Пущин в селе Михайловском
Шрифт:
— Но фабулу своего «Пленника» ты обрел на месте?
— Нет, я слышал ее еще ранее от одного дальнего родственника, Немцова, удивительного мастера на выдумки; он рассказывал, и чрезвычайно правдоподобно, что попал будто бы в плен к черкесам и был освобожден черкешенкой.
— А ты его увековечил? Он должен быть тебе очень благодарен. Ну, а до Южного берега Крыма вы ехали все в экипажах?
— Нет, в Керчи мы сели на военный бриг: когда не качает, нет путешествия приятнее. От Феодосии я всю ночь даже провел на палубе. В ночной темноте, под шум волн, меня охватила опять та сладостно-грустная истома, для которой один только исход — стихи.
— И что же, ты поставил себе этакую стихотворную мушку?
— Поставил: сочинил
— Та-а-а-к… — протянул Пущин, с внимательным лукавством заглядывая в черты своего друга-поэта, которые при одном воспоминании о "счастливейших днях жизни" мечтательно просияли. — Что же, у Раевских там хорошая дача?
Note6
Элегия "Погасло дневное светило…".
Note7
Прелестный уголок южного побережья, о котором говорил Пушкин, называют теперь Гурзуфом. В своем "Путешествии Онегина" поэт так описывает свои тогдашние впечатления:
Прекрасны вы, брега Тавриды,Когда вас видишь с корабляПри свете утренней Киприды,Как вас впервой увидел я;Вы мне предстали в блеске брачном:На небе синем и прозрачномСияли груды ваших гор;Долин, деревьев, сёл узорРазостлан был передо мною.А там, меж хижинок татар…Какой во мне проснулся жар!Какой волшебною тоскоюСтеснилась пламенная грудь!Но, муза, прошлое забудь!— Лучшая на всем побережье, кроме, разумеется, Алупкинского дворца; но принадлежит она не им, а герцогу Ришелье, [8] который предоставил ее на все лето в полное распоряжение отца Раевского, своего старого товарища.
— Как же ты проводил там время?
— А поутру прямо с постели с молодым Раевским я отправлялся к морю! Купанье дивное! Возвратясь домой, я предавался кейфу под тенью кипариса, к которому привязался чувством, похожим на дружбу. А там оживленные беседы и споры с остальною молодежью, совместные прогулки, поездки в горы…
Note8
Тогдашний одесский генерал-губернатор.
— И сам ты, как всегда, центр всеобщего оживления?
— Нет, обе Раевские — девушки умные, начитанные, особенно старшая, Екатерина Николаевна; благодаря ей и брату я начал читать там Байрона в оригинале, а Байрон — бесконечная тема для разговоров. Но и младшая, Елена Николаевна, хотя ей было тогда всего шестнадцать лет, самостоятельно упражнялась в переводах с английского Вальтера Скотта и Байрона; последнего даже стихами.
— На русский язык?
— Нет, на французский. В доме у них вообще разговор ведется по-французски.
— И ты поправлял ее стихотворные упражненья?
— Она мне их вовсе не показывала. Но раз как-то в саду под окнами ее комнаты мы с ее братом подобрали клочки исписанной бумаги. Тут я узнал, что это ее писанья. Перевод оказался прекрасным.
— Еще бы! — улыбнулся Пущин. — И ты, в свою очередь, стал воспевать ее уже не в переводе, а в оригинале?
По легкому румянцу на щеках поэта можно было догадаться, что друг его попал в цель. Но Пушкин уклонился от прямого ответа.
— Все это tempi passati… [9] — тихо вздохнул он и вдруг быстро оглянулся на скрипнувшую дверь. — А, няня!
Note9
Дело прошлое (ит.).
IV
— Ну что, касатики мои, наговорились? — спросила Арина Родионовна, входя к двум друзьям и ласково оглядывая обоих. — Не с кем ведь ему, бедненькому, окромя меня, и слова-то перемолвить! Все, вишь, один да один! Говорила уж ему, чтобы сестрицу свою, Ольгу Сергеевну, сюда выписал; детьми жили ведь, бывало, душа в душу…
— Да что ей скучать со мною всю зиму в деревне! — прервал Пушкин.
— А ведь тебе здесь, Александр, в самом деле иной раз, должно быть, скучновато? — заметил Пущин.
— С музой моей я живу в ладу, захочется сказок послушать — у няни их непочатый край; а взгрустнется — так до соседок наших в Тригорском рукой подать. Знаешь что, Пущин: не съездить ли нам сейчас к ним? И мать, и дочери — прелюбезные, премилые…
— Верю тебе, дружище, — сказал Пущин. — Но приехал я сюда ради тебя одного; знакомиться же, хотя бы и с милыми людьми, на один день, чтобы потом уже вовеки не встречаться, что за радость? Дай мне на тебя-то наглядеться.
— А что он, батюшка, за пять лет много переменился? — полюбопытствовала Арина Родионовна.
— Немного, только бакенами оброс да лицом что-то бледен.
— А все оттого, что целый день над бумагами своими сидит, — одно горе! Летом хошь у озера погуляет, у речки. Озеро-то у нас Петровское важнеющее; да и речка Сороть хорошая…
— Жаль, значит, что мне нельзя их теперь видеть!
— Такая уж жалость! Было бы, по крайности, чем похвастать перед столичным гостем.
— А что же, няня, — вставил Пушкин, — будто тебе уже нечем похвастать?
— Чем мне хвастать-то?
— Как чем? Да своей рукодельной командой.
— Мастерицы они у меня, точно, стыдиться нечего. Только рукоделье-то деревенское…
— Вот это-то и дорого для столичного человека, — сказал Пущин. — Я с особенным удовольствием посмотрел бы, как они у тебя работают.
Все морщины на лице старушки разгладились, расплылись от блаженной улыбки.
— Коли так — милости просим.
Оба приятеля последовали за нею через коридор в ее покои. Еще из-за притворенной двери доносилось оттуда звонкое щебетанье нескольких молодых женских голосов. При входе господ пять-шесть девушек, сидевших за пяльцами, с поклоном встали. Арина Родионовна, важно приосанясь, начала обход, объясняя гостю каждую работу. Тот, хотя и не знал толку в женских рукоделиях, не мог, однако, не видеть, что работа очень аккуратная и чистая, и почел долгом сказать как мастерицам, так и их руководительнице несколько ласковых слов.
— О, она у нас — настоящий ротный командир! — шутливо заметил Пушкин. — Такая строгость и дисциплина, что ой-ой-ой!
Девушки не выдержали, захихикали; но «командирша» только повела глазами — и хохотушки разом присмирели.
— А что, Александр, не покажешь ли ты мне и остальных своих владений? — спросил Пущин, когда они выбрались опять в коридор.
— Они на зиму заперты и нетоплены, — отвечал Пушкин.
— Что ж такое? Мне бы только окинуть взором, как ты тут устроился.
Пушкин отпер ближайшую дверь в довольно просторную комнату, посреди которой стоял бильярд. Навстречу им пахнуло совершенно зимней стужей.