Птенец
Шрифт:
— В рюкзаке нет, даром время теряете. Тут они, милые, — Ржагин обшлепал себя сзади по штанам, — в месте интимном и для вас недоступном. Так что смиритесь, гордый человек. И давайте наконец спать!
Он повторил операцию с рюкзаком, потуже завязал горловину и на сей раз завалил его под подушку. Сам погасил свет и лег.
Едва задремал, как почувствовал — оглаживают. Дернулся и сел.
Опять горел свет. На кровати Ржагина, ближе к изножью, сидел бульдозерист и смотрел на него непробиваемым взглядом.
Иван взмолился:
—
Иван отвернулся и затих, прислушиваясь, что будет делать.
Не прошло и пяти минут, как незнакомый бульдозерист снова неуклюже зашарил по нему, пытаясь нащупать карман и расстегнуть «молнию».
— Придется кричать, — развернулся Иван, — звать на помощь. Не бить же вас, в самом деле.. Слушайте, умоляю, дайте поспать. Есть же закон, охраняющий неприкосновенность личности. Вон ваша койка. А моя для вас табу. — Иван встал, с трудом приподнял его, отвел и свалил на кровать. Подумав, вытащил из брюк ремень и для надежности привязал безропотного бульдозериста к кроватной сетке. — Так лучше, верно? Спите, а утром я вам денег дам.
— Денги.
— Заладил.
Ржагин достал из кошелька двугривенный и вложил ему в корявую жменю.
Лицо бульдозериста как-то сразу треснуло. Он разнял губы и чмокнул. Промычал что-то. И прикрыл глаза.
Ржагин удивленно покачал головой — он уже корил себя за недогадливость. «Как все просто. Откупился двугривенным, и — покой».
— Прошу прощения. Вы правы, а я — нет. Разрешите, я поухаживаю за вами.
Снял с головы его кепку, чтоб не мешала, и, вздрогнув, отпрянул: от темени до лба, располовинивая волосяной покров, тянулся белесый послед шрама.
— Дела, — прошептал. — Убогого обидел.
Сел за стол, хлебнул подгнившей воды из графина и в волнении закурил.
Бульдозерист, посапывая, мирно спал.
Иван вытащил из кошелька рубль, прижал его на столе пепельницей, Стараясь не шуметь, растворил окно. Погасил свет и сказал печально в темноту:
— Извините, товарищ.
И спрыгнул.
Первые проблески рассвета уже теснили ночь...
— Куда тебе, соня?
Его растолкала кондукторша с сумкой наперевес, приглашая в автобус, — он спал, сидя на рюкзаке, прижавшись к столбу спиной и уронив голову.
— Туда, ага, с вами.
В полупустом автобусе с разрешения бойкой кондукторши сделал зарядку. И сел к окну смотреть, как они по мосту переезжают Енисей.
Как всегда, таинственно и вместе с тем обыденно и просто вставало из-за высокого берега солнце. Земля подсыхала, весело расставаясь с набранной за ночь влагой. От хваленой утренней свежести у Ивана сделалась пупырчатой кожа.
Дорога узорчато вилась по правому берегу. Подъемы, спуски, серпантин, и при избытке воображения эту вьющуюся и действительно голубоватую ленту асфальта можно было сравнить с какой-нибудь крымской, скажем, в районе Гурзуфа. Автобус так и не наполнился до самого Дивногорска. Входили и выходили бодрые, какие-то особенные люди, едущие в такую невозможную рань, по-домашнему приветствуя кондукторшу Тоню, и Ржагин, наслаждаясь дорогой, силился понять, кто они, эти ранние люди, чем живут, и не мог.
В Дивногорске, на заплывшей стылой грязью площади, он сошел и попрощался с милой Тонечкой. Пустой автобус уехал на разворот. Потоптавшись среди луж и слякоти, Иван решил, что осматривать знаменитый город он приедет как-нибудь потом. Поинтересовался, как пройти к дебаркадеру, где причаливает катер.
— Да вон же внизу. Отсюда видать.
— Ясненько.
В ожидании катера прилег на каменистом склоне, слегка припушенном реденькой травкой. Его едва не сморил сон. Он был один на берегу в этот час и, чтобы взбодриться, полез в воду.
Понаслышке Ржагин знал, что Енисей угрюм и жилист, холоден и своенравен, тем не менее все-таки полагал, что при его умении плавать справиться с любой сибирской рекой ему ничего не стоит. И чуть не поплатился за самонадеянность. Ему обожгло грудь, стянуло кожу и сдавило голову, он, вынырнув, заорал и в сильнейшем испуге сумасшедше зачастил руками, подгребая к берегу. Его отнесло метров на тридцать.
— Гад какой, — ворчал, выжимая плавки. — Так ведь и утопить мог. А? — склонил ухо, будто прислушиваясь к обманчивому плеску смирной прибрежной волны. — Что молчишь? Нет, господин Енисей, когда слишком серьезно, совсем без юмора, мне не нравится. Пугать людей нехорошо.
Между тем из-за поворота показался катер. Он медленно приближался к пристани, близко держась берега. Иван успел одеться и спокойно перекурить.
Сошли здесь почти все, человек десять-двенадцать, и Ржагину пришлось выложить тридцать копеек за билет.
Маломощный пожилой катер с трудом справлялся с рекой — ему плохо было даже под берегом, где течение утишали скалы. Палуба подрагивала и время от времени взнывала. На семь километров они потратили без малого час, однако Ржагин спустя несколько минут с момента отплытия перестал сожалеть, что движутся они с несовременной скоростью. Купил в окошечке буфета два очерствелых бутерброда и, держась за дрожащие перила на пустой корме, перекусил, разглядывая высокий берег, и думал, что слухи о величии и красотах Енисея, в общем, подтвердились; увиденное впечатляло даже такого скептика и сухаря, как он.