Пулеметчики
Шрифт:
В одном из украинских сел видел, как сельчане забивали насмерть не успевшего убежать полицая. Мы не вмешивались. Один из наших солдат, бывший «окруженец», наблюдая эту сцену, сказал: «Вот так же в сорок первом эти колхозники политруков убивали и наших красноармейцев немцам выдавали…»
С власовцами в бою не сталкивались. В мае 1945 года, в последние дни войны, мы движемся по дороге к Оломоуцу, а власовцы метрах в 500 от нас идут параллельно, по гребню холмов. Шли они к американцам. Мы их не трогаем, и они в нас не стреляют. Случись такая ситуация на полгода раньше, мы бы кинулись их зубами грызть, а тогда… Все знали, что еще день-два – и война закончится. А нам так хотелось дожить до победы.
– Вы сказали, что в минометной роте личный состав сохранялся дольше, чем в обычной пехоте. Каковы были отношения между солдатами и офицерами?
Отношения во взводах были панибратские.
– Межнациональных конфликтов не было?
Не было, по крайней мере, я не припомню. Приведу вам для примера национальный состав нашей минометной роты. Комроты Николай Шпирна – украинец, командиры взводов: Тарасян – армянин, Межегов – коми, Равинский – еврей. Среди бойцов были представители как минимум семи национальностей.
Единственный выпад в сторону моей национальности позволил себе командир полка. Спрашивает меня: «Что у тебя за отчество такое, Хаимович? Давай запишем тебя в документах – Семен Александрович». Отвечаю: «Нет. Спасибо за заботу, но это имя моего отца, и его менять не буду». Больше он эту тему не затрагивал.
Мне в этом отношении повезло, а другим нет. Своей национальности я не скрывал. В плен я живым все равно бы не сдался, так что опасаться того, что все знают, что я еврей, мне было незачем.
Но один случай я вспоминаю с улыбкой. Был у меня в училище со мной в одном отделении курсант, довольно недружелюбный человек, старше меня по возрасту лет на пять. Мне он пару раз выдал фразу следующего содержания – мол, после училища все на фронт поедут, а Равинский в Ташкент служить направится. Первый раз я смолчал, а второй раз двинул ему в челюсть. Он после этого заткнулся, тем более ему ребята пообещали «бока намять», если еще раз на эту тему «философствовать» начнет. Он в ноябре сорок второго попал в «сталинградский список» и ушел на фронт. Прошло почти два года. Был бой в Карпатах. Местность вся горно-лесистая, боевые порядки частей перемешались, как слоеный пирог. Наша минрота оказалась на фланге другой дивизии. Перешли реку вброд с минометами на горбу, а перед нами высотка, на ней бой идет. Тут по склону наша пехота в тыл бежит, даже не отстреливаются. «Драп-марш», одним словом. Но мы со своим «самоварным хозяйством» пока реку назад перейдем, немцы нас раз десять с высоты перебьют. Шпирна кричит мне: «Останови их, иначе крышка!» Выхватил у старшины из рук автомат и побежал наперерез бегущим. Сами понимаете, что в такие моменты пришлось кричать. Стоять! Вашу мать! И так далее, прочие «нежные и ласковые» слова. Получилось все-таки, завернул я их, кинулись снова на высоту, немцев там всего человек десять было, на наше счастье и удачу, они закрепиться не успели. Перебили немцев, вернули исходные позиции… Смотрю, по скату поднимается последним раненный в руку ротный командир моих «драпальщиков». Не может быть! Мой сокурсник по училищу! Подходит ко мне молча. Садится рядом. Не узнал… Я говорю ему: «Вася, что же ты, в Ташкент побежал? А Равинский в это время должен ротой твоей командовать?» Он вгляделся в мое лицо, орет: «Сеня! Друг!» Выпили из его фляжки за встречу, я пошел к своим, а он говорит на прощанье: «Прости меня, дурака, за те глупые слова». С ним больше жизнь не сталкивала. А комбат после боя язвил: «Может, тебя в пехоту вернуть?»
– Трофеями увлекались?
С войны привез бритву «Золинген» и часы. Был еще пистолет «Вальтер», но я его перед демобилизацией подарил своему солдату, сибирскому охотнику.
В конце войны Самодуров добыл для меня роскошный кожаный костюм в комплекте с сапогами и крагами. Куртка подбита мехом. Видимо, полный комплект для шофера, кожа была великолепной выделки. Весь полк ходил любоваться на это чудо. Новый комполка, майор Плясунов, как-то вечером, находясь в нашем расположении, сказал: «Что-то похолодало. Лейтенант, дай свою знаменитую куртку, согреться хочу». Назад у комполка я кожаную куртку уже просить постеснялся. Через пару месяцев наш «смершевец» поехал в отпуск на родину и попросил мои сапоги. И назад в полк не вернулся, прислал письмо, что получил новое назначение. Так я остатки комплекта отдал связному, он на мотоцикле трофейном гонял, ему нужнее. Барахольщиком я не был. А посылки мне некому было посылать, всех моих родных немцы убили. Щеголем я тоже не числился, нормальный офицерский китель уже купил в Моршанске перед увольнением из армии. Фуражку так и не пошил. А так, ходил почти всю войну в солдатской гимнастерке и в кирзовых сапогах.
– Были ли в вашей стрелковой роте случаи перехода к врагу или трусости в бою?
Переходов к врагу не помню. Один раз немецкие разведчики утащили двух наших бойцов из окопа боевого охранения. Такое бывало. А вот насчет трусости… Солдат чувствует бой. И если залег под огнем и отползает назад в свою траншею – трудно назвать это трусостью. Умирать всегда страшно.
Был у меня случай, когда вся рота пошла в атаку, а пожилой боец по фамилии Катулин остался на исходной линии. Командир роты в бою идет метрах в сорока позади цепи, чтобы видеть поле боя. Заметил я, что солдат не поднимается, «налетел» на него, обматерил и силой поднял его. Он метров сто пробежал, а потом его убило… Сейчас вспоминаю о нем и думаю, могу ли я себя оправдать? Ни если всех солдат надо было пожалеть, кто бы Родину защищал?
Были моменты какого-то всеобщего отупения и полной отрешенности. Ты хоть любыми небесными и земными карами народ стращай, нет у людей сил встать в полный рост и идти на пулеметы… А вообще, патологические трусы в окопы не попадали, они еще по дороге на передовую в тылах и штабах оседали.
На войне всегда страшно… Был случай, что мы пошли в атаку пьяные. Из-за весенней украинской распутицы нам все довольствие привезли на пару дней позже. Там грязь такая, что танк не пройдет. Старшина привез приварок на всю роту, а нас уже половина осталась за прошедшие двое суток. Разместились в маленьком селе, разбрелись по хатам, согрелись. Дело шло к вечеру. Впереди нас стоял 2-й батальон нашего полка, так что вроде мы и в тылу находились. Я разрешил старшине раздать наркомовские сто грамм бойцам роты. Вышло на каждого пьющего почти три порции. Через час слышу крики: «Немцы идут!» Они незаметно и тихо через лес просочились и вышли прямо на окраину села. Человек тридцать их было. Без паники вся рота собралась в центре села. Все веселые, поддатые, одним словом «море по колено». Настроение – «Даешь Ганса на растерзание!». Пошли в атаку, думали, если внезапно нападем, то перебьем их по-быстрому. А немцы не дураки, почувствовали, что обнаружены, и залегли. Получилось так, что мы в импровизированную засаду попали. По нам из двух пулеметов в упор ударили, человек семь сразу срезали, так мы назад и откатились, уже все трезвые как стекло. И больше до подхода подкреплений не сунулись на окраину. Назвать наше ожидание и бездействие проявлением трусости я не могу. Просто гробить людей по-глупому не хотелось. Подошел второй батальон, а немцев след простыл.
– Особисты и замполиты чем-то запомнились?
Замполитов я в бою не видел, они во втором эшелоне комиссарили. Никто в атаках «За Сталина!» не кричал. Ходили в бой с криком «Ура!». В июле сорок четвертого уломал меня парторг полка заявление в партию написать. Текст был стандартный – «Хочу в бой идти коммунистом». Хотя насчет комиссаров я ошибаюсь. На днепровском плацдарме наш замполит воевал геройски, в первой линии, и погиб там же. Но таких было мало. Митинг провести легче, чем в бой пойти…
Про особистов ничего «жареного» не помню. В конце войны меня вызвали в штаб дивизии и предложили пойти на курсы офицеров СМЕРШа, но я военной карьерой не интересовался. Или еще пример. На формировке весной сорок третьего года у нас сбежало семь солдат-таджиков. Через пару месяцев их отловили уже где-то в Средней Азии и вернули к нам в полк! Не расстреляли за дезертирство и не направили в штрафную роту! Разные были особисты – были сволочи, но были и нормальные люди среди «чекистской братии».
– Как вы встретили известие об окончании войны?
Девятого мая закончился бой за город Оломоуц. Приводим себя в порядок. Прибегает комбат: «Ребята, война закончилась! Передали по радио!» И тут по всему городу стрельба. Кто постарше был – плакали, а мы, молодые, обнимались, что-то кричали. Начали отмечать… Мы с Петром Данильцевым «перебрали» и умудрились разбить вдребезги «Виллис» командира полка. По случаю победы нам эту «шалость» тут же простили. Конечно, день окончания войны – самый счастливый день в моей жизни…