Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь
Шрифт:
– У вас там родственники? – снова пристает с расспросами соседка слева. – Нет? Заказан номер в гостинице? Нет? Бывали там когда-нибудь? А-а-а… Хм… Понятно…
Собеседница пожимает плечами и переводит взгляд на тонкие нервно сцепленные пальцы (на безымянном – обручальное кольцо), заглядывает в глаза (зрачки вздрагивают, как вода в голубом эмалированном ведре).
– Муж там служит?
Опять нет? Черт знает что с этими новомодными девицами – летит неизвестно куда и зачем…
– Муж-то где?
– Дома…
– Ага. Ага… Ну-ну.
Взлет самолета похож на начало любви. Удивление и пронизывающая дрожь: что сейчас произойдет, что? Рев мотора, как рок, как девятый вал, зависший прямо над головой. Нет сил сопротивляться – оглушительная, обессиливающая мощь машины вжимает в спинку сиденья, парализует волю. Медленно начинается разбег. Словно между прочим. Будто впереди – ничего особенного… Боже мой, что там впереди?! Мелькает взлетная полоса, превращаясь в сплошную текущую реку. Все быстрее и быстрее. Что впереди? Скорость перечеркивает все – и страх, и любопытство. Скорость – это страсть. И уже неважно, что впереди – может быть, стена?.. Остановка перед взлетом болезненно отдается во всем теле. Будь что будет, но только – не останавливаться! А в иллюминаторе уже небо. Лети-и-и-им!
– Вам плохо, голубушка?
– Нет.
(Это я, я усилием воли подняла вас в воздух! Теперь пусть работает мотор, а я отдохну… Так, наверное, отдыхают роженицы: голова откинута, лоб в бисеринках пота. Сердце стучит все медленнее, веки тяжелеют, глаза закрываются сами собой.
«Вот я и равнодушна ко всему… И этот тяжелый шум – раздражает…»)
– Напитки, леденцы, пожалуйста.
Перед глазами возникает поднос с пластмассовыми чашечками.
– Скоро прилетим?
Без ответа.
– Напитки, леденцы… – проплывает дальше бортпроводница.
– Торопитесь? Как же, как же… Дело, понятно, молодое. А я вот к свекрови еду – что-то приболела старушка. Мы, как поженились, у нее жить не стали – крутая бабенция была. Затем дети пошли. Старший, Васечка, сейчас… Бу-бу-бу… Бу-бу-бу…
…Толчок соприкоснувшегося с землей шасси, как последний толчок сердца, после которого – пустота и тонкий комариный писк в ушах. Все.
В окно илюминатора видно здание аэропорта.
Вот она и в Городе! Совсем одна.
Словно в игре «Замри-отомри!» зашевелились люди, замелькали над спинками кресел расчески, запахло помадой и духами. Гуськом вошли в аэропортовский автобус, сразу почувствовав неприязнь и раздражение к случайным попутчикам. Случайное – оно и есть случайное!
В этом городе дышится свободнее. А может, просто идет дождь… Куда теперь? Кошка растягивает удовольствие, прежде чем слопать мышь. Она уже полчаса бродит по аэровокзалу, нетерпение щекотно ворочается в груди. Надо вначале заглушить его, чтобы взволнованное выражение лица и пылающие щеки не выдали волнение. Она в очередной раз убеждается: поиски цели всегда лучше самой цели. Ей нужен не Город, а дорога к нему. И желательно бесконечная…
В буфете мать кормит малыша. На тарелке – серая рисовая каша, в матовом стакане теплое пепси. Не глядя, мать сует ребенку ложку и попадает то в нос, то в подбородок. Ложка – в белых известковых разводах. Черная каемка на ногтях у обоих. На полу – клетчатый баул. Из него торчит детский носочек…
Надо идти на автобус. Пока заполняются места, входит маленькая старушка в черном мужском плаще и коричневом пуховом платке. У нее сухие, жилистые руки, ногти со старческой синевой, нос почему-то заклеен клочком газеты. Глаза – очень темные, как у плюшевых игрушек. Старушка протягивает руку и поет тоненько:
– И сыночкам вашим, и доченьками… И вам, люди добрые… Здоровья, счастья, благополучия…
В ладони позвякивают медяки.
Маленькая старушка выходит – можно ехать. Но уже невозможно представить, что ее – не существует.
Снова дорога. Через лес, поле, к куполам церквей и многоэтажек. Ее глаза расширены, как у городских детей, впервые увидевших корову. За поворотом возникает Город. Кто попадает сюда впервые, уверен, что каждый его житель – счастливец. Каждый камень – свидетель истории.
Погода пасмурная. Любимая погода. Скоро на улицах останутся одни милиционеры. А вот и знаменитая улица, воспетая поэтами. За каждым окном кроется счастье. Ах, если бы она родилась на этой улице, то…
Из арки выходит мужчина в заметно коротких – не по росту – брюках. В неловко скрещенных на груди руках он несет две пачки вермишели и пачку пельменей. Это означает, что дома он сварит холостяцкий пельменевый суп, а на второе – ворох червякообразной серой массы. И будет вполне удовлетворен жизнью.
Можно пойти в театр. Сегодня попасть в него будет так же просто, как и в полупустой овощной магазин. Может произойти все, что угодно!
Например, очередь у кассы расступится, выйдет бритый администратор в бабочке и объявит на весь зал: «Господа, обратите внимание – среди нас…» и т. д. И она войдет в фойе под аплодисменты. Или, может, строгая старушка на контроле вдруг ласково подмигнет: «Иди, детка, посмотри, чего вытворяют!..» Или же прошествует к служебному входу знаменитый народный артист Н. и вдруг заметит ее свежий трогательный взгляд…
Можно заглянуть в музей. Или пристроиться к экскурсии, примкнуть кирпичиком к стене туристов, забыться в этом монолите, пышущем здоровьем и необузданным любопытством…
Навстречу идет старушка в седых букольках – городская аристократка духа. Старушки любят поговорить с ней. Из тысячи лиц они выбирают именно ее, ловят за пуговицу цепкими желтоватыми пальцами и рассказывают о детях, внуках, невестках и рыночных ценах.
– Дождя не дождемся! Вроде нахмурилось, да разве ж это дождь? – с ходу начинает старушка. – Ох, до чего я город не люблю. А вот уже пятый год здесь, у сына. Бегаешь целыми днями, ищешь, где что подешевле…