Птица Карлсон
Шрифт:
– А как на Воронцова эпиграммы писать, так можно и тут же к жене его подкатываться можно?
– не унимался тот худой и быстрый человек.
– А Воронцов из своих заплатил за наших обжор в Париже! Из своих!.. И тут этот… И ты мне ещё выкатываешь претензии? Мне?!
Ещё дрожали на столе высокие картонные пакеты из-под молока, ещё текло по нему пузырчатое пиво, но было видно, что градус напряжения спал. Снова прошёл трамвай, а когда грохот утих, соседи мои забурчали что-то и утонули в своих свитерах и шарфах.
«Вот оно, умелое использование биографического жанра», - подумал я и до сих пор пребываю в этом мнении.
Меж тем, лифт приехал на шестой
Двери открылись, и мы увидели профессора, который поливал огромный цветок, который стоял прямо на лестничной площадке. По всему было видно, что цветок не влезал в его квартиру, и остался жить у лифта.
Профессор шлёпнул Зинку пониже спины, и она захохотала.
«Три банана, три банана…» - пропел профессор тенором.
Они скрылись в бесконечном коридоре, уставленном каким-то невостребованным строительным материалом, а нам осталась только пустая лейка посреди площадки.
Карлсон вдруг достал из сумки икейскую баночку с консервированными тефтельками и…
Шестой этаж - восьмой этаж[2]
…и бросил тефтельку в рот.
Восьмой этаж - двенадцатый этаж
Карлсон продолжал говорить о влечении женщины к мужчине и влечении мужчины к женщине, а тефтелями со мной не делился. Но тут я вспомнил, что в кармане у меня есть недоеденный Тульский Пряник. Ведь Тульский Пряник - не просто пряник, он круче кнута. Тульский Пряник, Тульский Самовар и Тульское Ружьё - вот чем Россия спасётся. С нами Бог и Андреевский флаг, как известно.
Тульский Пряник в годину войны был больше, чем пряник. Я в школе читал повесть про одного бойца Красной Армии, что носил на груди, под гимнастёркой, Тульский Пряник - оттого фашисты его не могли убить. Все пули вязли нахрен в Тульском Прянике, и только когда фашисты в последний день войны подобрались к бойцу Красной Армии со спины, случилась неприятность. В этот момент боец Красной Армии кормил на берлинской улице Тульским Пряником голодную девочку, и фашисты выстрелили в бойца Красной Армии из кривого пистолета. Но и тогда у них ничего не вышло - потому что солдат тут же стал бронзовым и превратился в памятник. Впрочем, и девочка тоже превратилась из живой в тот же памятник - и поделом, что русскому - пряник, то немцу - смерть.
Что мне тефтельки Карлсона, когда у меня есть Тульский Пряник (ТП), который всё равно что Тульский Токарев (ТТ).
ТП - это вообще наше всё. С ТП всё выглядит иначе. Думаешь, что с жизнью то же самое, что и с полимерами, думаешь - край, никто не любит тебя и пригожие девки попрятались в окошки отдельных квартир… Ан нет, оказывается рядом ТП.
Остроумному человеку, такому как я, ТП просто спасение.
Но пока спасение таяло у меня во рту, Карлсон разбушевался:
– У властных мужчин - длинные руки, а у их властительниц - длинные ноги, - вещал он.
– Но Прокруст считал, что и то и другое - поправимо. Но я, сантехник Карлсон, остаюсь дилером Протагора, заверявшего, что «Человек есть мера всех вещей, существующих, как существующих, и несуществующих, как несуществующих».
Но человека-измерителя, оратора, сообщающего об измеренном теле, часто волнует только эффект. Он может, говорят, прокрасться к береговой линии, и прокричать в ямку, что у царя Мидаса ослиные уши. Это иногда приводит к обескураживающим результатам, но тоже является методом. Всё дело в том, чего хочет оратор. Я вспоминаю, как посещал места, где воины ислама не брезговали свиной тушёнкой, но бывал и по соседству, где смиренные православные миряне вели своих дочерей гордым воинам ислама - за ту же ложку тушёнки, видал и тех, что склоняются к униатской облатке при остановке шахт, видел я и язычников, которым нечего сорвать с шеи - они ели тушёнку просто так. Тушёнка во всех случаях была сделана из давно мёртвых советских свиней. Цвет макарон, её сопровождавших, был сер, а жизнь непроста.
Человек слаб, и всё дело в том, чтобы понять - пора ли кончить, или всё же нужно продолжать. Есть зыбкая грань между мудростью стариков и старческим безумием - я иногда завидую лётчикам, которых каждый год ждёт обязательная медкомиссия и что ни день - предполётный осмотр. Непрошедший смотрит на небо с земли. Но специальность, связанная с водой и паром, накладывает на меня дополнительное обязательство - вовремя придти и вовремя кончить. Мне скажут, что это нормальная мужская обязанность, а я отвечу, что нет, особая.
В жизни сантехника-философа нет медкомиссии, что даст тебе пенделя в сторону неторопливых шахматных боёв на бульваре, но не дай мне Бог сойти с ума, ведь страшен буду, как чума - да-да. Тотчас меня запрут - да-да. Как зверька - да-да.
Кому ты нужен тогда будешь - со всей поэтикой старого советского животворящего гранёного цилиндра, поэтикой закуски в консервной банке?
В сущности, Малыш, это следствие ещё более давнего разговора - не помню с кем. Мне, правда, скажут, что все наши разговоры - продолжение разговора неизвестно с кем. Я соглашусь с этим, зажав жестяную вскрытую банку между ног, держа наготове ложку - но… Тут остро встаёт проблема авторства реплик.
Кто сказал, что всякое животное после сношения печально? Кто? Аверинцев или Аристотель? Кто это там пел перед полным залом - ваш Миша Шишкин или Изабелла Юрьева?
И мы никогда не узнаем, кто придумал слова «шехерезадница» и «енот-потаскун».
Говорили мне, что на далёком полуострове Индостан, есть специальное дерево с дуплом, в каковое каждый уважающий себя оратор должен крикнуть: «Император ел тушенку, словно свинья!». Существует, однако, вероятность того, дерево это спилено, и из него произведён деревянный истукан, которым подменили президента Ельцина, чтобы проще было продать мою Родину. Самого Ельцина ударили чем-то по голове, он потерял память, и теперь дирижирует еврейским оркестром на свадьбах и похоронах. А вот истукан-то и правил столько Россией. Он и придумал серые макароны.
Сила истукана в том, что он обмерен и измерен, у него текел и фарес, и он точно совпадает с прокрустовым ложем ожиданий.
Поэтому Протагор и Прокруст, породнившись детьми, образуют новую семью. Их внук выбирает себе барышень, как говорят в рабочих посёлках - «под рост». Иногда - со смертельным исходом. Чу, кто это там - прячется за гаражами? Вон тот, чёрный, курчавый, кавказец или грек, он уже на мушке… Три банана, три банана, три банана-а-а, путешествие к униженным и оскорблённым, преступление без наказания, братья Карамзиновы. Откуда нам известны все эти песни? Они сохранились, потому что по дороге, нащупывая босыми ногами разбросанные пуговицы, прошёл простой русский пастух Ансальмо Кристобаль Серрадон-и-Гутьерра и срезал дудочку из лопухов. Когда он дунул в эту дудочку, оттуда полились песни Колобка. Песнь Первая, Песнь Вторая, Песнь Третья, Лебединая Песнь и Песнь Песней. Оттуда, нет - оттудова нам всё о жизни и известно.