Пулеметчик
Шрифт:
Телеграмма от Собко извещала, что Ян Цзюнмин добрался до Харбина, произвел на Васю, вернее, на его спину, неизгладимое впечатление и готовится к следованию дальше, до Москвы. В провожатые ему выделен один из путейцев, коего переводят на Варшавскую дорогу.
Дальше шла конспиративная почта, короткие кодированные сообщения. Пулеметы доехали до места, на Крите все в пороховом дыму, типографский провал в целом ликвидирован, предприняты некоторые ходы, необходима встреча. Надо отбить Савинкову подтверждение и назначить место.
Остались строительные дела, когда из стопки
И мое сердце… Вдох… выдох… вдох… выдох…
Я вскрыл письмо и развернул лист бумаги.
Приезжает на Рождество.
***
Утром я проснулся в радужном настроении, быстро привел себя в порядок и отправился завтракать.
За столом уже сидел Митяй.
— Ну-с, молодой человек, поздравляю!
— С чем? — распахнул глаза Митька
— Через месяц-другой на твое имя будет оформлен первый патент, — я показал письмо Эйнштейна. — Отличная работа, полагаю, ты заслужил награду.
— Коньки! — выпалил Митяй и сразу смутился.
— Коньки? Хм… А почему? Нет, раз коньки — значит, будут коньки, но объясни, пожалуйста.
— Ну… это… в общем… — заерзал на стуле патентообладатель.
— Не мямли, докладывай коротко и по делу.
— Книжку прочитал. “Серебряные коньки” называется.
— Так, дай догадаюсь, барышня?
Митька обреченно кивнул.
— Ну и отлично, мы им всем утрем нос! Знаешь, кто лучший в мире катальщик на коньках? — я гордо повел бровью, Митяй прыснул. — После училища пойдем покупать коньки.
Магазинов спорттоваров в Москве еще не водилось, вместо них работали оружейные, они же охотничьи. К разнообразным стволам и патронташам прилагались также вещи “для господ спортсмэнов”, среди которых я с удовольствием увидел “сборные гантели системы инж. Скамова”. Дальше шли залежи седел, трензелей, шпор и прочего для верховой езды, куча крайне необходимых зимой удочек, всякие ракетки для лаун-теннисов и только в углу торчали финские сани (эдакий снежный вариант рикши) и вожделенные коньки. Выглядели они странновато, почти как беговые гаги моей молодости, но с длинным завитком спереди. Было и нечто похожее на фигурные, но тоже с закруглением там, где я привык видеть зубья, да и каблук был низковат. Митяй, конечно, вцепился в них, особенно после моего обещания показать кое-какие фокусы на льду и получил первые коньки. Ладно, пока так, а дома надо набросать чертежик и заказать нам нормальные.
***
На заводе Бари суперпрогрессивные висячие перекрытия кузнечного и котельного цехов сочетались с целым городком традиционных бревенчатых домиков, в которых разместились управление, конюшня, столовая, больничка и квартиры для служащих. По хрусткому снежку я заскочил к кузнецам с эскизом коньков, получил заверения, что управятся дня за три и двинулся дальше, в больничку.
В выбеленных сенях, разделся, скинул калоши, пошел по коридору налево и уже совсем было толкнул нужную мне дверь, как сзади мне на плечо легла тяжелая рука.
— Нельзя сюда, господин хорош… Инженер!!!
— Ваня? Федоров? Какими судьбами?
— Слесарем
— Ну молодец, давай, у меня сейчас дело, а потом поговорим, — и я снова повернулся к двери, но Иван заступил мне дорогу. А от входа к нему на помощь поспешил Миша Николаев, рабочий с завода ”Динамо”, коего я знал по технической школе Бари и тоже принялся оттирать меня в сторону.
— Нельзя, Михал Дмитрич, больные там, зараза…
Какая, к черту, зараза, я же на встречу пришел, амбулатория, третья дверь по коридору налево, там ждет Савинков… Стоп, а что тут делает Николаев? Тьфу ты, вот я тупой, они же как раз Бориса охраняют!
— Мы с вами сегодня одинаково небрежны, ребята.
Пароль произвел нужное впечатление — Николаев замер, а Иван шумно выдохнул и, осклабившись, распахнул дверь:
— Инженер, так ты из наших, вот здорово!
— Из наших, из наших, только — тсс!
В палате было тихо и чисто, как и положено в больничке и только из-за белой занавески в углу доносилось тихое похрапывание — там под легким одеялком спал Савинков. Я уж вознамерился подождать, но Борис как почувствовал, вскинулся и уставился на меня мутным глазом, держа руку под подушкой.
— Фффух, Сосед, чуть не напугали…
— Привет. Я смотрю, вы себя совсем заездили, исхудали, глаза ввалились…
Савинков откинул одеяло и сел на кровати, как был, одетым, нашаривая ногами обувь.
— Да, тяжело. Охранка все время по следу, я уж думал совсем на нелегальное переходить, но вроде оторвался.
— Понимаю. Как вообще ситуация?
Борис энергично потер руками лицо, встал, дошел до умывальника и принялся брызгаться, рассказывая по ходу дела.
— Две типографии накрыли, обе слишком зарвались и начали, так сказать, брать заказы.
— У кого?
— Да у всех, у эсеров, у анархистов, ну и слишком многим стали известны, вот и погорели. Ух, хорошо, — он растерся полотенцем и вернулся ко мне, продолжая встряхивать руки. — Мы сами сдали еще одну типографию, причем подобрали место, оборудование и набор так, чтобы создавалось впечатление “близнецов” и теперь охранка считает, что накрыла все издание “Правды”. А мы еще и старые экземпляры им время от времени подкидывали. Но больше всего помогли стачки — мы их ради отвлечения затеяли, но у нас куда не ткнешь, везде есть ради чего бастовать. Тряхнули в двенадцати губерниях, особенно мощно получилось в Ростове, там две недели заводы стояли. Ну и авторитета прибавилось, рабочие сейчас прямо говорят, что если стачка — то чтобы “большевики” делали.
— Это с чего же такое доверие?
— Так у нас же все обстоятельно: листовки, юридически обоснованные требования, дружины за порядком следят, все честь по чести.
— Отлично, просто отлично. Знаете, Борис, я вот еще о чем подумал, надо, чтобы такие вот рабочие руководители брали себе в помощники фабричных пацанов.
— Ммм… учить-натаскивать?
— Именно. Через года два-три они уже вполне готовыми агентами будут, а лет через пять шесть — руководителями. Нам вообще надо как можно больше людей готовить.