Птенцы Виндерхейма

Лис Алина

Трусоватая Тьяри вскоре заняла место у подножия трона Томико и принесла клятву, которой ниронки безуспешно добивались от Альдис.

Это было так странно, почти непостижимо – видеть человека, согласного по доброй воле пойти в рабство и даже мечтающего о такой судьбе. Тьяри жить не могла без хозяйской руки. Еще на корабле липла к Гурде, крутилась вокруг, смотрела снизу вверх глазами преданной собаки – разве что хвостиком не виляла, – и это при том, что сама была из Горнего Дома.

Неудивительно, что Гурда быстро устала от такого поклонения. Зато в лице Томико

Тьяри встретила достойный предмет обожания.

Но больше чем отстраненность Бранвен, самомнение Томико и рабская покорность Тьяри, больше всего этого Альдис раздражало поведение Сольвейг.

Сольвейг Хиттигсдоттир умела все делать лучше всех. И знала все лучше всех. И по каждому вопросу имела свое мнение, которым спешила поделиться с особым, снисходительным видом. И еще у Сольвейг была такая выводящая из себя манера предлагать очевидные всем решения так, будто это единственный выход и ей должны ноги целовать за то, что она его придумала. На ее некрасивом, простецком лице рыбачки застыло выражение вечного превосходства над окружающими. Абсолютно над всеми. Всегда.

Наверное, так выглядела эрла Ауд в юности.

При всем при этом Сольвейг действительно многое умела и могла, ее советы зачастую были здравыми и логичными, а физические возможности и умение работать с полной отдачей потрясали. Поэтому просто игнорировать ее не получалось. Приходилось прилагать немалые усилия, чтобы быть с ней вежливой и спокойной, не отмахиваться от разумных предложений и не рявкать: «Без тебя знаю».

Альдис старалась.

Как ни странно, тут очень помогла Томико. Если Альдис самоуверенность сокурсницы просто раздражала, то у Томико она провоцировала взрывы бешеной, неистовой ненависти. Стычки «худородной» свандки, подчеркнуто гордившейся своим происхождением от эрлов, и Томико вызывали у Альдис странное чувство брезгливости и любопытства. Обе зазнайки не умели отступать, каждая гнула свою линию с упорством и гонором горного барана. Искры от столкновений летели во все стороны.

Ниронка словно не понимала, насколько роняет этой руганью себя и честь своего Дома.

Хорошо еще, что наученная сержантом Кнутсдоттир Томико удерживалась от рукоприкладства. Сольвейг наверняка накормила бы ее грязью – в спарринге она была хороша, хоть и уступала Хитоми (а кто не уступал этой малявке?).

Но, видит Всеотец, Альдис никогда не понять, зачем терять драгоценные минуты на скандальную разборку о способах штурма деревянной стены, в то время как остальные группы уже давно штурмуют эту стену. Зачем?! Ну зачем, ради всех богов?! Можно ведь просто тихо сделать все по-своему и привести группу к победе! Или сделать так, как хочет Томико – пусть подавится, может, в следующий раз будет умнее.

Но они ругались. Каждый раз, получив задание, они ругались до хрипоты, до оскорблений, до невозможности вообще что-то сделать вместе. Апофеозом командной работы стала задачка по логистике, когда обе курсантки проскандалили все полчаса, отведенные на работу.

Призывы к разуму на скандалисток не действовали. Поначалу Альдис пыталась выступить арбитром и каждый

раз оказывалась втянутой в безобразный спор, из-за участия в котором потом было невыносимо стыдно.

Что еще можно было сделать? Подраться с Накамурой? Альдис не питала иллюзий по поводу реакции Хитоми. Накостылять Сольвейг? Это ничего не изменит.

Оставалось выполнять задание в одиночку или в паре с Бранвен.

Полувзвод Томико еще ни разу не получал призовых баллов.

С этим надо было что-то делать.

Они добрались до финиша последними.

Выругавшись, как пьяный боцман, Сольвейг спрыгнула в темную воду, ухватила ял за корму и издевательски уставилась на Томико.

– Если достопочтенная одзёсама соизволит поднять свою задницу, мне будет легче втащить лодку на берег.

У ниронки даже ноздри побелели от гнева.

– Тащи так. Это будет твоим наказанием за медленную греблю.

– Что?! – Сольвейг выпустила край лодки и уперла руки в боки (любимая поза эрлы Ауд, между прочим). – Я гребла быстрее всех, бестолковая ты свинья, прыщ на ровном месте. Если бы кое-кто не подставлял постоянно корму волнам и не вертел руль как… (тут она использовала настолько едкое и нецензурное слово, что даже Альдис впечатлилась), мы пришли бы первыми!

«Опять начинается. И как им не надоест?»

Альдис повернулась к Бранвен и кивнула на берег. Та поняла ее без слов.

Море обожгло холодом, накатившая волна чуть не сбила с ног. Мокрый бок яла норовил выскользнуть из пальцев – действительно, не лишним было бы облегчить лодку. На вес Томико и Тьяри, например.

Над головой неслось уже привычное:

– Это ты виновата!

– Я не виновата, что ты бестолочь, не можешь выполнить простейшего приказа!

«Когда-нибудь одна из них прибьет другую и получит пинка под зад из академии. Быстрее бы!»

Intermedius

Храмовники

– Твое имя?

– Догед, сын Марха.

Могучий рыжеволосый гальт опасливо опустился в кресло. Дерево под ним крякнуло, но выдержало.

– Это нужно надеть.

– Эту штуку? – Он с подозрением покосился на предмет, который протягивал чжан в одеждах послушника.

– Да. На голову.

– Напоминает жбан, в котором тетка настаивала бражку, – проворчал мужчина, опуская на макушку усеченный металлический конус, ощерившийся во все стороны тонкими медными спицами. – Зачем все это, господин Гуннульв?

– Тебе не нужно знать зачем, Догед, сын Марха. Просто выполняй указания и через несколько часов вернешься к своей семье.

– Скорее бы уж. Три месяца не видел мою Энид.

Чжан продел кожаный ремешок в прорезь с правой стороны конуса и закрепил застежку.

Второй храмовник снял с шеи бляху из светлого металла. Сотни полированных граней делали медальон похожим на драгоценный камень. Свет растекался по блескучей поверхности, заставляя металл искрить и переливаться.

– Видишь глаз?