Птицы в небе
Шрифт:
– Якорь нашёл, настоящий, с буксира, там, в бухте за городом, на кладбище кораблей. А дотащить не смог, – рассмеялся он, его щербатая на один сколотый в драке зуб улыбка была добродушной, а глаза – хитрыми.
Якорь они притащили вместе. Им тогда было по восемь лет, потом они виделись совсем редко.
Глеб опять появился в ангаре, когда над полем возле рабочего посёлка повис воздушный шар, оказалось, шар был Игнатьева. С тех пор Шутов здесь так и остался, пропадая иногда надолго, но возвращаясь вновь, звал Игнатьева иногда Димкой, иногда – по имени отчеству загибал, когда злился, а тот его – Глебкой, а иногда Шутом…
Глеб заворочался и, не открывая глаз, выставив ладони вперёд, забормотал:
– Я щас, щас… Тих… Тих…
И провалился опять в сон.
Игнатьев с трудом вытянул из-под него ноги, сел на топчане. Перед глазами всё плыло.
Темно и холодно. Всегда так здесь, в подвале. Память понемногу прорисовывала прошедший день. И образ девчонки, склонившейся над ним с кружкой, заставил резко повернуться в сторону печки. Слишком темно. Но в полосе света из приоткрытой дверцы печи кто-то смутно виднелся.
Игнатьев тяжело поднялся и подошёл ближе.
Саша спала, навалившись на стену, прижав к себе тесак.
– Вооружилась. Кто такая? – незаметно подошедший Глеб чиркнул спичкой и поднёс её к лицу девушки. – Илья притащил? Дикая какая-то.
– Она со мной, – коротко ответил Игнатьев, отводя руку со спичкой, – не пугай.
Саша проснулась и отшатнулась. Игнатьев и Шутов разглядывали её, стоя в темноте как привидения, со спичкой в руке и в редких полосах света, просачивающегося откуда-то сверху, в прореху.
– А! Чёрт! – чертыхнулся Шутов, спичка догорела и обожгла пальцы. – С тобой, так с тобой! Надо выпить, – коротко хохотнул. – Вот Хельга обрадуется.
Загремев посудой в темноте, Глеб принялся шарить по столу.
Игнатьев зажёг свечку в кружке. Кивнув на тесак, спросил:
– Он приставал к тебе?
Саша исподлобья посмотрела на него и промолчала.
– Значит, приставал. Глеб!
– Ну? – булькающий звук возвестил, что выпивка найдена. Громкие глотки последовали за ним.
Игнатьев прошёл за стеллаж. Опять бульканье.
– Илья погиб. Сгорел вместе с дирижаблем.
Тишина.
– Чёрт… Я ведь… Ну, Илюха… Наверное, опять уснул в гондоле.
Игнатьев кивнул.
– Надо похоронить!
– Его увезла полиция.
– У тебя кровь.
– Мохов. Я в ночлежке хотел заночевать. Если бы не эта девчонка, думаю, закопали бы живьём.
– То-то лицо мне её сейчас показалось знакомым!
– Я так и понял. Убью.
– Угу…
Саша сидела, не шелохнувшись, на чурбаке. Послышался топот беззвучный, один напирающий, другой быстро отступающий, словно за грудки взяли и к стенке припёрли. В стеллаж с той стороны тяжело буцкнулись. Стеллаж содрогнулся, качнулся, но устоял.
Она тихо встала и поднялась по лестнице к люку. Засов лязгнул.
– Куда ты пойдёшь?! – требовательно спросил Игнатьев за спиной.
Он и с невинным взором, словно ангелок, Глеб, выйдя из-за стеллажа, смотрели на неё. Шутов уже жевал что-то, Игнатьев, бледный и болезненный в неровном свете огарка у него в руках, в кружке, повторил:
– Куда ты?
Она перевела взгляд с одного на другого и молчала. Потом пожала плечами:
– Зачем я вам здесь?
Глеб шумно выдохнул, взъерошив волосы пятернёй:
– Начинается. Нет, ребята, я пас. А ты вообще подумала бы, куда пойдёшь. Мамаша у тебя проститутка, ты ночь дома не ночевала. Да тебе теперь проходу не даст Мохов! И это… – он вдруг изменил своей решительности, – я мог погорячиться ночью. Не держи зла, если что.
Она молчала. Шутов отошёл за стеллаж и загремел там кастрюлькой, в которой Саша ночью варила картошку с мясом.
– Значит, так и запишем, остаёшься, – проговорил Игнатьев, расценив по-своему её молчание, – оставим решение этого вопроса до лучших времён. У нас теперь будет много работы, друзья. Чем это ты там гремишь?!
– Я не могу слушать, когда ты так выражаешься, – пробубнил тот с набитым ртом, – запи-и-шем, друзья-я-я! Скажи по-человечески, что надо сделать!
– Оставь мне мяса, гад! – Игнатьев скрылся за стеллажом в закутке, который Саша про себя уже стала называть кухней.
«А громила прав, домой возвращаться нельзя». Сейчас парень был не так противен ей, как ночью.
Саша обвела глазами подвал. Откуда сочился свет? То пропадал, то опять становилось светло. И сильно дуло. Откуда-то с потолка. А-а… Прореха открывалась и закрывалась под порывами ветра над вторым люком. Прямоугольник, достаточно широкий, тянулся метров на десять в длину, концы его терялись в темноте подвала.
Открыв второй люк, под которым стояла, Саша зажмурилась от снега, полетевшего в лицо. Метель бушевала вовсю. Солнечный свет едва попадал на землю сквозь тучи, грязной разбухшей ватой устилавшие небо. Сильный ветер мёл тучи снежной крошки в сторону города.
– Совсем спятил из-за этой, – ворчал Глеб, вылавливая пальцами остатки картошки.
– Заткнись. – Игнатьев сидел на табурете возле стола за стеллажом. – Лучше, скажи, где можно найти рабочих для постройки ангара?
– Я заткнулся, – буркнул Глеб, но, покосившись на друга, сказал: – На верфях, в доках, как и в прошлый раз. Там, конечно, из народа твой папаша жилы тянет, но всегда можно найти охочих до заработка, – он помолчал, загибая толстые, короткие пальцы на правой руке, что-то подсчитывая, – пятерых могу привести. Только надо сразу оговорить оплату.
– Оплату, – задумчиво повторил Игнатьев. – Буду платить за день в два раза больше, чем в доке. Рубль в день. За срочность.
– С ума сошёл, половины хватит, – ахнул Глеб, уставившись на него в темноте подвала, – где будешь брать деньги? Вроде папаша отказал тебе в содержании ещё полгода назад?
Игнатьев поёжился.
– Откуда дует? Чёрт, перекрытие на яме, наверное, ветром сорвало! Глебка, откуда я деньги буду брать, это моё дело.
Он, пошатываясь, прошёл по подвалу, оглядывая потолок. В это время порыв ветра опять открыл щель. Снежная пыль посыпалась вниз.