Пулковский меридиан

Успенский Лев Васильевич

Офицер сидел, яростно опершись локтями на стол, на карту, склонив голову немного вбок, и его скуластое, возбужденное личико дышало таким торжеством, такой злобой, что при виде его могла возникнуть у каждого только одна мысль: «Кончено! Погибли! Сейчас всех без суда повесят».

Но смотрел этот офицер не на Трейфельда. Он смотрел прямо перед собой. И, проследив за направлением его глаз, молодой человек вздрогнул. Он вдруг увидел другие глаза, глаза командира 3-й бригады. Командир, не опуская головы, стоял по ту сторону стола между двух человек с винтовками. Седой бобрик его был наклонен строго и упрямо. Одну руку, правую, он заложил большим пальцем за бортик френча. Широкое обручальное кольцо искрой горело на ней.

— Смирно! Смирно стоять, старая сволочь! Ручки по швам! — вдруг негромко, сквозь зубы и сдавленно, точно его душил кто-то невидимый, выговорил поручик. — Не знаешь, как стоять… командир! Я тебя выучу! Кто такой?

Комбриг не вынул руки из-за борта и не опустил ее вниз. Он чуть-чуть прищурился и чуть-чуть улыбнулся. А может быть — и нет?

— Командир красноармейской бригады… — очень спокойно ответил он.

— Знаю! Какой бригады? Номер!

Пожилой человек пожал плечами.

— Спросите у вашей разведки, поручик, — тем же тоном сказал он. — Очевидно, именно той, в тыл которой вы забрались.

Офицера передернуло, но он сдержался.

— Фамилия?

— Николаев!

— Имя? Отчество? Дальше! В российской императорской армии служил?

— Да, служил, поручик! — странно сказал Николаев и немного поднял голову. — Служил, служил. Как же! Полагаю, много ранее, чем вы служить начали…

— Чин! Чин последний какой?

И вдруг комбриг Николаев усмехнулся уже совершенно явно, в открытую. Он медленно повернул голову вправо, туда, где возле спинки кровати, тоже между двух солдат, стоял его давешний собеседник. Потом, так же не спеша, снова перевел глаза на офицера.

— Вам угодно знать мой последний чин? Генерал-майор, господин поручик. Чем могу служить еще?

Поручик, повидимому, хотел сказать что-то, но запнулся. Несколько секунд он молча и внимательно разглядывал стоящего перед ним человека.

— Что!? Чем вы это докажете?

Николаев пожал плечами.

— Не собираюсь вам ничего доказывать…

Офицер нахмурил лоб.

— Этот… Как его?.. Ну, писаришка-то? Тут он? Позвать! — вполголоса бросил он солдатам. — Сесть дайте… командиру бригады… Хорошо, «товарищ комбриг»! Мы сами осведомимся… Панкратьев! Назначишь двойной караул, в случае, если… Впрочем, — потом!

В дверях избы произошло какое-то движение. Солдаты расступились. Невысокий полный человечек, и впрямь похожий на штабного писарька, только очень плохо бритый, плохо одетый, боком протолкался к столу, волоча винтовку, и стал навытяжку перед поручиком.

— Чего изволите, ваше благородие?

Поручик пожевал губами.

— Особ в чине генерала по старой армии помнишь?

— Помилуйте, ваше благородие… Да как же такое можно запамятовать?

— В лицо тоже помнишь?

— Не извольте сомневаться, вашеродие. Всех в своих руках держал… В альбомы, извиняюсь, клеил…

— Николаев, Александр Панфи… Пам-фа-мирович… был такой генерал-майор?

— Так точно, ваше благородие, был-с. Таковых на нашей памяти трое было. Один полный генерал, два генерал-майора.

Поручик презрительно закрыл глаза.

— Посмотри на этого… человека. Узнаешь?

Толстенький человечек удивленно вздернул брови. Он вдруг съежился, даже словно присел. Он впился взглядом в комбрига.

— Ну?

— Ах ты… боюсь обознаться, вашеродие. Так что… без погон-то они… не в своем виде!.. Но личность оказывает быдто похожая. Дозвольте-ка сбочку? Помилуйте-с! Они и есть! Проходили приказом… Летом… э-э-э… Как бы не ошибиться? Летом в пятнадцатом году. Не соврал, а? По армии… по армии-с их высокопревосходительства Алексея Ермолаевича Эверта-с… Как же, как же… помню-с! Как можно! Портретик был девять на двенадцать… Правая ручка — так-с… Имели знак святаго Георгия… Не напутал-с?

Он замолчал, испуганно и хитро поглядывая то в ту, то в другую сторону.

Поручик шевельнулся на скамье. Он слегка привстал. Слегка, еще не очень.

— Ступай! Больше не надо. Я должен извиниться, ваше превосходительство… — неуверенно произнес он. — Вы сами понимаете — обстановка… А ля герр — ком а ля герр [17] . Простите, но все же я буду вынужден впредь до доставки вас в штаб корпуса…

Николаев уже сидел на стуле. То раздражение, которое раньше только сквозило в нем, теперь вдруг проявилось. Он положил левую руку на лоб, правой коротко махнул офицеру.

17

На войне — как на войне (франц.).

— Не суетитесь, поручик… Я — не «превосходительство». Давно уже не превосходительство. Я командир Красной Армии. Комбриг. Товарищ Николаев. Вы взяли меня в плен? Я ваш враг? Поступайте со мной так, как вам ваш долг подсказывает… А я вам больше ничего не скажу.

Поручик Данилов-второй, командир роты в белом отряде полковника Палена, испугался. Он сообразил: это теперь разойдется по всему отряду! Генерал — и не очень-то желает переходить на сторону белых! А? Генерал — и верно служит красным. Можно ли это делать известным? Пожалуй, нет! Еще нагорит…

— Хорошо, хорошо, генерал… Мы побеседуем потом… С вами поговорят в штабе. Будьте добры… Одну минуточку… — Он кивнул пальцем, и кто-то подтолкнул второго из взятых в плен красных командиров, младшего, к столу. — А вы? — обратился он к этому второму. — Вы что — тоже офицер в прошлом? Ваш чин?

И тогда этот второй, бравируя, вытянулся не столько под его взглядом, сколько под усталым, спокойным взглядом Николаева.

— Совершенно верно! — отчетливо, почти радостно сказал он. — Бывшей двенадцатой артиллерийской бригады, бывшего четвертого дивизиона бывший поручик, бывший дворянин Трейфельд.