Птицы в небе
Шрифт:
– А-а! – протянул он и ткнул пальцем. – Понял… ты с Ильёй. Слушайте, что тут у вас… пожар, что ли? – он пьяно хохотнул, но махнул рукой и двинулся на Сашу.
– Нет больше Ильи, сгорел он, – проговорила Саша, ставя на пол таз и пятясь к топчану, не спуская глаз с гостя.
Высокий рослый парень в рабочей куртке, такие носят на фабрике. Очень пьяный. Обвисшие мощные плечи, тяжёлые неуверенные шаги. Светловолосый и светлоглазый, может быть, он и был хорош, но сейчас он был ужасен.
Единственный, кто мог объяснить, кто она такая, без сознания.
Незнакомец, казалось, не слышал слов Саши и надвигался на неё тёмной тушей, выдыхал крутую смесь лука, табака и перегара вместе со словами:
– Так это хорошо, что Илюхи нет, – бормотал он, – ну-ну, моя девочка, не бойся, – улыбался он, идя к ней, расставив широко руки, задевая за всё подряд.
Саша, зажав испуганно рот рукой, понимая, что надо бы наоборот кричать и будить Игнатьева, чуяла, что не может выдавить из себя ни звука. Под колени ткнулся топчан, она замерла – дальше ходу нет. Осталась одна надежда, что горилла увидит всё-таки Игнатьева. Но тот ничего не видел и пёр на неё. Вяло махнул ручищей, оказавшись рядом, и зацепил ворот платья. Пуговицы полетели с треском.
– Что ж ты такая пуганная? – он выругался, язык его ворочался тяжело, будто прилипая к гортани, и слова едва можно было разобрать. – Я хорошо заплачу… Деньги у меня есть.
Он принялся искать деньги, шарить по карманам.
Саша скользнула вниз, под его руку. Незнакомец согнулся, чтобы её поймать. Поймал за шиворот, подтянул, душа воротом, и, крутанув её вокруг собственной оси, толкнул спиной на пол. Но не удержался на ногах и повалился на спину, на топчан, поверх Игнатьева. Опять выругался, а подняться не смог. Лежал некоторое время с открытыми глазами, тупо уставившись в потолок и дёргая огромными ногами в сапогах. И затих, всхрапнув вдруг.
Саша замерла, видя только эти сапоги перед собой, безумно боясь, что сейчас непременно что-нибудь упадёт, стукнет, Игнатьев вздумает очнуться, ветер завоет или даже… гром прогремит… и горилла проснётся. Тишина повисла. А через минуту раздался густой, длинный всхрап. И ещё.
Саша закрыла руками лицо. Долго так сидела на полу, пока совсем не замерзла. Поднявшись, наконец, она подошла к топчану. Некоторое время смотрела на здоровяка, спавшего поперёк Игнатьева. Потом на Игнатьева. «Дышит. Пусть так спят. Мне не стащить этого. Зато не замёрзнут».
Самой ей уже было не до сна. И, закрыв люк на засов, принялась опять топить снег, в тёплой воде мыть посуду. Перемыла всю. Сменила оплывшую на дне кружки свечу. Налила в чистую железную кружку вина и согрела его.
Подняв голову Игнатьева, оглядываясь настороженно на пьяную, хрипло дышащую гору мышц поверх него, попыталась ложкой влить вина. Удалось. Правда, пролила половину мимо. Игнатьев бредил. Что-то говорил, вино глотал, а в себя не приходил.
Выпоив ему пол кружки, Саша несколько раз подходила к нему со свечой. Лицо парня порозовело.
«Даже хорошо, что этот урод на тебя свалился, – усмехнулась она, и поняла, что улыбается в первый раз за весь день, – мне бы тебя так не отогреть». И, покраснев, рассмеялась.
«Утром пойду за врачом в посёлок», – решила всё-таки она, глядя на Игнатьева. Тени под глазами чёрными полукружьями, пересохшие губы. Смочив их, Саша пошла к печке подбросить дров. Та прогорала быстро, опять становилось холодно и сыро.
Уже глубокой ночью в маленькой кастрюльке сварилась картошка с небольшим куском вымоченной немного солонины, но есть не хотелось. Накинув пальто на плечи, привалившись к стеллажу, Саша долго сидела на чурбаке перед открытой дверцей печи. На коленях её лежал тесак с длинной ручкой.
Сначала она раздумывала, хватит ли у неё духу и даже взмахнула тесаком, так что воздух свистнул под лезвием тяжёлой железяки. Потом она забыла про него и вновь подумала о том, что матери с сестрой придётся плохо из-за неё.
Образы младшей сестры и матери заслонил Игнатьев. Он отчего-то ей виделся таким, как за стеллажом, когда снял рубашку. Потом она пыталась отогнать его, его губы, руки. Потом оказалось, что это губы Мохова. Губы у него холодные и слюнявые. Он ими тянулся к ней и совал в расстёгнутый лиф платья холодными, влажными, как лягушки, руками деньги. Она взмахнула топором и не смогла ударить, бросила… И проснулась от грохота. Тесак лежал у её ног на полу. Положив его на колени, опять закрыла глаза. Через некоторое время она спала.
4. Обитатели ангара
Игнатьев никак не мог сообразить, где находится, и почему так тяжело дышать, пытался встать. Несколько раз пробовал столкнуть с себя что-то, отдавившее ноги. Это что-то выругалось.
– Глеб, ты?! – рявкнул в темноту Игнатьев и окончательно пришёл в себя. – Ноги отдавил!
Толкнул друга. Глебка Шутов, сын плотника с верфи старшего Игнатьева. Познакомились они, когда Димка подолгу торчал в конторе и ждал отца. Отец всё надеялся, что сын заинтересуется семейным делом, и с раннего детства брал его то в контору, то на верфь.
Однажды отец Глебки пришёл в контору чинить рамы к зиме, Глебка уже числился у него подмастерьем, но пока только мешался под ногами.
А Димка строил корабль. Кораблём была поваленная давно сосна, прибившаяся к берегу. Димка бегал по стволу, натягивал паруса на высохшие сучья, штурвалом стало колесо, которое Димка притащил из сарая во дворе конторы.
Глебка наблюдал из окна два дня. На третий – не выдержал. Когда отец сел обедать, развязав узел с варёной картошкой, круглым хлебом и луковицей, Глебка отломил хлеба и попросился сходить на берег. Отец разрешил.
Мальчишка выбежал на берег, остановился возле сосны, отставив ногу в латаном ботинке. На него не обращали внимания. Но и не прогоняли. Потом Глебка забрался на «корму» и некоторое время сидел на ветке, крутя головой вслед за Димкой. Игнатьев ставил парус. Косой латинский, из отреза белого льна, который отдала ему мать. Глебка перебрался ближе. Сук попался тонкий, затрещал, и Глеб повалился, ломая сучья. Димка машинально протянул руку, мальчишка схватился и, упёршись в ствол, подтянулся. Вскоре парус затрепетал на ветру. Глебка разговорился, пересказал все новости с улицы. На следующий день работа отцом Глебкиным была выполнена, и мальчишка не пришёл. Но он пришёл вечером.