Пулковский меридиан
Шрифт:
Джонни Макферсон вел в Гельсинки довольно ленивый образ жизни.
Многочисленные люди, знавшие или узнававшие его (он не собирался делать секрета из своего пребывания тут), все, как один, полагали, что сын старого питерского фабриканта занят главным образом скупкой по дешевке различной недвижимости, наличной как в самой Северной Пальмире — Петрограде, так и по всей русской земле.
Гельсингфорс был набит молодыми и старыми представителями русской знати и русского капитала. В их чемоданах хранились, пуды бумаги — планы, купчие, закладные на десятки тысяч доходных домов, на сотни больших и малых имений, на паровые мельницы, фабрики, заводы, рудники.
При
Ценность любого имения графа Бобринского или графа Орлова не превышала стоимости пляжа на берегу «Моря вздохов», расположенного, как всякому хорошо известно, в правом верхнем квадранте Луны: астрономы довольно ясно видят его в телескоп.
Владельцы богатейших угольных копей не имели десяти марок, чтобы купить два пуда этого самого угля. Собственники огромных пшеничных полей спрашивали в ресторанах стакан пива, чтоб под сурдинку набить брюхо пресноватым финским хлебом: он ставился на стол бесплатно!
Но стоило допустить, что завтра большевизм падет («А должен же он, наконец, пасть, чёрт возьми, Лялечка!»), как каждый из этих листков, каждая выкопировка из плана генерального межевания немедленно приобрела бы вес и звон настоящего золота.
В этом была трагедия. Голодные старушонки, девчурки, молодые люди, крепкие бакенбардисты с сенаторскими подбородками держали в руках камни, которые могли стать хлебом и мясом шесть месяцев, год, два года спустя. Ну, хорошо! Ну, год, ну, два! Но ведь кушать, кушать-то, Лялечка, хочется сегодня!
Все они, как бабочки на огонь, летели туда, где находился богатый англичанин Джон Джонович — спокойный, молодой, энергичный, говорящий по-русски, верящий в русское дело, и главное — петербуржец, свой!.. Он не мог не сочувствовать им: одного же поля ягоды! Он обладал властью творить чудеса: он мог их огромное роскошное «завтра» превратить в маленькое, но вполне вещественное, совершенно съедобное «сегодня». Он покупал дом в большевистском Петрограде, шестиэтажную громаду на углу Морской и Гороховой или в конце Большого проспекта Петроградской стороны. До революции дом этот оценивался в миллион сто двадцать пять тысяч, поверите или нет?
А сегодня что Макферсон дает за него? Два фунта и девять шиллингов?.. Как? Только!
Да, но зато — сегодня, Лялечка! На это в проклятой Чухляндии [30] можно прекрасно пронищенствовать месяц, если не два, пойми это!
Джонни Макферсон был светочем, привлекавшим этих бабочек. Известный журналист Аркадий Гурманов стал рефлектором, который отражал его лучи.
Гурманов бегал, шумел, рассказывал о финансовой мощи молодого британца.
Он не по-русски благороден! По старому знакомству, например, он приобрел у петербургской красавицы Елены Николаевны Жерве и у ее матушки, милейшей Екатерины Александровны, принадлежащую им часть семейной собственности — пакет акций компании «Русский Дюфур». Он купил у них и сколько-то там десятин земли в Псковской губернии, представьте себе! Несчастные женщины эти Жерве: двое из мужчин их семьи — отец, Николай Робертович, и сын, оболтус Левка, — то ли сошли с ума, то ли буквально продались большевикам. Они остались в Петрограде и, видимо, «комиссарам служат с жаром!..» Каково! Этакая низость!
30
«Чухляндия» — вместо «Финляндия» и «чухна» — вместо «финн», «прибалтиец» — обычные выражения из жаргона великодержавных
Макферсон помог этим дамам по-рыцарски (я не спорю: возможно, прелесть Люси Жерве сыграла тут некоторую роль). Он присоединил заключенные с ними купчие к толстой стопке других точно таких же документов, лежащих в маленьком переносном сейфе у него в его комнате.
Этих документов было много — все такие же запродажные. А на стене комнаты висел большой план Петрограда, испещренный условными значками, и карта Петербургской губернии с ближайшими ее окрестностями, с Ладожским и Онежским озерами, с Нарвским уездом, с Псковом, с Лугой и Копорьем. Карта тоже была испещрена всевозможными пометками. Глядя на нее, можно было уразуметь, что большинство закупок Джон Макферсон, повидимому, производит в двух районах — между Ямбургом и Гдовом и на восточном берегу Ладоги.
Впрочем, у него был и еще один подробный план, который охватывал берега Маркизовой Лужи, — Сестрорецк, Лахту, Петергоф, Ораниенбаум, Кронштадт и еще южную полосу Финского залива, вплоть до Красной Горки, Черной Лахты и деревни Керново. Но к нему Иван Иванович Макферсон, старый петербуржец, прибегал очень редко.
Он лежал в самом низу, под всеми остальными бумагами; даже Аркашка Гурманов не видел его ни разу.
Зато карта, на которой большим уверенным синим кольцом был обведен тот участок земли, где речки Видлица, Свирица, Тулома и Тулокса впадают в могучую ширь Ладоги, — всегда была у него перед глазами. Об этом участке у Макферсона часто возникали долгие разговоры в разных местах и преимущественно в штабе Юденича. Причины тому были особые.
Еще полковник Лебедев в мае месяце, разговаривая с Володей Щегловитовым, высказал двойственное мнение относительно веса и значения Заладожского участка фронта.
Белые штабы метались между множеством различных планов. Составлялась уйма проектов решительного наступления. Многие из английских советников и референтов при белом центре склонялись к мысли о том, что именно этот участок, отделенный лишь сравнительно неширокой а главное, почти необитаемой лесистой полосой от архангельского плацдарма Англии, заслуживает особого внимания.
Удары наносить тем труднее, чем гуще местность населена большевиками — это аксиома, увы! Медведям же и волкам Олонецких лесов в конце концов довольно легко согласиться с любой властью: им более или менее безразлично, кто победит — белые или красные. Значит — отсюда и надо бить!
Другие придерживались противоположной точки зрения. Район Видлицы чрезмерно удален от цели по сравнению с ямбургским направлением: наоборот, оно, как струя кинжального огня, нацелено с кратчайшей дистанции в грудь городу на Неве.
Хорошо! Пусть Видлица сохраняется как резерв для будущего. Ее роль — оттянуть на себя часть красных сил, не более… Вот ежели паче чаяния на западном приморском участке фронта произойдет задержка — ну, тогда…
Для них было совершенно несомненно, что красные не смогут оборонять оба направления. Не способны они, конечно, и, маневрируя, быстро перекидывать свои силы с одного фронта на другой… Выводы отсюда ясны!
Джонни Макферсон вовсе не склонен был считать себя стратегом или взваливать на свои плечи тяжесть приватных военных консультаций в такой сложной обстановке. Но перед ним стояла задача, виднелась цель, к которой он шел, хотя и исподволь, но упрямо: найти ключ к кронштадтскому замку; открыть тем или иным способом этот бронированный русский сейф и либо украсть из него, либо же превратить в прах находящееся там сокровище — Балтийский флот.