Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942
Шрифт:
Кагенек и я медленно вернулись к нашему автомобилю. Я снова вспомнил слова старого дровосека: «В этом году майские жуки отложили личинки глубоко в землю…»
В конце концов Кагенек высказал вслух то, о чем мы оба подумали:
– Мы просто обязаны справиться с этим! Однако меня постоянно мучит вопрос… сможем ли мы это сделать?
Фишер развернул «Опель», и мы поехали по заснеженной дороге назад в Клин.
Вот только снег повалил еще сильнее.
Глава 18
Обреченный батальон
Когда, проваливаясь по щиколотку в снег, я спешил на офицерское собрание, ледяной северо-восточный ветер болезненно обжигал мне лицо и насквозь продувал мою летнюю форму. Невольно я натянул
Сегодня было уже 5 декабря – канун Дня святого Николая. В этот день командование батальона организовало первую официальную встречу офицеров с начала операции «Барбаросса». У меня была особая причина отметить этот день: всего лишь несколько часов тому назад пришло разрешение на мой отпуск. Я собирался выехать через три дня. Дорога до Дуйсбурга займет две недели, и еще две недели мне потребуется на обратный путь. Тем не менее у меня оставались три полных недели для моей семьи и для Марты! К счастью, в моем распоряжении находился автомобиль, так как в противном случае мне пришлось бы добираться двадцать километров до деревни Васильевское на санях. Оттуда отпускников доставляли на грузовиках дальше до Ржева, а затем по железной дороге через Вязьму, Смоленск, Оршу, Минск, Брест-Литовск (Брест) и Варшаву до Берлина. Полный радости, я написал Марте письмо, в котором попросил ее назначить нашу помолвку на 4 января 1942 года. Надеюсь, что мое письмо дойдет до нее раньше, чем приеду я сам!
Моя голова была забита приятными мыслями о предстоящем отпуске, и я почти не обращал внимания на ледяной, пронизывающий ветер, когда шагал в столовую на праздничный вечер. Сегодня было значительно холоднее, чем когда-либо прежде, даже в полдень термометр показывал 30 градусов ниже нуля. [76] С тех пор как мы с Кагенеком стояли у трамвайной линии, ведущей в Москву, температура постоянно понижалась. Если так будет продолжаться и впредь, не могло быть и речи о заключительном наступлении на столицу.
76
В Подмосковье в ноябре 1941 г. средняя температура держалась около 4–6 градусов ниже нуля (немцы как раз в это время наступали), и только 5–7 декабря морозы достигали 28 градусов, но держались недолго. – Ред.
Я потопал на крыльце столовой, чтобы стряхнуть снег со своих сапог. В открытом очаге русской печи весело потрескивало яркое пламя, в одном конце комнаты у стены был установлен стол с холодными закусками. Кагенек и я внесли свою долю, пожертвовав ради праздника шестью бутылками нашего коньяка, полученного от люфтваффе. Были организованы различные холодные закуски: ростбиф из конины, соленая конина, рубленые котлеты из конского мяса – все это на солдатском хлебе, нарезанном аппетитными кусочками. Вместо сливочного масла у нас имелся холодный желеобразный соус, оставшийся от гуляша из конины. Кроме того, было вдоволь сигар и сигарет.
С нами снова был обер-лейтенант Штольце. После обязательного пребывания «в этих проклятых полевых госпиталях» он отказался поехать в Германию в отпуск для долечивания. Он хотел как можно быстрее вернуться назад в родную роту к своим солдатам. И восторженная встреча, которую ему устроила 10-я рота, показала, что такое мужественное решение стоило того. Теперь лейтенанта Больски перевели командиром взвода в 11-ю роту Бёмера, поскольку он командовал 10-й ротой лишь временно, пока Штольце отсутствовал.
Вечер открыл Нойхофф. Он поприветствовал вернувшегося в батальон Штольце и помянул добрым словом отсутствующего Титьена и бойцов его роты. Самому юному офицеру батальона, лейтенанту Олигу, было поручено выступить с ответной речью, с которой в мирное время обычно выступала одна из приглашенных дам. Прочитав подготовленную надлежащим образом речь, Олиг закончил ее словами:
– Да здравствует наш герр майор!
– Хайль Нойхофф! Хайль Нойхофф! – с воодушевлением подхватили все присутствующие, и охватившему всех ликованию не было видно конца. В этом веселье приняли
Штольце, как огромный петух, взгромоздился на стол и дирижировал хором. В который уже раз мы пели:
Никогда не возьмем мы в руки оружие,Никогда не пойдем на войну!Пусть другие дерутся друг с другом,Видали мы эту войну в гробу!Своими огромными лапами Штольце отбивал такт и зычным голосом запевал.
Вместе с Кагенеком я стоял у стола с закусками.
– Ты заметил, какой собачий холод сегодня? – спросил он.
– Чертовски холодно – это единственное, что я знаю! – ответил я.
– Уже минус 35 градусов! Ты знаешь, что это означает?
– Об успехе или поражении теперь можно судить по показаниям термометра! Ты это имеешь в виду, Франц?
– Да, Хайнц! Вот именно!
Каждый из нас погрузился в свои невеселые мысли. Неужели генерал Мороз все-таки и на этот раз спас Сталина? Неужели все было напрасно? Мы этого еще не знали, но к этому моменту уже было принято решение прекратить наступление на Москву. [77] Несмотря на все наши жертвы, последнее слово оказалось за слишком ранней зимой.
77
В первых числах декабря немцы еще пытались наступать. Но к этому времени тяжелое для них положение сложилось на фронте 2-й танковой армии Гудериана. 27–30 ноября одна из его танковых дивизий была разбита южнее Каширы. 3 декабря части Гудериана даже перерезали железную и шоссейную дорогу севернее Тулы, но контрударом были также разбиты. А на рассвете 6 декабря мощным ударом войск левого крыла Калининского фронта началось контрнаступление советских войск под Москвой. На следующий день перешли в контрнаступление ударные группы Западного и правого крыла Юго-Западного фронта. Ожесточенные бои развернулись на фронте от Калинина до района южнее Ельца протяженностью около 1000 км. Вопреки приказу Гитлера немецкие войска, пытаясь наносить контрудары, начали отступать, бросая тяжелую технику (за это многие высшие военачальники были смещены со своих постов). Только 8 декабря Гитлер, видя, как развиваются события, подписал директиву № 39 на переход к стратегической обороне на Восточном фронте.
В дивизии группы армий «Центр» поступил приказ занять оборону и окопаться. Из штаба полка мне сообщили, что все отпуска сдвигаются на несколько дней, но потом можно будет уходить в отпуск. Это было необходимо, пока наши войска не обустроятся на новых оборонительных позициях.
8 декабря как гром среди ясного неба прозвучало сообщение: Япония объявила войну Америке. Япония вступила в войну с Америкой, но не с Россией! Наши мечты о войне на два фронта против Советов разбились вдребезги!
Потом поступили донесения, что наши позиции по обе стороны от Калинина атакованы свежими, только что прибывшими из Сибири воинскими частями, значительно превосходящими наши подразделения по численности. Видимо, Сталин уже давно знал о планах японцев и поэтому отважился снять эти дивизии со своей восточной границы. Все ломали голову над тем, как такое стало возможным. И только после войны выяснилось, что это немецкий коммунист Рихард Зорге раздобыл информацию о намерениях японцев и передал ее Сталину. Благодаря полученной информации Советы смогли нанести нам поражение под Москвой. Зорге в течение нескольких лет работал в Токио под видом корреспондента одной из немецких газет. Там он сумел втереться в доверие к немецкому послу и узнал от него о планах японцев, о которых немедленно сообщил в Россию. После войны он поселился в Москве. За предательство своих соотечественников Зорге получил российское гражданство и был награжден одним из высших коммунистических орденов. (Так у автора. В действительности Рихард Зорге был арестован в октябре 1941 года японцами и казнен по приговору суда 7 ноября 1944 года. – Пер.)