Птицы и гнезда. На Быстрянке. Смятение
Шрифт:
Сейчас глаза не слезятся от света, в темноте болотному строителю не придется плакать. Грузно выбравшись на берег, он закусит сперва тем, чем попотчуют его кусты и камыш, затем возьмется за работу. Должно быть, это один из новоселов, беженцев, которых напугал на Немане экскаватор…
Этот могучий, огромный зверь делает там какое-то свое, не бобриного ума дело — грызет огромной пастью заросший берег, рвет корни лозняка и ольшаника, грохочет на весь мир, подымая голову на длиннющей шее, поворачивается и выплевывает все это далеко на траву. Как тут не испугаться
Удрал вверх по Быстрянке и снова строится с тем же многовековым упорством, с каким мужик — погорелец или беженец — отстраивается на новом месте, твердо зная, что слезами горю не пособишь. Большие, крепкие зубы бобра, которыми он и под водой грызть может, которые и во сне ему не прикрыть губами, упорно и неустанно гложут ольховый комель, долго — покуда не ляжет на быструю воду еще одна зеленая преграда…
Но что это? Плеск воды… Голоса… Бобр настораживает слух и, притаившись, ждет… Вспоминает, должно быть, болотный беженец то время, когда его везли сюда, в места, показавшиеся сначала тихими. А может быть, и недавний свой страх, когда они, люди, пришли сюда, в мир его тишины, с могучим и грохочущим чудовищем? Или, возможно, просто, без особых размышлений уступают дорогу более сильному?..
Вот он прислушался и, убедившись, что опасность приближается, тихо опустился на все четыре — и к воде. Губы привычно сжимаются за резцами, ушные раковины плотно закрываются, и, оттолкнувшись от берега сильными задними ногами, он чурбаком бухает вниз головой в воду.
Еще и хвостом плеснет — будьте здоровы, ловите, пожалуйста!..
Первый бобр нырнул совсем недалеко от лодки.
— Ах, черт! — в один голос ахнули хлопцы. И вдруг стало весело.
— Ну, тут пошло, брат, бобровое царство, — сказал Максим.
Ба-бух!! — снова послышалось впереди.
— Вот попробуй догадайся, когда он…
Ба-бух!! — раздался всплеск еще ближе.
— Гляди, гляди, вот он! — привстал в лодке Толя. — Вон голова! А ну-ка!..
Он замахнулся шестом, как острогой, и ткнул им в воду.
— Ну как же, попал! — засмеялся Максим.
Голова бобра дважды показалась из воды и исчезла, шест нырнул и прошил одну воду.
— Ты это напрасно, — с укором заметил Максим. — Ну, ранил бы, и что дальше?
— Больше не буду, — сказал Толя и тихо засмеялся, так это прозвучало по-детски. Он сел. — Посмотрим, успеешь ли хоть «э» сказать, пока он бухнет.
Бобры больше не ныряли. Видно, на этом участке они строились толокою. Возможно, что и чарка была поставлена бобриная, иначе с чего бы ему так разыграться, неповоротливому увальню?
— Он теперь где-нибудь… — начал Толя.
Ба-бух!!
— Ах, разбойник! Так и не дал договорить. Он теперь где-нибудь привстал и слушает. А сейчас перекрестится и бухнет!
— Перекрестится?
— Ну, как дядьки старые ныряют, особенно кто не очень-то плавать умеет. «Во имя отца и сына…»
Ба-бух!!
— А ну вас, хватит все-таки! — засмеялся Максим. — Все нервы издергают.
Бобры затихли на некоторое время.
Лодка поворачивала
— Свежо, однако. — Толя зябко потер голое плечо.
— Ничего, это здорово. Иди вот, поворочай моим веслом — согреешься.
Поменялись местами. Закурили, не без удовольствия оживив темноту светом спички, а затем двух огоньков, — хоть и маленькое, а все же свидетельство мощи человека.
Гул экскаватора приближался. Слышен уже стал и лязг железа, и стук ковша, падающего на грунт, и усиливающееся злобное урчание этого чудовища, когда оно вгрызается в твердую, переплетенную корнями растений землю.
— Хочешь тему, писатель? — спросил Максим.
— Хочу, профессор, давай. Ты о чем — об экскаваторе?
— Догадлив. А что, не нравится?
— Электростанция. Осушка. Новое русло. Старо.
— Врешь или прикидываешься. Ни одна тема не может быть исчерпана до дна. Если, конечно, подходить не с точки зрения экскаватора, а с точки зрения человека.
— И если человек этот не будет похож на экскаватор, — сказал в тон Максиму Толя. И засмеялся.
— Самому смешно? — спросил Максим.
— Да нет. Я вспомнил «Жатву» Николаевой. Там у нее секретарь райкома. Десять лет женат, очень хочет иметь детей. Но никак не соберется, не выберет свободного часа, чтоб заняться этим необщественным делом… Передовица в галифе.
Максим засмеялся. И, помолчав, продолжал:
— А о теме я, брат, серьезно. Насчет мелиорации. Тут важно, где это делается и кто это делает. К примеру, у нас, здесь, в Западной. Где народ только недавно начал хозяйничать, где кое-кто никак еще не может до конца поверить, что он хозяин своей жизни, словно никак не может сбросить груз вековой неволи. Ясно?
А гул все приближался. Потом за поворотом, между двух рядов камыша, засветились вдали фары.
— Сейчас понесет, как с горы, — сказал Максим, — вот только въедем в канал. Видел, куда отсюда бобры удрали? И рыбки мелиораторы, должно быть, понабрали в излучинах!
Вскоре лодка поравнялась с экскаватором, под оглушительный до боли в ушах грохот его (даже «здравствуй» не крикнешь!) вышла из-за последнего поворота в новое, прямое русло, и ее действительно понесло, точно к водопаду.
По разработанному дома плану первая ночевка назначена была на Немане. Кое-что из этого плана уже бесповоротно отпало: ни жареной утки, ни ухи сегодня не будет. А потом и весь план оказался под угрозой срыва.
Берега были по-прежнему высокие и черные, только теперь они не шумели — вместо камыша по обе стороны встали крутые торфянистые стены недавно выпрямленного русла. Над правым берегом таинственно скользила красная краюха месяца, поднявшегося уже довольно высоко. Течение начало успокаиваться: Быстрянка, казалось, перебесилась, пошла потише.