Пуритане
Шрифт:
— Раз так, клянусь моею живою душой, — вскричал Берли, — раз так, то хоть у тебя борода и ты создан, чтобы лететь в бой на коне и обнажать меч, ты — покорная, лишенная всякого самолюбия кукла, оставляющая оскорбление безнаказанным. Ты хочешь помочь этому проклятому Эвенделу овладеть любимой тобою женщиной? Ты хочешь наделить их богатством и наследством, и ты думаешь, что найдется другой человек, оскорбленный еще глубже твоего, но столь же немощный духом, с такою же, как у тебя, холодною кровью, так же пресмыкающийся во прахе земном, и ты смеешь надеяться, что этот другой человек — Джон Белфур?
— Что касается моих чувств, — спокойно заявил Мортон, — то я отвечаю за них только перед Небом.
— Ты заблуждаешься, — сказал Берли, — оба они во мраке, оба не знают света, как те, чьи глаза никогда не открывались навстречу дню. Но Бэзил Олифант — Навал, Димас, низкий негодяй, богатством и силой которого располагает тот, кто угрожает ему их лишением. Он стал приверженцем истинной веры потому, что ему не дали земель Тиллитудлема, он стал папистом, чтобы прибрать их к рукам, он прикинулся эрастианином, чтобы их снова не отняли у него, и он будет подвластен мне, пока у меня документ, при помощи которого их могут у него отобрать. Эти земли — удила между его челюстями, и кольцо, продетое сквозь его ноздри; уздечка и повод в моих руках, и я могу направлять его, куда мне покажется нужным. Вот почему они будут принадлежать Олифанту до тех пор, пока я не найду искреннего и верного друга, которому смогу отдать их во владение. А лорд Эвендел — это язычник, сердце которого словно кремень, а чело — как адамант; блага земные сыплются на него, как листья на мерзлую землю, а он с бесстрастием будет смотреть, как их унесет первый же порыв ветра. Языческие добродетели подобных ему для нас опаснее, чем гнусная алчность тех, кто, руководствуясь своей выгодой, должен влечься за нею и потому, раб корысти, может быть призван трудиться на винограднике, хотя бы ради того, чтобы заслужить свою греховную мзду.
— Это могло бы иметь кое-какой смысл несколько лет назад, — сказал Мортон, — и я понял бы ваши доводы, хотя я никогда не соглашусь считать их справедливыми. Но к чему при создавшемся в стране положении сохранять за собой влияние, которое невозможно употребить на полезные цели? В нашей стране мир, свобода, веротерпимость — чего же вам больше?
— Чего больше? — воскликнул Берли, вырвав палаш из ножен с такой быстротой, что Мортон едва не вздрогнул. — Взгляни на эти зазубрины, их всего три, не так ли?
— Как будто бы так, — ответил Мортон, — но что из этого следует?
— Кусочек стали, отщербившийся при первом ударе, остался в черепе клятвопреступника и предателя, который первый ввел епископальную церковь в Шотландии; вторую зазубрину оставило ребро нечестивого негодяя, самого смелого и лучшего воина, сражавшегося за прелатистов при Драмклоге; вот эта третья — от удара по каске одного капитана, защищавшего Холирудскую капеллу, когда народ поднялся во времена революции. Я рассек его голову до зубов, разрубив сталь и череп. Большие дела свершило это оружие, и каждый его удар служил делу освобождения церкви. Этот палаш, — продолжал он, вкладывая его снова в ножны, — должен свершить еще большее: он должен срубить эту гнусную и губительную ересь эрастианства, отомстить за поругание подлинной свободы нашей шотландской церкви во всей ее чистоте, восстановить ковенант в сиянии его славы — и тогда пусть он ржавеет и разрушается рядом с костьми своего владельца!
— У вас нет ни средств, ни людей, мистер Белфур, чтобы свергнуть нынешнее правительство, — сказал Мортон. — Народ, за исключением кучки дворян-якобитов, в общем, доволен; и вы, конечно, не станете объединяться с теми, кто намерен использовать вас исключительно в своих целях.
— Напротив, — ответил Берли, — мы заставим их служить нашим целям. Я побывал в лагере этого язычника Клеверза,
Мортон твердо ответил:
— Не стану обманывать вас, мистер Белфур, чтобы достигнуть своего. Я пришел сюда убедить вас восстановить справедливость, а не ради собственной выгоды. Я ошибся, и я скорблю о вас; и о вас я скорблю даже больше, чем о тех, кто из-за вас пострадал.
— Итак, ты отклоняешь мое предложение? — спросил Берли с загоревшимися гневом глазами.
— Отклоняю, — ответил Мортон. — Когда бы вы были действительно человеком чести и совести, каким хотите казаться, вы, несмотря ни на что, возвратили бы этот пергамент лорду Эвенделу, памятуя об интересах законной наследницы.
— Никогда, пусть он лучше погибнет! — воскликнул Берли, бросая документ в горевшую рядом с ним груду угля и затаптывая его каблуком.
Пергамент курился, корчился и трещал в пламени; Мортон бросился, чтобы его спасти. Но Берли удержал Мортона, и они стали бороться. Оба были сильны. Мортон был подвижнее и моложе, но Берли все же справился с ним и не дал ему спасти документ. Когда он превратился в пепел, они отпустили друг друга, и фанатик, рассвирепевший во время схватки, посмотрел на Мортона диким, горевшим жаждою мщения взглядом.
— Ты проник в мою тайну! — воскликнул он. — И либо ты станешь моим, либо умрешь!
— Я презираю ваши угрозы, — сказал Мортон, — мне вас жалко, и я ухожу.
Но не успел он повернуться к выходу, как Берли опередил его, столкнул ногой ствол старого дуба и, пока он с грохотом и треском падал в пучину, обнажил палаш и прокричал голосом, перекрывшим рев водопада и грохот падающего дерева:
— А теперь выбирай: сражайся, сдавайся или умри! — И, став у входа их пещеры, он взмахнул палашом.
— Я не стану сражаться с тем, кто спас жизнь моему отцу, — сказал Мортон, — я не научился выговаривать слово «сдаюсь», но жизнь свою я спасу, как сумею.
Сказав это, он проскочил, прежде чем Берли понял его намерение, у него за спиной и, с отличавшей его юношескою ловкостью перепрыгнув через страшную бездну, отделявшую вход в пещеру от выступа противоположной скалы, оказался по ту сторону пропасти, спасшись от своего приведенного в ярость противника. Он сразу же поднялся по скале и, оглянувшись назад, увидел застывшего в изумлении Берли, который, опомнившись, с бешенством неудовлетворенного гнева поспешно скрылся в пещере.
Мортон понимал, что душа этого несчастного человека, непрерывно переходившего от несбыточных надежд ко мраку отчаяния, утратила в конце концов равновесие и что теперь в его поведении была доля безумия, которое казалось тем более странным, что сочеталось с силой мысли и ловкостью, с какою он преследовал свои дикие цели. Поднявшись наверх, Мортон нашел свою провожатую смертельно напуганной падением дуба. Он ей сказал, что это произошло случайно, а она, со своей стороны, уверила его в том, что обитатель пещеры от этого нисколько не пострадает, так как у него есть материал для нового моста.