Птица в клетке. Повесть из цикла Эклипсис (Затмение)
Шрифт:
Ирис Ингельдин являла собой образ идеальной королевы, прямо-таки аллегорию «сильной Криды», за которую испокон веков ратовали махровые патриоты: высокая, статная, рассудительная, исполненная спокойного достоинства и уверенности в себе; счастливая жена и мать троих сыновей, вслед за отцом избравших военную стезю. Консортом королевы был бессменный главнокомандующий Криды Брано Борэсса, стратег и дипломат, любящий муж и нежный отец. Множество поколений кридан рождалось и умирало заядлыми монархистами, но любовь к королевской семье в дни правления королевы Ингельдин приобрела невиданный доселе размах. Портреты царственной четы и принцев висели чуть ли не в каждом доме, уж не говоря о присутственных местах, каждый торжественный выезд королевы собирал уйму зрителей, каждый указ встречался всеобщим одобрением, а годовщины правления и прочие знаменательные даты, связанные с королевской династией,
Прежний же государь совершенно порвал с придворной жизнью. В течение этих десяти лет он не выезжал с острова и почти никого не принимал у себя. Итильдин стал одним из немногих, кого Даронги Дансенну был рад видеть в любое время дня и ночи. Эльф был частым гостем на Цистре все эти десять лет, и Гильдия перевозчиков удостоила своего постоянного клиента существенной скидки. Обычным путем, по морю, до острова добирались не меньше трех суток при попутном ветре.
Итильдин шел по дорожкам сада, зная, где найдет своего государя. Да, он был принц Древнего народа, но давно уже принял подданство Криды и привык считать Даронги своим королем. Даже его отречение от престола ничего не изменило. Впрочем, если задуматься, отношение эльфа к прежнему государю больше напоминало сыновнюю любовь. Он никогда не знал отца Альвы, никогда не питал нежной привязанности к собственному отцу, а вот со стороны короля Дансенну много лет видел только отеческую заботу и поддержку; и если не собственной жизнью, то жизнью кавалера Ахайре как минимум однажды был обязан ему. Итильдин платил ему доверием и нежностью. С тех пор как прежний государь удалился в свое добровольное заточение, эльф навещал его так часто, как только мог. Так же, как юный Альва когда-то, Итильдин сидел у ног государя, жадно внимая его рассказам о былых временах, о прошлом дорогих ему людей, обо всем том, что проходит перед мысленным взором человека на закате жизни. Только одного он не делал не играл с королем в шахматы, и не потому, что ум Даронги с возрастом ослабел, а потому, что пустое занятие играть в шахматы с Древним, многократно превосходящим остротой ума человека и способным предугадывать ходы противника.
Второй месяц осени: деревья сбрасывают листву. Словно раздирают на себе праздничные одежды, оплакивая своих близких, усеивая лоскутками дорожки, и молитвенно воздевают к небу голые ветви. Осень царила в душе Итильдина. Осень, но еще не зима, как на сердце у его государя. Даже черные волосы Даронги, много лет до того сопротивлявшиеся седине, побелели, как свежевыпавший снег, когда он утратил одного за другим двух людей, дорогих своему сердцу. В тот же год, когда истек назначенный срок возвращения Альвы Ахайре, и он не подал о себе никаких вестей, старшая сестра короля скончалась в возрасте девяноста двух лет. Даронги был не одинок в своем горе: в лице принцессы Изаррис Крида потеряла одну из самых прославленных своих писательниц Белет-Цери. Тяжело заболев, она словно бросила вызов судьбе: после долгого творческого перерыва начала новый роман. Свой последний роман, который имел все шансы остаться незаконченным. Однако судьба, словно восхищенная ее выдержкой, отсрочила смерть и дала ей достаточно времени.
Тихим летним вечером на последней странице романа «Западный край» ее перо вывело слово «конец» и выпало из ослабевших пальцев, прочертив тонкую линию через весь лист. Когда ее нашли, лицо ее было безмятежно-спокойно, на губах играла улыбка, будто в последние мгновения жизни перед ней распахнулись наяву те миры, в которые она прежде попадала лишь силой воображения, и встретили ее радостно герои, вызванные к жизни легким ее пером.
Года не прошло, как в городском саду столицы поставили памятник Белет-Цери под названием «Вдохновение», и всякий, кто его видел, замирал в восхищении. Не было ни постамента, ни ограды лишь простая каменная скамья на одной из дорожек, на которой сидела девушка в повседневном платье, с волосами, убранными в косу, с пером и тетрадью, и озарение творчества на ее лице было поймано необычайно живо. А за плечами ее возвышалась гигантская фигура женщины в полном боевом облачении, с щитом и копьем, с львиной головой на щите муза, альтер эго и персонаж.
Ее надгробие в некрополе Цистры было видно издалека. Демон из черного мрамора, распахнувший крылья, и в руках его раскрытая книга, на которой в точности воспроизведена последняя страница последнего романа Белет-Цери, с добавлением лишь имени и двух дат. Кридане давно уже не хоронили своих мертвых в земле, предпочитая предавать их огню. Те, кто хотел увековечить память дорогих умерших, возводил памятник или стелу, в основание заложив урну с прахом. Лишь королям и королевам Криды было назначено лежать в некрополе на горе Умида, царящей над городом, в саркофагах с барельефами на крышках, в основаниях статуй, изваянных лучшими скульпторами страны, возвращающих мертвым прижизненное величие. Кладбище? Нет, галерея памяти, символ преемственности поколений. Из королевского дворца в некрополь вел особый портал, и немало королей и королев в трудную минуту припадали к мраморным стопам своих славных предшественников за советом, за утешением или просто за минутой одиночества, которая правящему монарху выпадает крайне редко…
Рядом с демоном возвышался беломраморный ангел, скорбно сложивший крылья и склонивший голову. Это было надгробие жены короля Дансенну, которая давным-давно умерла, давая жизнь младшей принцессе Тион Тэллиран всего через пять лет после свадьбы. Мало кто помнил ее: она не оставила после себя ничего, кроме двух дочерей, не блистала при жизни талантами и знатным происхождением, по большей части избегала придворной жизни, поглощенная воспитанием наследной принцессы. Когда-то многие удивлялись, почему их красивый и нестарый еще государь выбрал в жены эту серую мышку. Она ничем не напоминала кавалера Рудру Руатту, на протяжении двадцати лет официального государева любовника; может быть, потому он ее и выбрал. У нее были каштановые волосы, не рыжие; и серо-голубые глаза лишь изредка казались зелеными.
Немолодая монахиня на скамейке кивнула Итильдину. Она сидела так, чтобы не попадаться на глаза государю, но в то же время присматривать за ним. Для своего почтенного возраста Даронги Дансенну отличался неплохим здоровьем и почти не страдал от старческих недомоганий, но рядом с ним обязательно кто-то был, просто на всякий случай. Не нарушая уединение короля, верные слуги не оставляли его в одиночестве.
Еще поворот, и Итильдин увидел короля там же, где и всегда рядом с двумя памятниками, черным и белым, в удобном кресле под своим любимым пушистым пледом. Забытая книга переплетом вверх лежала рядом на скамейке. Даже в старости Даронги одевался щегольски и заплетал волосы в косу, осанка его все еще была прямой, взгляд ясным и твердым, и улыбка сияла, как у юноши. Он был так неуместен в этом некрополе, живой среди мертвых, среди праха и тлена, что у эльфа перехватило горло. Молча он сел у ног короля на краешек пледа и прижался лбом к его коленям.
Государь ласково провел рукой по серебряным волосам эльфа.
— Сейчас я скучаю по ней больше, чем когда потерял ее, сказал он, будто продолжая начатый разговор, и кивнул на скорбящего ангела. У нас было так мало времени. Я жалею, что совсем не успел узнать мою леди… и добавил еле слышно: …не успел полюбить.
— Они ведь все равно с нами. За Краем Мира, за гранью жизни, на последнем берегу они все равно с нами, пока мы любим и помним, в голосе Итильдина серебряными колокольчиками звенели слезы.
— Это правда. Здесь все напоминает о них. Гладиолусы их любила Инанн, тигровые лилии цветок Рудры, геральдический знак в его гербе. Рута детское прозвище Альвы. Вон тот клен рыжий, золотой и зеленый, как цвета этой невозможной, волшебной породы мужчин, наделенных равно красотой и талантом. Будь у Рудры Руатты сестра, я бы женился на ней, не раздумывая. Но их род многие века продолжается только по мужской линии, я нарочно проверил.
Государь помолчал и тихо добавил:
— У того ангела лицо моей леди, каким оно было в день нашей свадьбы. Я извинился перед ней и ушел с Рудрой, и все знали, что за «государственные дела» мы собираемся обсудить, и провожали нас понимающими взглядами… одна она не смотрела нам вслед, лишь сидела, склонив голову, как скорбящий ангел, сложив на коленях руки. Сейчас я не понимаю: неужели я не мог уделить хоть чуточку внимания собственной жене, хотя бы в первый день нашего брака! Иногда я думаю, что отдал всю свою любовь Рудре, и больше никому ничего не осталось. Может быть, потому мы с ним и расстались мне казалось тогда, что он забрал слишком много меня. Как же я был молод и глуп. Теперь я понимаю, что дал ему слишком мало. Увлекся тем, как быть королем, и забыл, как быть человеком.
— Неправда, государь. Вы слишком строги к себе.
— Разве эльфам не знакомо сожаление о сделанном и несделанном? Разве ты никогда не думаешь: «Сделал ли все, что мог? Было ли это необходимо?»
— Думаю, прошептал эльф, пряча лицо. Ресницы его были мокры от слез.
— Прости, я расстроил тебя, государь выглядел огорченным. Предаваться меланхолии мой удел, незачем делить его с другими.
— Лишь вы знаете мое сердце, государь, эльф потерся лбом о его колено, как кошка. Когда я говорю с вами, моя тоска отступает. Ваше мужество придает мне сил. Вы тоже теряли, жертвовали, расставались… Умоляю, не говорите, что сожалеете! Разве все это было напрасно?