Публицистические статьи
Шрифт:
Пусть льется из твоего сердца ручей в море людского горя... Пусть, как цветок для росы, будет раскрыта душа твоя для чужой беды, но то все в прошлом, то живая память народа о лихолетьях, то бессмертная память о тебе... Сфинкс действительно уже разгадан, а твое сердце давно нашло свою родную половину и слилось с ней... С тех пор ты больше не одинок!..
1972
ТЕМА ИЗБИРАЕТ ПИСАТЕЛЯ
Как ни странно, можно и в таком аспекте рассматривать взаимосвязь между темой, которую тот и иной писатель разрабатывает в литературе, и личностью самого писателя. Мне легче всего подтвердить правомерность такого взгляда своей же творческой биографией.
То обстоятельство, что я родился и вырос в украинском селе, а затем долгие годы, включая и пребывание на фронте, служил в рядах Советской Армии, определило мое отношение к крестьянам и военным как к людям наиболее близким и понятным и сгруппировало в моем сознании
Становление каждого писателя - процесс сугубо индивидуальный. Однако в развитии творческих начал все мы, видимо, в какой-то мере походим друг на друга, походим главным образом самим процессом роста. Да, элементарного роста, как растет всякий живой организм и даже как растет и обретает форму дерево. Рост этот разделен на различные стадии, он во многом зависит от питательной среды, от почвы, из которой берут не только начатие, но и жизненные силы наши корни. Эта почва и эта среда в конечном итоге и определяют главную тему наших творческих исканий.
Роман "Люди не ангелы" почти полностью вобрал все, что видел и пережил я в детстве, отрочестве и юности. В длительном, пятигодичном процессе написания романа давнее как бы воскресало в моей памяти и сердце, но это воскрешение вызывалось ищущей мыслью человека, далеко ушедшего от порога юности и выверившего свои наблюдения суровыми мерками многих уроков жизни. К тому времени уже был накоплен и кое-какой творческий опыт, что, разумеется, играет не последнюю роль в судьбе писателя и его будущих книг. Были три повести о фронтовой жизни ("Следопыты", "Перед наступлением", "Сердце помнит"), повесть о первых днях войны "Человек не сдается". Была повесть в рассказах "Максим Перепелица", были многочисленные рассказы, очерки и несколько сценариев художественных фильмов. В какой-то мере я уже чувствовал себя готовым к написанию давно задуманного романа "Люди не ангелы", да и общественная мысль того времени активно настраивала многих писателей моего поколения на осмысление сложностей прошлого, связанных с переходом нашего крестьянства на рельсы социалистического хозяйствования.
Должен сознаться, что первую книгу романа "Люди не ангелы" (1960 1962) я писал запоем, в творческой лихорадке, мучительной и радостной. Давно отшумевшая жизнь вставала в моем воображении, кажется, более ярко, чем была она на самом деле; я будто заново переживал все, что сохранила моя память, заново постигал свое детство, ужасаясь одним картинам и обстоятельствам и радуясь другим... Вторая книга романа (1962 - 1965) писалась более спокойно, без запала; события, легшие в ее основу, еще как следует не отстоялись в сознании, в чувствах. Несколько раз ездил на родную Винничину, чтобы утвердиться в каких-то убеждениях, разобраться в сомнениях, еще и еще посмотреть на жизнь своих героев, посоветоваться с областным партийным руководством. И вполне закономерно, что в "современную" книгу улеглось кое-что и преходящее, но в то время казавшееся очень важным, серьезным, социально глубоким.
Мне думается, что самая главная книга писателя не может быть написана ни раньше, ни позже, а только тогда, когда написана. После романа "Люди не ангелы" во мне проснулась давняя мысль о самой главной своей книге романе о Великой Отечественной войне. Но вот вплотную подойти к этой своей главной работе, к написанию романа о том времени, когда народ наш пережил не виданное историей потрясение, долго не решался, хотя бы потому, что о войне уже было создано немало художественных произведений, в которых с разной мерой мастерства, но с большой полнотой и достоверностью отображены и фронт, и тыл, и всемирно-историческая роль наших Вооруженных Сил в разгроме гитлеризма. Я не ощущал в себе возможностей сказать о войне какое-то новое слово, подняться в ее художественном осмыслении если не на чуть высшую, то пусть на иную ступеньку, несмотря на то что на фронте я был с первого и до последнего дня, многое видел, многое испытал. Пусть не осудят меня мои друзья фронтовые журналисты, особенно те, кто работал в дивизионных и армейских газетах, однако я с убежденностью замечу, что наше тогдашнее видение и понимание войны было не весьма широким. Фронтовые события мы наблюдали со своей журналистской вышки, с которой хорошо просматривались только самые горячие места переднего края, ротных, батальонных и полковых районов. И еще можно сказать, что нам удалось на собственном опыте хорошо постигнуть фронтовой быт. Но... не имели мы возможности взглянуть на войну масштабно и поэтому не вынесли с собой ясного представления о работе высших штабов, о сущности таланта военачальника, о совокупности величайших сложностей и проблем, из которых складывалось планирование и осуществление крупных боевых операций.
Мне повезло несколько больше, чем моим фронтовым друзьям журналистам, но только позже. После войны я еще долго оставался в кадрах армии и не преминул воспользоваться возможностью обогатить свои познания законов войны, хотя бы в теоретическом плане, а в беседах со многими боевыми генералами уловить кое-какие присущие им психологические краски и оттенки, вытекающие из своеобразности мышления полководца, во многом основанном на особенностях боевой деятельности и на знании оперативного искусства. Как и все пишущие на военную тему, я с огромным интересом встречал и встречаю каждую новую книгу мемуаров о войне. Написанные крупными советскими военачальниками, эти книги довольно широко раздвигают для нашего видения рамки давно отгремевших грозных событий, показывают фон и сущность деятельности больших штабов и с яркими приметами конкретности приоткрывают особенности человеческой натуры полководца и главные побудительные причины для поиска полководческого решения. А если при этом есть еще представление об оперативном искусстве и методах его постигания в академических аудиториях и штабных учениях, есть знания из области истории войн и военного искусства - все это ощутимо вооружает писателей военной темы, как вооружило в какой-то мере и меня.
Разумеется, эти мои размышления весьма субъективны. Я исхожу только из своего опыта. Но буду далеко не искренен, если не назову главной причины, побудившей избрать ту форму повествования, которую я избрал в "Войне", а также объем, места и сущность событий, которые проявились в первых двух книгах. Оговорюсь, что в этом направлении уже много сделано другими писателями, да и, я убежден, еще будет сделано. В первых книгах "Войны" мне хотелось, не вступая в прямую полемику, поспорить с теми литераторами, военными историками и мемуаристами, которые в своих трудах весьма односторонне рассматривали события, предшествовавшие нападению гитлеровской Германии на СССР, а также события начального периода Отечественной войны; хотелось, основываясь на изученных исторических фактах и на свидетельствах лиц, имевших причастность к происходившему, несколько с иных позиций рассмотреть причины наших неудач в начальный период гитлеровского вторжения. Иные историки и литераторы с прилежанием, достойным лучшего применения, порой не гнушаясь даже тенденциозными буржуазными источниками, собирали всевозможные факты и домыслы, которые очерчивали круг известных якобы Советскому правительству сведений о сроках начала гитлеровского вторжения. И делали из этого вывод: Советское правительство и лично Сталин были, мол, предупреждены о нависшей угрозе, но необходимых мер не приняли. Дальше этого вывода не шли, не анализировали ситуацию того времени и не сопоставляли исторические факты таким образом, дабы обнажилась главная истина: Советская страна задолго до войны уже напрягала огромные усилия, стараясь накопить необходимые средства, в предвидении вооруженного столкновения с миром капитализма; наши враги наблюдали за этими усилиями и тоже торопились, чтобы упредить военное возмужание Страны Советов. Что же касается просчетов Сталина в определении сроков начала войны и недосмотров в планах нашей стратегической обороны, то они, разумеется, имели место и имели свои причины, которые обусловлены связью явлений - внешнеполитических, внутриэкономических, военно-оперативных; но в конечном счете, как показала война, просчитался Гитлер со своим генералитетом...
Никто сейчас не возьмет на себя смелость утверждать, что сумеет исчерпывающе и всесторонне осветить в художественном произведении те далекие, но все еще воспаляющие нашу мысль события в их причинной взаимосвязи. Однако писатели военной темы, каждый в меру своих сил, активно стремятся высветлять это прошлое лучами правды - во имя настоящего и будущего.
Свою работу над романом "Война" я рассматриваю как весьма скромный и, может, не во всем удавшийся вклад в это важное и святое дело. Судить о нем - главному судье: читателю.
Иные критики (они есть и среди читателей), не решаясь отрицать права писателя на тенденциозность в своем творчестве, все-таки корят роман "Война" за его тенденции. И мне доставляет удовольствие сказать им, что партийная тенденциозность присуща и моему мироощущению, которое в равной степени проявилось в романе "Люди не ангелы" и в романе "Война". Я горжусь тем, что исповедую почерпнутую из ленинского учения убежденность взглядов на жизнь, на место человека в жизни.