Пуле переводчик не нужен
Шрифт:
Насчет дезинформации он сам не очень-то большой мастак. Я заметил, как во время одного из своих бесконечных рассказов о прошлой летной работе Епифаненко, показывая рукой, как летчик держит рукоятку управления истребителем, при словах: «…пришел я в пилотажную зону и начал вираж…», отклонил рукоятку влево. Мне этого было достаточно. Я довольно долго служил в авиации и имел к этому времени 360 часов боевого налета. Ни один советский летчик в зоне высшего пилотажа не начнет каскад фигур с левого виража – только вправо! Это все равно что пилоту гражданской авиации сказать: «И вот выруливаю я влево с рулежки на взлетную полосу в Нальчике…». В Нальчике нельзя вырулить на полосу влево – ветра в городе, с трех сторон окруженном горами, практически не бывает, и взлет происходит только в одном направлении – в сторону от гор, направо! И никогда военный летчик не скажет, как неоднократно говаривал Епифаненко: «…на последнем приеме…». Летчик скажет «на крайнем». Так что парадный мундир со знаками летного отличия, который этот воспитанник «консерватории ГРУ» – Военно-дипломатической академии – надевал на официальные приемы, тоже был дезинформацией…
Советник-посланник. Нью-Дели. Шантипат
Si vis pacem, para bellum (лат.).
Хочешь мира – готовься к войне.
Советник-посланник – первый заместитель посла. В странах, где послами были крупные советские или партийные
Пеков был стар, после Кремля ему было скучно в посольстве, и хотя четыре месяца в году он проводил под разными предлогами в Москве, ему нужна была интрига. Как бы обрадовался Николай Михайлович, если бы он мог знать наперед и сказать Вилу Федоровичу, что именно Фишер будет в начале XXI века министром иностранных дел Федеративной Республики Германии! Не родственник ли? Но… Чего не дано знать, того не дано. А пока что посланнику нужно было, чтобы в посольстве дела шли гладко, чтобы «не было волны». Профессиональные дипломаты – это люди, которые счастливы именно тогда, когда в газетах нет сенсаций. По крайней мере об их посольствах. Если все тихо, если все спокойно и нет нужды в срочных пресс-конференциях – значит, посольство хорошо выполняет свои задачи; значит, обязанности посла, в отъезде он или на месте, выполняются правильно. Бондарева они не тяготили. Молодой и способный, он пользовался весьма высоким покровительством – за его судьбой пристально следил заместитель министра иностранных дел, ставленник ГРУ при МИДе. Благодаря влиятельности этой организации Вил Федорович уже почти прошел все ступени дипломатической лестницы, где возможен провал. Ну а посол (если не слишком усердствует, по совету Талейрана) практически непотопляем.
Мечта Бондарева – вернуться в Персию Чрезвычайным и Полномочным – была близка к осуществлению. Он чувствовал, что там назревают интереснейшие события. Да и сравнение с вазир-мухтаром Грибоедовым вовсе не претило его самолюбию! Он вспомнил особую, восточную, атмосферу здания посольства в Тегеране, пропитанную, казалось бы, тайнами времен становления и правления императора Мохамеда Реза Пехлеви. Мало кто знает, что во время Второй мировой войны состоялась еще одна, незаметная для внешнего мира военная операция. Советские и британские войска вошли в Персию и поставили на правление Мохамеда Резу, сына бывшего премьер-министра Пехлеви, недавно ставшего шахиншахом, заставив его отречься от престола в пользу сына. Отец Пехлеви – сын полковника Пехлеви, до смерти забитого плетью сардаром прежнего правителя только потому, что тот посчитал ответ полковника недостаточно почтительным. Это был умный ход – оставаясь императором во всем блеске монаршего величия для внешнего мира, Мохамед Реза в душе люто ненавидел большинство своих придворных, сохранявших родство с убийцами его деда, всегда был признателен русским и англичанам и делал все, чтобы сохранить с северным соседом добрые отношения. А коллекция серебряных кубков, блюд, табакерок и письменных принадлежностей работы восточных мастеров, которую уже много лет собирали советские послы в Иране, не уступала такой же коллекции произведений Фаберже, собранной Альбертом Сергеевичем Чернышевым и его предшественниками в посольстве СССР в Турции, в Анкаре. Вернувшись в Персию в качестве посла, он бы с удовольствием продолжил это негласное соревнование…
Поддержка загранотдела ЦК была абсолютно необходимой для последнего рывка, и он возлагал большие надежды на Обозревателя, зная о его многочисленных связях в высших партийных кругах. Он давно «культивировал» это знакомство. Вил Федорович усмехнулся. Это термин Нинель, его жены. Она была настоящей супругой дипломата. Нинель искренне интересовалась всеми перестановками в МИДе, никогда не упускала случая проштудировать последние страницы «Дипломатического вестника», где печатались сообщения о кадровых передвижениях в дипкорпусе, часто женским чутьем определяла подоплеку самых неожиданных назначений и перемещений, ни на минуту не забывала о своей роли жены перспективного посольского работника, безошибочно находя нужный тон в общении с женами дипломатов старше и младше рангом. Это она, как бы невзначай, пустила шутку о себе и муже: «Нинель – это Ленин наоборот, Вил – имя, составленное из первых букв – Владимир Ильич Ленин. Мы – две ипостаси одного имени». Попробуй возрази! Она не любила вспоминать, что ее муж начинал военным переводчиком, а затем два года работал в ГРУ «борзым», то есть офицером, не добывающим информацию, а обеспечивающим ее добычу. А то, что сама когда-то была медсестрой в санчасти Военного института иностранных языков, и вовсе считала секретом поважнее государственного! У дипломатов принято довольствоваться (хотя бы внешне) той информацией, которую предоставляют о себе коллеги, и она с неподражаемым искусством произносила (с легким вздохом сожаления): «Но разве могла я продолжить свою медицинскую карьеру при наших с Вилом постоянных переездах?» Грибок и волдыри от сапог на курсантских ногах. Медицинская карьера, подумать только…
Сейчас она тактично удалилась, давая мужчинам время обсудить свои дела. Но, полулежа в темной спальне с чайными примочками на глазах – безжалостное солнце Ирана, Пакистана и Индии давало знать о себе, – точно знала, о чем будут говорить муж и Обозреватель. Вил хочет, чтобы он в разговоре с заведующим загранотделом ЦК как бы мимоходом рассказал о том, что посол увлекся стареющей цыганской знаменитостью и совсем не следит за происходящим в коридорах власти на Радж Патх, что посланник тащит на себе всю работу. Не пора ли его на самостоятельную должность… А Обозреватель хочет, чтобы Вил употребил все свои связи в Министерстве обороны Индии и в правой партии Джана Сангх, чтобы не дать гражданским властям и особенно ее цивильному министру обороны Кумари Мангалай возможность сманеврировать и избежать войны с Пакистаном. Этот неприкасаемый совершенно лишен честолюбия и, похоже, искренне хочет, чтобы оружие, которое русские продают Индии, устрашало врагов только на парадах. Но на парадах оно может блистать десятилетиями. Быстрый оборот оружия и гигантские прибыли в торговле вооружением гарантирует только война. Индия, Египет, Ирак и иже с ними практически не производят своего оружия, они – потребители. Потребитель должен потреблять… Потреблять и платить… Si vis pacem, para bellum – хочешь мира, готовься к войне. Покупай современное, все более сложное и дорогостоящее оружие. Как говорят в армии: не умеешь – научим, не хочешь – заставим… Что бы ни говорили руководители нашей партии и правительства о социализме, о мирной политике нашего государства, мировая торговля оружием ведется на капиталистическом рынке, и на нем царят законы капиталистической, рыночной экономики.
Советник-посланник. Нью-Дели. Шантипатх
Alter idem (лат.).
Второе я.
Посланник Вил Федорович Бондарев с отвращением смотрел на стоящую перед ним тарелку горячего рассольника с перловкой. Ну почему именно сегодня, когда он решил продемонстрировать свою «близость к народу» и пришел в перерыв пообедать в столовую, им надо было приготовить именно это? Вторых блюд на выбор было несколько, а первое – одно. Перловый рассольник – суп, который он возненавидел вместе с гороховым еще с курсантских времен. Индийцы вообще не понимают, почему нужно есть первое, и если бы не англичане, то их и готовить супы научить, наверное, было бы нельзя. Это, пожалуй, единственный народ в мире, у которого в национальной кухне нет вообще первых блюд. Бульон здесь могут прописать только больному, в качестве лекарства. Индиец в деревне может вырасти, возмужать, состариться и умереть, не имея представления о столь необходимой, по нашим понятиям, горячей и жидкой пище. А может, они и правы? В августе горячего, уж это точно, не хочется… В самом посольстве работал один мощный кондиционер, расположенный в подвале, и в здании на Шантипатх всегда была комфортная температура +24 по Цельсию. А здесь, в здании клуба-столовой в жилом городке посольства и торгпредства, в окнах торчали трудяги – бакинские кондиционеры, которые в муссон могли только чуть уменьшить влажность и температуру.
Ну, ничего. Опытный дипломат, он знал, что если задача представляется очень неприятной или невыполнимой, надо разбить ее на несколько ступеней и выполнять их шаг за шагом, не раздумывая о глыбе всей задачи… Повозить ложкой в горячем и густом супе, пока он чуть остынет, затем проглотить несколько ложек… Оглядеть зал, отвечая кивком головы на поклоны технических сотрудников посольства и атташе по культуре и прессе, улыбкой – третьим и вторым секретарям и помощникам военных атташе, кивком и улыбкой – первым секретарям и советникам. (Эти обычно едят дома – они могут нанять повара и прислугу, но сейчас их жены, наверное, поехали в Союз: кто на отдых, кто устраивать детей старшего возраста в интернат МИДа – скоро новый учебный год, а в посольской школе только восемь классов, да и прислуге тоже нужен отпуск…)
Ну, продолжим – надо проглотить еще пару ложек супа… С бифштексом легче – по советской традиции он подается с яйцом. Яйцо можно съесть без особого риска, а котлетку размять вилкой, закрыть сверху картофельным пюре, как будто половина съедена…
Это Нинель посоветовала ему хотя бы пару раз в месяц посещать посольскую столовую – так делает секретарь парткома посольства! А дома Санджай наверняка приготовил окрошку или холодный свекольник. Хороший повар, он быстро научился у Вениамина, повара посла, готовить истинно русские блюда, которые обычно не даются индийцам – ботвинью, уху, кулебяку, гурьевскую слоеную кашу. Он, правда, наотрез отказывается прикасаться к говядине, но Вил Федорович и сам ее не жалует. Годы детства, проведенные в Таджикистане, где на границе служил его отец, приучили к баранине, в столовой ВИИЯ – Военного института иностранных языков – он привык к свинине (и возненавидел перловку и горох!). Ну а служба в посольствах Пакистана и Ирана приучила его к меню, состоящему из рыбы, курятины или индейки: гости-мусульмане предпочитали есть рыбу или птицу на приемах у «иноверцев» – так они не рисковали съесть ненароком запрещенную пророком свинину. Да и готовили на Востоке птицу совсем не так, как дома. Изжаренный в тандыре цыпленок «тикка» или жирные голуби на вертеле – «хамам» – пальчики оближешь! Дрессированное сознание тут же одернуло его даже в мыслях. «Пальцы облизывать нельзя. Этикет не позволяет. А «хамам», кстати, не зря называют так же, как и восточную баню – это блюдо жгучее даже по восточным меркам. Вредно!»
Вил про себя называл этот внутренний голос «Нинель». Он бы ни за что не признался в этом ни самой Нинель, своей очаровательной жене, ни даже своей маме, с которой они иногда беззлобно (так считалось в семье) подтрунивали над его супругой, которая даже в домашней обстановке требовала неукоснительного соблюдения этикета. Отец Вила, Федор Полуэктович Бондарев, дослужился до полковника, смог к концу карьеры перебраться в Москву и вышел в отставку, когда его сын уже служил в солидном звании советника в Пакистане. Так вот он утверждал, что его невестка настаивает не только на скрупулезном соблюдении в домашней обстановке правил этикета, но и правил государственного протокола. Это было, конечно, преувеличением – просто отставной вояка втихую злился на то, что невестка не преминет сделать ему пару замечаний каждый раз, когда она с Вилом приходит в гости «к старикам» в дом в Неопалимовском переулке: «О, как прелестно! Мы, как всегда, в маечке расхаживаем, Федор Полуэктович? Жарко? А разве мы не замерзли? Нет? А что же тогда означают эти носки? Ведь мы, papa, по-моему, в босоножках?» Мать поджимает губы, но молчит – уж она-то знает, что офицеры и тем более дипломаты целиком зависят от своих жен. Стоит им развестись – и прощай, успешная карьера! Федор Полуэктович мстит невестке, но по мелочам: не подливает ей вина, наполняя водкой рюмки себе, сыну и супруге. Знает, что Нинель ни за что не прикоснется к бутылке сама и не попросит пополнить ее бокал – этикет не велит. Но Нинель это вовсе не огорчает – она не любит спиртного вообще, а уж полусладкое вино, что упорно приобретает свекор к ее приходу в знаменитом гастрономе на Смоленской площади, – и подавно. Отставной полковник знает о ее светской приверженности к сухим винам, но твердит: «Алазанская долина» – замечательное вино, а уж в нашем гастрономе – всегда высшего качества!» Нинель не станет возражать: хозяева вольны предлагать любое угощение, а гость волен пить или не пить, есть или не есть. Вот критиковать напитки или блюда нельзя – увы, это тоже незыблемое правило этикета. Да ей это и не нужно. А медицинское «мы» в разговоре со свекром – ее ответ на любимое обращение Федора Полуэктовича к ней – «сестричка». Он этим вовсе не причисляет ее к своей кровной родне – просто по-солдафонски напоминает ей о том, что она до замужества работала медсестрой в санчасти военного института. Что с него возьмешь! Знал бы он, что его сынок не добился бы ровным счетом ничего, если бы не она – так ведь нет, никогда не узнает! Ну да бог с ним – минут через сорок после обеда, выслушав очередной рассказ свекра о героических буднях пограничников в горах Памира (с каждым годом все более суровых!), можно и попрощаться – визит закончен. Идти недалеко, и, несмотря на большое желание вызвать дежурную «Волгу», Нинель выходит с мужем по коротенькому Неопалимовскому переулку на Смоленскую площадь, затем в арку высотного здания МИДа и – мимо отдельного подъезда министра, мимо мидовской аптеки – в переулок Сивцев Вражек.