Птенец
Шрифт:
Иван обреченно повиновался.
— Но учтите, скоро обед, — сказала Вероника Викторовна. — Пожалуйста, Данилушка. Накрывай на стол.
— Ну, ма! — топнула ножкой в дверях Оля.
— Врежу, доченька.
— У, какая-то, — рассердилась и расстроилась Оля, и, втолкнув Ивана к себе, хлопнула дверью. — Врежет она. Мэ-э-э, — показала двери язык. — Давай, кто больше подтянется?
— Пас, Оль.
— Тогда грушу бить?
— А тихие игры у тебя есть?
— Что такое тихие?
— Шашки, шахматы, лото, домино — мало ли. Карты.
— Карты? — оживилась она. — У мамы, я видела.
—
— Сичас.
Она на цыпочках вышла из комнаты и вскоре вернулась с краденым. Радовалась, напевая:
— Бумбала, бумба-ла, бумбалалайка.
— В буру умеешь?
Она вылупила глазки и, расстроенная, покачала головой.
— В очко?
— Как же я умею, когда мне не разрешали?
— Прости. Никак не отучусь задавать глупые вопросы. Садись. Будем налаживать деловые контакты.
— В очко?
— Ага. На что играем?
— Кто первый.
— Да не. На фантики? Шелбаны?
— Какие фантики?
— Обертки от конфет. Мы, например, собирали. И резались целыми днями.
— Мне конфет не разрешают.
— И конфет тоже?
Она плаксиво помяла губками и горько кивнула.
— Не расстраивайся. Давай на щелбаны.
— На деньги.
— У тебя заначка?
— Что?
— Денег много?
— Нету.
— И как же?.. Ладно, понял. Я дам тебе в долг. Потом отдашь.
— Во.
— Почему?
— Самой нужны.
— В таком случае, деньги отменяются. Что в осадке?
— Нуль с бородавкой.
— Ясненько. Можно еще мяч носом катать.
— У-у-у.
— Пендаля.
— Что такое пендаля?
— Один на четвереньках, а второй ему ножкой по попе — шарах.
— Давай! — запрыгала она.
— Надеешься выиграть? А если проиграешь? И я тебя — шарах.
— А я тебя тоже — шарах.
— Ты же проиграешь?
— А ты не бей.
— Нет, ты не усвоила. Давай сначала. Мы играем с тобой в карты, в очко, так?
— Я не умею.
— Допустим, умеешь, я тебя научил. Мы играем, играем, и вот ты продулась в пух и прах.
— Ты.
— Может, и я, а может, и ты.
— Ты.
— Непременно я?
— Ты.
— Нехорошо, знаешь. Неприлично быть такой самонадеянной. Тебе годков-то сколько?
— Упади, я попробую.
— Самонадеянность наказуема.
— На четвереньки. А я тебя — шарах.
— История тому свидетельство.
Из-за двери послышался бас Вероники Викторовны:
— Друзья, вы живы? Что-то вас не слышно совсем, — Иван успел припрятать колоду, прежде чем отворилась дверь. — Что это с вами?.. Быстро к столу. Мойте руки.
Она ушла, и Ржагин на студенческий манер легонько подпихнул бедром расстроенную Олю.
— Ну-ну, подруга, не закисай. Пошамать тоже надо. А после обеда — продолжение следует. Идет?
— Спать загонят.
— Обманем.
— Мама дерется, когда я вру.
— А мы без вранья обманем. Все будет чисто — не подкопаешься.
— Да? — и глазки ее посветлели.
Обедали в кухне за раздвижным столом.
Едва расселись, как Вероника Викторовна выставила крупную ладонь, прося тишины, и ультимативно объявила (вероятно, для гостя, ибо домашние, надо полагать, порядок знали), что есть следует молча, и ежели кто-нибудь пикнет, даже невзначай или по забывчивости, наказан будет немедленно.
— Как? — поинтересовался Иван.
Данила Фотиевич хихикнул:
— Половником в темя.
Ржагин недоуменно уставился на Веронику Викторовну.
И попросил:
— Разрешите мне отдельно? Или сухим пайком?
— Не ручаетесь за себя?
— У меня недержание. Вдруг словечко выскочит.
— Как выскочит, так и вскочит, — парировала Вероника Викторовна. — Все, наливаю. Ни звука.
Подобрались и замолчали, вслушиваясь в кастрюльные бульки. Ржагин невольно следил за невинным половником, сделавшимся вдруг враждебным, опасным; в такой обстановке вообще всякий незначительный звук — чавки, хлюпы, звяки ложек — казался не только преувеличенным, но и зловещим. Тут вдобавок Данила Фотиевич, пребывавший, несмотря на разбитую и устрашающе заклеенную пластырем челюсть, в прекрасном расположении духа, замыслил тишком поозорничать над Иваном. Когда Вероника Викторовна, уткнувшись в тарелку, не могла его видеть, он строил Ржагину смешные рожицы, корчил потешные гримасы и нелепо подмигивал, откровенно провоцируя на какой-нибудь возглас, смех или замечание, дабы потом, когда Иван получит половником, предовольно прыснуть. До поры до времени Ржагин внешне никак не реагировал, однако по мере насыщения, когда они принялись за кроликав чесночном соусе, Данила Фотиевич ему уже слегка докучал, и в целях профилактики или, точнее, в рамках дозволенной обороны Иван под столом пнул его носком ботинка в щиколотку. Данила Фотиевич ойкнул, всполошно привскочил и, конечно, сейчас же получил от Вероники Викторовны обещанное.
Оля смотрела, не понимая, что произошло. Ржагин продолжал есть как ни в чем не бывало.
Оправившись от удара, Данила Фотиевич решил Ржагину отомстить. Свободной рукой зашарил под столом, отыскивая на ощупь штанину, чтобы побольнее ущипнуть. Иван жестами, как глухонемой, пожаловался Веронике Викторовне, наябедничал. Поняла она не тотчас, но все-таки поняла и, приподняв половник, пригрозила мужу, Данила Фотиевич взялся бурно возражать, показывая, что у него ничего такого и в мыслях не было, мол, это все он, он, жалкий поклепщик, низкий ябеда, горазд возводить напраслину. Оля, помахивая ручонками, взяла сторону гостя. Какое-то время они отчаянно препирались, пока Вероника Викторовна, осердясь, не шлепнула кулаком об стол, прекратив свару. Данила Фотиевич, должно быть, хорошо зная, как худо всем, когда жена недовольна, решил подкатиться, подсластиться, как-нибудь умаслить ее. И переусердствовал. Потянулся поцеловать руку, державшую половник, и в ответ получил такой боковой слева по брылам, что повалился вместе с опрокинутым стулом под газовую плиту.
Ржагину стало прямо нехорошо.
Тогда как Оля радостно вскинулась, сводя и разводя руки, как бы хлопая в ладоши.
Иван встал и протянул побитому руку помощи, И Данила Фотиевич, хотя и был сердит и расстроен, не отказался ее принять. Свою кружку вишневого компота Иван выпил залпом и, жестами, робко поинтересовался, нельзя ли выйти из-за стола и перекурить это драматическое событие. Оля внимательно следила, как он манипулирует руками, по-видимому, пытаясь запомнить, выучиться, и впредь разговаривать с мамой так же. Вероника Викторовна, дождавшись, когда закончат все, наконец произнесла вслух: