиваясь, продолжая строчить что-то в тетради.
– Ноа ела? – спросила Виола.
– Ага. Лазанью, кажется.
Ноа сидела на балконе, спустив босые ноги через прутья. Синьоре Риччи сейчас, наверное, представлялся весьма раздражающий вид на грязные детские пятки. При этой мысли Виола усмехнулась. Дочка сосредоточенно поворачивала рычаг, перетаскивая привязанную к канатам корзинку на свою сторону. Где-то на балконе Фаллани ей помогал невидимый в темноте Нико.
– Папа приходил, – посмотрев на мать, сказала Ноа. – Он не подождал нас.
– Наверное, просто не мог в этот раз, – спокойно ответила Виола. – Мы ему позвоним и ты скажешь, что соскучилась.
В дверь постучали. Виола пригладила волосы и открыла. Улыбающаяся Паола протянула ей поднос булочек с маком.
– Бери скорее, пока горячие!
Виола поспешно подхватила подарок.
– Что это такое? Уже ночь, Паола!