Птица над городом. Оборотни города Москвы
Шрифт:
Шагнув назад, я ухватилась за косяк и осторожно, в три приема, перевела дух. Ага, попалась окаянная девка! Башка у тебя, видите ли, немножко кружится! А под хвостом у тебя немножко не чешется?! А ремнем тебя пороли давно?! Мать с отцом с ума сходят, а ты тут нормалов на бабки разводишь!..
— Слушай, Нась, а это как вообще… ну, когда… превращаешься?
— Ну как… я не знаю… так — р-рас-с-с — и все! Что-то вспыхнуло — и видишь, все кругом прям такое большое…
Силы небесные, ну и дуреха. Неужели девочки верят?! А ведь верят.
Еще бы они не верили, когда у них на глазах обычная
Тем временем Жарова наконец-то выпроводила Людмилу и вопросительно взглянула на меня.
— Здравствуйте еще раз, — сказала я, — я из «ИГ», это я вам звонила. Катя Потоцкая работает в моем отделе, мне очень понравился ее материал про вас. Вот, посмотрите, пожалуйста.
Жарова приняла у меня фальшивую корректуру и с любезным выражением лица в нее вчиталась. Я надеялась, что ей понравится: ехидный пиар лучше, чем никакого, а то, что в материале не говорится о взаправдашнем превращении девочки в кошку, даже и к лучшему для нее, Жаровой. Великоватая могла бы получиться сенсация для ее маленького бизнеса.
А в сущности, и неважно, понравится ей или нет. Кончилась ваша развлекуха, барышни.
Девчонки вышли из зала, Настя вопросительно взглянула на Татьяну. (Надо же, как спелись, это к вопросу о сотрудничестве и взаимопонимании между оборотнями и нормалами…) Я деловито копалась в рюкзачке, отвернувшись в сторону.
— Иди, Настюсик, я щас, — сказала Жарова. Настя кивнула и посыпалась вниз по лестнице вслед за подружками. Похоже, меня она не узнала. Да еще бы: мама приятельницы младшего брата, подумаешь, важная персона… И пусть идет с миром. Время для воспитательных бесед у нас еще будет.
Жарова наговорила мне милых слов, я — ей. Я разрешила ей оставить у себя корректуру, она попросила поставить ее в известность, когда выйдет номер. Она осталась запирать зал, я вышла и обернулась.
Настя вышла с другими девчонками, на углу распрощалась с ними, сделала кружок и вернулась к воротам. Уселась на бордюр под желтым кленом, достала телефончик.
Жарова от подъезда пошла к забору, где были припаркованы новые «жигули» цвета «мокрый асфальт». «Иди, Настюсик, я щас»- ага, значит, Настюсик живет у старшей подруги. Вот почему ее никто не мог найти.
Как может птица задержать автомобиль? Десятком разных способов. Но чаще всего мы применяем самый простой.
Само собой, в человеческом Облике я как сотрудник солидного издания, стильная женщина и мать гимназистки никогда бы не позволила себе такой выходки. Но когда ты птица, многое меряется иной меркой. Я села на крышу «жигулей», честно издала предупреждающий крик и свесила хвост над лобовым стеклом…
— Эй, эй, брысь! Кыш! — завопила Жарова. Я послушно взлетела.
— О черт… — жалобно произнесла тренерша, чем выдала свое недавнее пребывание
Серый тротуар подо мной был испятнан лимонно-желтыми листьями. Покачиваясь на ветке, я разглядывала сверху непутевую дочку Матвеевых: белый пробор на черном затылке, серый ворот ветровки, вышитые стразами цветы на голубых джинсовых коленках, потертые тапочки серебряной кожи.
В принципе, ничего удивительного во всей этой истории не было. Не для оборотней. Мегаполисы конца тысячелетия — такие специальные места, где дети нормальных людей взрослеют поздно, если взрослеют вообще. В типичном случае подростковый бунт у них плавно переходит в кризис среднего возраста, и для мамы с папой тридцатипятилетнее чадо все еще остается «нашим мальчиком» или «бедной девочкой». И если вдруг дитятко проявляет желание самостоятельно заработать много денег, родители ударяются в панику: не иначе как ребенка заманили в свои сети наркодилеры! Зачем бы еще ему деньги: на еду-одежду вроде бы хватает, машина есть, на свадьбу и внуков мы всегда подкинем…
Наши дети не такие. Оборотень взрослеет рано, и в двадцать первом веке — как в древние времена. Мы бы и рады оберечь их, продлить время опеки и обучения — но как оберечь, когда самую страшную опасность наш ребенок носит в себе самом? А того, кто научился справляться с этим, под крыло уже не спрячешь. Ни в какой ситуации. Жизнь свою он будет строить сам, начиная годиков с шестнадцати. Есть проблема — решит ее. Нужны деньги — заработает…
Но не таким же способом, елы-палы!
Я спикировала на дорожку, прямо перед ней, и обернулась. Так резко и ярко, как сумела. Девчонка пискнула и шарахнулась.
— Здравствуй, Настя, — сказала я ласково. — Я мама Маши Афанасьевой, может, помнишь. У тебя совесть есть?
— А что такого? — огрызнулась Настя, моргая черными глазищами. — Вам-то какое дело?
— Никакого, — согласилась я. — Вся Москва тебя ищет, матери с сердцем плохо, а ты тут развлекаешься.
— Я не развлекаюсь! Я работаю.
— Твоя работа, Насть, упоминается в уголовном кодексе. В статье сто пятьдесят девять, если я ничего не путаю — «Мошенничество, совершенное группой лиц по предварительному сговору».
— Агащаззз! — опять огрызнулась девица. — Нормалы в нас не верят, какое вообще мошенничество? Просто шутка.
М-да, нетрудно догадаться, с чьего голоса поем. Старшая подруга научила.
— Настя, — проникновенно сказала я. — Для тебя новость, что в милиции работают не одни нормалы?
— А… ну и что?
— Да ничего. Ты же не считаешь, что законы писаны исключительно для нормалов? Думаешь, ты такой великий оборотень, что на тебя и управы нет?
— Так вы из милиции, что ли?
— Я журналист, но это к делу не относится. — Я вытащила из кармана визитницу, вынула одну карточку и протянула Насте. — Держи. Чем быстрее ты сама объявишься дома, тем меньше будет неприятностей у тебя и у Татьяны. Если боишься одна идти, позвонишь мне.