Птичий вольер в “Аде” Набокова
Шрифт:
Одна из самых запоминающихся сцен в “Аде” — визит Демона в Ардис, где он с удовольствием проводит вечер за ужином в компании Марины и ее детей, Вана и Ады. Специально приготовлен жареный рябчик, любимое блюдо Демона. Названия птицы, сменяя друг друга, звучат на пяти языках. Первый раз “рябчик” упоминается немного раньше. За ужином с говорившим исключительно по-испански стариком Алонсо Ада сумела вспомнить всего несколько слов, поскольку ее лексикон ограничен параграфами “орнитологических справочников”: grevol (рябчик) и paloma (голубка) (53). В меню торжественного семейного ужина главная роль отводится русскому ryabchik’у (рябчику) (246). Демон же нахваливает gelinotte (рябчика), хотя и замечает, что “дед по матери, пожалуй, предпочел бы выйти из-за стола, чем смотреть, как я пью под gelinotte красное вино вместо шампанского” 26 (249). Повествователь поясняет, что это “жареные рябчики, вернее новосветские их представители (называемые здесь “горными куропатками”)” (249). Проголодавшаяся Ада заказывает вторую порцию “Петерсонова рябчика, Tetrastes bonasia windriverensis” (251). В “Примечаниях” Дамор-Блок поясняет, что это “латинское название выдуманного “рябчика Петерсона”, обитающего в горах Винд-ривер, штат Вайоминг” (577). Название “рябчик Петерсона”, может быть, и выдуманное, зато Tetrastes bonasia — отнюдь нет. Этот обыкновенный европейский рябчик, вид куропатки, который, заметим, в Америке не водится. Лишь последнее слово в названии — windriverensis (буквально означающее “с гор Винд-ривер из Вайоминга) — придумано. Набоков здесь отдает дань памяти своему путешествию в Вайоминг (1952) для
26
Дедушка Демона по материнской линии, очевидно, отец Ирины Гариной, о котором нам ничего не известно. Однако есть основания полагать, настоящая мать Демона — Долли Земская, своенравная дочь Петра Земского (1772-1832), жена генерала Дурманова и любовница отца Демона — Дедалуса. См.: Johnson, pp.125-127.
27
Набоков здесь прибегает к дублированию и расширению спектра тех уловок, которыми он пользуется в отношении бабочек в “Аде”, создавая несуществующие, но возможные виды или роды. В интервью Бернарду Пайвоту он заметил: “Кроме нескольких швейцарских бабочек в “Аде” я изобрел виды, но не роды… и я утверждаю, что это первый случай, когда изобретение бабочек стало возможным” (Brian Boyd, Annotations to Ada 8: Part I Chapter 8 // The Nabokovian. Vol. 38, Spring, 1997, p. 68).
Унаследовавший родовое имя “рябчик Петерсона” (Tetrastes bonasia) — симпатичное существо с гордо поднятым гребешком 28 . Многие виды птиц в “Аде” сходны в том, что обладают относительно редкими среди птиц гребешками, хохолками, кольцами перьев вокруг шеи и т.п. королевскими украшениями, что приличествуют Вану и Аде, “сверхимператорской чете”. Их королевский статус получает “птичий” отзвук в абзаце, написанном Адой. Наделенная утонченной восприимчивостью (в противоположность ненаблюдательности человечества в целом), она пишет: “…такая доскональность рассудка и чувств селянам должна показаться скверной причудой… самое важное — это детали: песенка тосканского королька или стихийской славки…” (76). Хотя ни “тосканский королек”, ни “ситхийская славка” на самом деле не являются названиями птиц, самих птиц (которые, действительно, водятся в Тоскане и на Аляске) установить нетрудно: “тосканский королек” — это Regulus ignicapillus (красноголовый королек); “ситхийская славка” — Regulus regulus (желтоголовый королек). Оба с гребешками, оба королевские. Их голоса на самом деле таковы, что различить их могут лишь знатоки.
28
Иллюстрацию см.: Bertel Bruun, Birds of Britain and Europe. Illustraded by Arthur Singer. New York: Larousse, 1978, p. 215.
Венечный мотив наиболее очевидно проявляется в связи с Люсеттой, которая сближена с чомгой (Podiceps cristatus) и королевской райской птицей (Cicinnurus regius regius) с ее зеленым по краям раскрывающимся веером 29 . Даже Ван и Ада, в наименьшей степени связанные с “птичьими” мотивами, в отдельных случаях уподоблены, соответственно, лысухе и удоду с его “длинным, черным, стоячим хохолком” 30 . Отметим также, что у павлина (на самом деле самки павлина, или павы), как называет Люсетта мадемуазель Кондор — фотографический негатив Ады, — тоже есть эффектный черный хохолок (461-464). Фазан леди Амхерст, “двойник” Марины из мира птиц, также имеет хохолок (46).
29
Отождествление с этим специфическим видом райских птиц несколько сомнительно, но большинство Paradiseae являются обладателями причудливой формы гребешков, вееров и хвостового оперения.
30
Roger Tory Peterson, Guy Mountfort, & P. A. D. Hollum, A Field Guide to the Birds of Britain and Europe, 2-nd ed. Boston: Houghton-Mifflin, 1967, pp.181 & 198.
Мотив птичьего хохолка — лишь часть гораздо более обширного и более сложного мотивного комплекса, способствующего сексуальному “подсвечиванию” повествования в “Аде” (ранее вопрос исследовался Брайяном Бойдом и мной (Boyd, Ada, 197-202; Johnson, 51-59). Эта тема задана в романе игрой в “скрэббл”, которой заняты трое детей (216-221; 363-366). Восьмилетняя Люсетта смущена набором кубиков с буквами “в своем spektrik’e (лоточке из покрытого черным лаком дерева, своего у каждого игрока)” (218). Хотя Ван подсказывает ей слово КРЕМЛИ, при помощи которого можно пройти Адино ОРХИДЕЯ, никто, видимо, не замечает, что буквы Люсетт образуют еще и МЕРКИН, которое тоже точно подходит к орхидее (219). В другой игре Люсетт вновь сбита с толку, поскольку Ван помогает перераспределить ее буквы ROTIKL в KLITOR. (Позднее Ван упоминает, что в английской версии “скрэббла”, имея на две буквы больше, можно было бы составить, например, “STIRCOIL, известную смазку для потных желез” (365)). Глава, описывающая визит Люсетты в комнату Вана в Кингстоне, где она рассказывает ему о лесбийских отношениях с Адой, наполнена многоязычной игрой слов на основе “клитора” (clitoris), “головки пениса” (glan) и “губ” (labia). Первое слово (“clitoris”) встроено в еще один ряд аллюзий, вплетенных в игру слов с русским крест и уменьшительным от него крестик и с их английскими эквивалентами “cross”, “crosslet”, а также словом “crest”. “Крест” обыгрывается в романе еще раньше, начиная со “spektrik’а” (лоточка для “скрэббла”) Люсетты — ее“krestik’а” (218). В одном из воспоминаний Ван видит восьмилетнюю Люсетту (вместе с Адой он готовит для девочки ванну): “Под мышками у нее виднелась щетинка рыжего мха, припухлый холмик запорошила медная пыль” (141). Когда Ван обнимает при встрече уже взрослую Люсетту, он обостренно ощущает: “Великолепно выхоленная рыжая (rousse) девушка, похожая на крест (cross). Четыре горящих краешка. Потому что никто не в силах, гладя (как он сейчас) медную маковку, не воображать лисенка внизу и жаркие двойные уголья” (354). Четыре раскаленных уголька Люсетты образуют крест. Эти “угольки” (embers) дают последовательность звуков — EMBR, которая ассоциируется только с Люсеттой: ember, embrace, remember, November, memory, membrane и т.д.
Пара крест/crest лежит в основе еще одной мотивной цепи. Из разговора Вана и Люсетты становится понятно, что уменьшительная форма “креста” указывает исключительно на “клитор”; Люсетта подробно рассказывает об их с Адой “экзерсисах”: “Мы превращались в монгольских акробаток, в монограммы, в анаграммы, в адалюсинды. Она целовала мой krestik, пока я целовала ее… Бриджитт, молоденькая горничная… на миг решила… будто мы одновременно разрешаемся двумя девочками, твоя Ада рожает une rousse… а ничья Люсетта — une brune” (361). Позднее Ван с грустью опишет этот разговор Аде: “Они, на манер ошалелой Офелии, каламбурили с похотником? О буйных радостях клиторизма” (381). Ада отвечает упоминанием еще об одной девочке, которая была “подлинной фавориткой Ванды (классной дамы — лесбиянки. — Прим. пер.), pas petite moi и не мой маленький крестик” (381). В ходе эротически напряженного диалога между Ваном и Люсеттой (в котором та описана как viXen 31 . —
31
Vixen — самка лисицы (Прим. пер.).
32
Еще одна эротически окрашенная аллюзия на крест появляется в сцене семейного ужина, когда Ван наблюдает, как Ада и Демон едят asperges en branches (побеги спаржи): “Что-то вроде благоговейного испуга вызывало в стороннем наблюдателе удовольствие, с которым она и Демон совершенно одинаково изгибали лоснистые губы, поднося к ним из некой небесной выси роскошного родича скромной лилии долин, которого они держали за стебель пальцами, одинаково сложенными в щепоть — словно для “троеперстного знамения” (251).
Соединение двух “венечных” тем романа — птичьей и вагинальной — происходит в сцене dbauche a trois, которая выписана в духе “полотна, принадлежащего к венецианской (sensu largo) школе и воспроизведенного (в “Запретных шедеврах”) 33 , с тщанием, достаточным для того, чтобы выдержать придирчивый просмотр vue d’oiseau любого борделя” (406). На Люсетте — “ночнушка цвета ивовой листвы” (404); у Ады — алмазное ожерелье. Устроившись в кровати Ады, они решают, что заказать на завтрак. Люсетта порывается уйти, поскольку из ванной “величаво” (405) появляется обнаженный Ван, однако она остановлена Адой, чья “алчная” рука срывает с нее ночную сорочку, и Люсетта падает на спину. “Локоны ее струйками оранжевого пламени растеклись по черному стеганому бархату изголовья” (405). Лаская Люсетту, Ада ведет рукой вниз, “к самой жар-птице”, некогда уже виденной Ваном, но ныне вполне оперившейся и по-своему столь же чарующей, как его возлюбленный сизый ворон” (406) — контраст, который повторяется, когда Ван едет на встречу с Адой в Монтру и замечает “нависающую вершину Sex Noir, Черной скалы” (487), рифмующейся с упомянутой ранее Sex Rouge (Секс-Руж — Красная скала) (35). Здесь тематический узор птичьих хохолков сплетается с темой анатомического “низа”, заданной “crest’ами/ крестиками”. Люсетта, райская птица, сливается с жар-птицей из русской народной сказки; Ада — с вороном, образом ее отца — Демона 34 . Сцена описана подробно, словно в “отражении потолочного зеркала” (406), но внимание при этом фокусируется не столько на участниках, сколько на деталях обстановки, в частности, на заново оклеенной обоями стене, “изукрашенной в честь центральной девы перуанскими “медоносами”, со слетающимися на них… дивными колибри (Loddigesia Hummingbirds)” (407). Два хвостовых пера у этой “дивной” птички сильно вытянуты, и, скрещиваясь друг над другом, они заканчиваются эффектным веером — особенность, роднящая колибри с королевской райской птицей Люсетты 35 .
33
Немного раньше Люсетта рассказывает о том, как она “копировала эротические рисунки из альбома “Запретные шедевры”, который мы отыскали… в брошенном Белле бауле, полном корсетов и хрестоматий” (362).
34
Связанный с Адой мотив “креста/krestik’а” в другом месте представлен так: “Ада выглядела словно сон о черно-белой красе, pour cogner une fraise, тронутый fraise в четырех местах — симметричной королевой червей” (361).
35
Колибри Loddigesia Hummingbirds, по-видимому, заимствована из издания: Adolf Portmann, Animal Forms and Patterns: A Study of the Appearance of Animals. Trans. Hella Czech, III. Sabine Baur. New York: Schocken Books, 1967. Fig. 117, p. 219. Дмитрий Набоков в своем эссе “Вновь в комнате отца” упоминает о рукописной заметке на настольной репродукции “Благовещения” Фра Анжелико, отсылающей к иллюстрации на C.110 книги Портманна.
Мотивный комплекс “crest”, “крест”, “krest”, “крестик”, “клитор” и “clitoris” в “Аде” изумительно богат. Занимательный и содержательный в одном — птичьем — измерении, он вскоре повторяется и расширяется еще одним измерением, которое внешне никак не связано с первым. Серия “птичьих” мотивов, на первый взгляд, явно сливается с сексуальными мотивами. Существующий в нескольких измерениях тематический узор хохолков, особенно в сопровождении вспомогательных элементов — “пениса” и “губ”, — представляет, возможно, самый искусный и тщательно выстроенный мотивный лабиринт в романах Набокова, хотя в большей степени декоративный и менее целостный, чем мотив ключей в “Даре” (Johnson, 93-106).
Тема эта откликается эхом в финале “Ады”. Бывшая любовница Вана, Кордула де Прей, выходит замуж за некоего Ивана Тобака, корабельного магната, чьи каравеллы много лет назад открыли Руссоамерику. Кордула, наставившая своему мужу рога, дает Вану свой “совершенно секретный адрес”, записав его на визитной карточке с гербом супруга (441) 36 . Гребешок (на этот раз в виде “рогов”) тесно связан с традиционной эмблемой супружеской измены, которая, конечно, происходит от названия и крика кукушки (Boyd, Ada, 157) 37 . Перед тем, как прыгнуть с борта “Адмирала Тобакоффа”, Люсетта, чтобы написать предсмертную записку, тщетно пытается найти клочок простой бумаги, “без короны или каравеллы” (474). Эти же каравеллы вновь появляются на последних страницах “Ады”, когда повествователь размышляет: “…не схожи ли воспоминания нашего детства с каравеллами виноземцев, над которыми праздно кружат белые птицы снов?” (561) Чайки, Larus, rieusse, la rousse, Люсетта? 38
36
В английском оригинале — “crest”. Слово это имеет несколько значений. Одно из них — “гребешок, хохолок”; другое — герб. (Прим. пер.).
37
В оригинале связь между словами гораздо более очевидна: кукушка — сuckoo, наставить рога — to cuckold. (Прим. пер.).
38
Читатель-орнитолог может быть озадачен одной деталью. В “Аде” мотивный ряд, соотнесенный с хохолковыми птицами, большей частью связан с женскими образами, в то время как в природе столь щедро украшены обычно самцы. Либо Набоков позволил себе вольность, либо обмен ролями — один из атрибутов Антитерры, где все (или почти все) наоборот. Заметим, например, что даже секс в романе “обманывает природу”, что в специфической романной терминологии обозначено понятием “positio torovago” (позитио раковато) (134).
Перевод с английского Татьяны Кучиной