Пуля ставит точку
Шрифт:
ГЛАВА ПЯТАЯ
Крамеру опять не дали выспаться и чувствовал он себя совершенно разбитым. Кто-то безжалостно жал ему коленом в пах.
— Эй, осторожнее, что ты делаешь! — кричал ещё кто-то.
Крамер сорвал с лица простыню. По нему карабкался на четвереньках сияющий пятилетний карапуз.
— Доброе утро, дядя Тромпи, — засмеялся тот, косясь на свою мать, стоявшую в углу.
— Ты чуть не оторвал бедняге Питу голову, — укоряла лейтенанта вдова Фурье.
— Да мне это ничего, мама, — великодушно произнес Пит.
Но тут на шум влетело в комнату все остальное семейство и кинулось на беднягу Тромпи. Все остальные были старше, а значит и сильнее, но Крамеру было справиться с ними легче, чем матери.
— Что это вы делаете? — не выдержала та. — Все вон, чтобы ваша мама спокойно могла одеться. Сию же минуту — а то я опоздаю на работу!
— А минута — это много, дядя Тромпи? — спросила Мери, старшая из детей, которая все прекрасно знала.
— Вон! — закричала вдова.
— Да Бог с ними! — Крамер сел и потянулся за сигаретами. Купил он их в автомате, и под целлофан была засунута какая-то мелочь. Переложил её в карман брюк.
— Ну так сколько? — Мери подобралась поближе.
— Если ты мне скажешь, сколько длится минута, то все получите лимонад из той греческой лавчонки внизу, когда её откроют.
— Шестьдесят!
— Секунд! Почти правильно — а вы, бандиты, исчезнете отсюда и не возвращайтесь, пока не напьетесь от пуза!
Дети вылетели из дому, словно их ветром сдуло.
— Ты их балуешь, Тромпи.
— Я себя балую.
Вдова, занятая поисками чулок, неосторожно подошла слишком близко. Крамеру достаточно было достать её запястье и она уже лежала рядом.
— Вы, полицейские, видно думаете, что вам все позволено?
— Так тебе не нравится? Рассмеявшись, она прижалась к нему.
— Из-за тебя я уже дважды опаздывала.
— Я подвезу.
— Тогда отлично — и она занялась своим делом.
— Наслаждение — это нечто исключительное — думал Крамер, наблюдая за сложной процедурой борьбы пышнотелой женщины со слишком тесным поясом. Только чистое наслаждение, а не то холодно рассчитанное свинство, которое цензура выдирает с газетных страниц. Грязное, гнусное свинство. Но истинное наслаждение…
— Не пора ли тебе вставать?
— Гм…
— Только потому, что ты зол на полковника, не стоит опаздывать на работу. И так кормить детей завтраком придется Мери.
— Гм…
— Ну давай, Тромпи, в ванной есть бритва, я ей брею ноги, так что вымой…
Крамер, ворча, выбрался из постели и потащился в ванную. Вдова Фурье бросила следом его штаны и обрадовалась, услышав звук текущей воды. Застегнув бюстгальтер, снова занялась поисками чулок.
— Тебе они нигде не попадались?
Крамер появился в дверях, пытаясь намылить щеки куском хозяйственного мыла в тщетной надежде хоть как-то побриться. Штаны перебросил через плечо.
— Какого они цвета?
— Розового, — вдова наспех набросила свой рабочий халат — она уже явно не успеет переодеться в раздевалке универмага Вулворта.
— Розового, — повторил Крамер. — Но такого цвета чулок не бывает.
— Что бы ты понимал… В нашем отделе мы все их носим, прилавки такие высокие, что покупателям ничего не видно.
И тут его осенило. Он так рванулся в комнату, что штаны и мыло полетели на пол. Вдова сердито заворчала на него.
— Иди сюда, — крикнул Крамер. — Да расстегни эти чертовы пуговицы!
— Не трогай меня, у тебя руки мокрые! — запротестовала она. — Ты с ума сошел, Тромпи!
— Расстегни!
Выглядела она настолько оторопевшей, что ему стало её даже жалко, но догадка была слишком важна, чтобы тратить слова. Крамер сосредоточенно уставился на белье, появившееся из-под разошедшихся пол халата. Открытый бюстгальтер был ярко-красным, отделанным черным блестящим кружевом, с вышитыми цветочками. Пояс для чулок — телесного цвета с нарядным карминным рисунком. Приспушенные на бедра трусики — ядовито-зеленого цвета, с вышитыми на известном месте желтыми розами.
Вдова Фурье стояла тихо, словно ожидая, что он коснется самого сладкого местечка.
— Закройся, — буркнул Крамер и даже улыбнулся. — Мне нужно было только взглянуть.
— Ах, так!?
Она снова начала одеваться. Надувшись, готова была рассердиться.
— Думаю, по пути нам надо поговорить.
— Ты мне сейчас скажи: почему ты все это носишь? Это для меня очень важно. Теперь её терпение лопнуло.
— Ты что это имеешь в виду?
— Почему все такое крикливое? Почему не обычного белого цвета, как на всех витринах?
— Не знаю. Может быть, потому, что весь день приходится носить униформу…
— Продолжай, — Крамер подал ей чулки, оказавшиеся на полу у неё под ногами.
— О, спасибо. Ну, просто все продавщицы у Вулворта должны быть одеты одинаково, а это так ужасно… И цвет — серобуромалиновый…
— Да?
— И если женщина носит пестрое белье, такое, какое ей нравится, тогда — хоть этого никто и не видит — она хоть чувствует себя сама собой.
Его это явно поставило в тупик.
Чулок на левой ноге перекрутился. Опираясь на локоть Крамера, она поправляла его и одновременно ковыляла к постели, чтобы сесть.
— А что бы ты сказала о двадцатилетней девушке, которая сама себе хозяйка, может позволить себе все, что угодно, но носит серобуромалиновые туалеты, а под ними белье самых невероятных расцветок?
— Сказала бы, что нечто её вынуждало.
— Вынуждало?
— Конечно. Какая же женщина добровольно захочет испортить о себе впечатление?
— Ты права.
И поскольку ей польстило, с каким вниманием он следит за её словами, она добавила:
— Я лично утверждаю, и говорила это начальству не раз, что немного цвета никогда не повредит.