Пушкарь. Пенталогия
Шрифт:
– В дворец рвется какой-то человек, утверждает, что его пригласил московит и он нужен для операции. Правда ли это – надо его пропустить, или он лжет, и его следует бить кнутами?
Я спохватился, вероятно, Филипп не предупредил охрану или вельможу:
– Да, да, конечно, пропустить!
Я буквально потащил вельможу за собой к выходу. У ворот дворца стоял с сумкой инструментов Амбруаз и громко что-то доказывал гвардейцам. Увидев меня, он стал показывать на меня рукой, что-то объясняя. Гвардейцы стояли с каменными лицами, положив руки на эфесы шпаг. Вельможа отдал распоряжение, и Амбруаза пропустили. Еще что-то возмущенно говоря, он шел по коридорам дворца, беспрерывно крутя головой и осматриваясь. Бедняга до этого скорее всего не был даже в богатых домах знати, а тут дворец всесильного французского короля. Но Амбруаз не тушевался, даже когда встречные богато одетые вельможи с удивлением и презрением его оглядывали.
Дошли до комнаты, предназначенной для операции. У выхода уже стояли четверо гвардейцев, но нас пропустили беспрепятственно. В комнате остались только я, Амбруаз и присевший в углу в качестве переводчика Филипп. Мы, не сговариваясь, дружно
Потянулись часы, дни и недели утомительного труда – перевязки, лечебные отвары из трав, приходилось быть и сиделкой, и медсестрой в одном лице. Несмотря на стоны и слабые возражения больного, переворачивали его в постели, чтобы избежать пролежней, массажировали и обтирали спиртом тело. Лишь единожды впустили в комнату короля и то не подпустили близко к кровати, дав посмотреть на сына издали, надо же было успокоить сердце отца. Дней через десять состояние пациента окрепло, мы стали его подсаживать в постели, опирая на подушки, через неделю он встал, и мы, поддерживая его под руки, провели по комнате. Голова еще кружилась, шел покачиваясь, но температуры не было, сознание ясное, послеоперационная рана затянулась, повязки сняли, как и швы. Можно было заняться реабилитацией. Я начал нагружать наследника физическими упражнениями, король и королева посещали принца каждый день, находя его состояние все более и более улучшившимся. Король смотрел на нас все более благожелательно. Наконец настал день, когда после осмотра наследника объявил, что более в наших услугах он не нуждается. Вошедшему вельможе мы сказали, что хотим искупаться, поесть и отоспаться.
Нас отвели в комнату размером с половину футбольного поля, где стояли большие деревянные чаны с горячей водой. Мы разделись, сбросив грязную и пропотевшую одежду, и с наслаждением погрузились в воду. Напряжение последних дней отпустило, и я, расслабившись в горячей воде, чуть не уснул. Хорошо, служанки не дали. Набросав в воду благовоний, они губками стали отмывать каждый сантиметр тела. Я не привык к такому обхождению и на первых порах пытался взять губку в свои руки, но потом, видя, что мои соратники расслабляются по полной программе, решил отдаться удовольствию. Нас обмыли, сменив несколько раз воду, натерли тело какими-то благовониями, обтерли простынями. Каждому вынесли новую одежду, видно, из запасов короля. Мне помогли одеться в непривычную одежду – кружевные панталоны, белая рубашка с жабо, короткая курточка. Я посмотрел на себя в зеркало, коих здесь висело по стенам множество, и еле узнал себя – прямо шевалье, не хватает шляпы, шпаги и ботфортов. Не могу сказать, что я себе не понравился в новой одежде, но, например, чулки меня как-то смущали. Ладно, в конце концов здесь все одеты так, не буду бросаться в глаза. Вельможа проводил нас в трапезную, где мы сытно покушали, и поскольку глаза слипались, отвели в прежнюю комнату спать. Спали, наверное, около суток. По крайней мере, когда я проснулся, солнце стояло так же высоко. В дверь тихонько постучали, и заглянул наш вельможа:
– Наконец-то проснулись, король хочет вас лицезреть, но в знак особого благоволения велел не беспокоить, пока вы не проснетесь.
Я растолкал Амбруаза, Филипп проснулся раньше. Мы быстренько посетили туалет и отправились к королю. Он принял нас в небольшой комнате в мавританском стиле, восседая в мягком кресле, вокруг стояла свита. Король Людовик начал говорить, Филипп переводил. Сначала король выразил нам свою благодарность за спасение сына и предложил остаться во дворце в качестве личных королевских медиков, поскольку прежние впали в немилость. В ответном слове я как мог более вежливо отказался от предложения, приврав для солидности, что практикую царскую семью в Москве. Король это принял как должное и даже выразил удовлетворение моей верностью московитскому царю Михаилу Федоровичу. Король повернулся
– Ваше величество, в Париже тоже есть хороший медик, которого я знаю лично и готов за него поручиться. Вы можете его лицезреть перед собой, он вполне достоин лечить королевскую семью.
Король внимательно посмотрел на покрасневшего вдруг Амбруаза, помолчал и кивнул:
– Завтра зайдешь к шевалье де Бюсси, он примет тебя на королевскую службу.
Дальше король взял из услужливых рук перстень с драгоценным камнем и вручил его Филиппу, что-то при этом говоря. Филипп был доволен и в ответ произнес короткую речь, встав при этом на одно колено. Позже Филипп сказал, что в награду кроме перстня короля получил повышение по службе и в Москву больше не вернется. В конце аудиенции король объявил, что по случаю выздоровления наследника завтра состоится пир, король приглашает всех, особенно просит быть московитского медика. Мы раскланялись и вышли из зала. И Филипп, и Амбруаз кинулись мне на шею. Филипп благодарил за повышение по службе, Амбруаз был доволен деньгами и высоким местом королевского медика. Поскольку деньги Амбруазу вручил король, я развязал свой кошель и начал отсчитывать десять золотых ливров, которые обещал Амбруазу перед операцией, тот, узнав, что я хочу вручить ему еще денег, от них отказался, объяснив, что и так получил хорошее место с высоким жалованьем благодаря мне и что с удовольствием бы поучился медицинской практике. Он видел многих парижских, итальянских и испанских врачей, брал у них уроки, но такую технику операции видит впервые.
На следующий день ко мне пришел вельможа и знаком попросил следовать за ним. Филипп уже уехал в свою парижскую квартиру. Меня завели в огромную комнату с зеркалами, слуги доставали различную парадную одежду и примеряли. Возились часа два, но одели с головы до ног. На голове красовалась шляпа с плюмажем, рубашка с жабо, темно-синего цвета камзол, настоящие ботфорты из мягкой кожи, перевязь для шпаги. Вельможа объяснил, что все это теперь мое, возвращать не надо. Ту одежду, что я снял перед примеркой, отнесли в мою комнату, там же я обнаружил выстиранную и отглаженную свою московскую одежду. Вестимо, порядок здесь был. Весь день я ничего не ел, попросить было не у кого, да и языка я не знал, но когда вечером за мной пришли, чтобы проводить на пир короля, я об этом не пожалел. Длинные столы ломились от яств, виночерпии стояли у открытых бочек и бочонков с винами. В зале уже было полно сногсшибательно одетых дам в длинных платьях с глубокими декольте, с килограммами золота в ушах, на шее и в виде брошек и заколок, их сопровождали не менее великолепно одетые кавалеры. Здесь собралась вся знать Парижа. Поскольку знакомых у меня не было, я неприкаянно бродил по залу, разглядывая картины и ловя на себе заинтересованные взгляды дам. Я не знал, чем вызвал их интерес – моей привлекательностью как мужчины или как московитского лекаря, излечившего наследника. Вот вошел распорядитель вечера, стукнул украшенной палкой об пол, все смолкли. В это время ко мне протолкался Филипп в новой одежде, я обрадовался, что хоть кто-то сможет мне объяснить разворачивающееся действо.
– Сейчас выйдут король и королевская семья, – зашептал Филипп.
Он успевал оглядываться по сторонам, раскланиваться со знакомыми и вообще чувствовал себя как рыба в воде. Распорядитель стукнул об пол три раза, пропели фанфары, и в зал чинно вошел король в длинной мантии, которую несли четыре пажа, за ним шествовала королева, мой бывший пациент и несколько девочек, вероятно дочерей. Король и его семья уселись за отдельный стол, гостей пригласили садиться. Мы с Филиппом уселись рядом, он с удовольствием давал пояснения, не переставая наливать себе и мне вина. Слуги подносили и подносили разные закуски и горячие блюда. Я решил хорошо подкрепиться, но пить поменьше, все-таки вряд ли мне удастся посетить дворец еще раз. Филипп увлеченно болтал с соседкой, напротив меня сидела дама лет тридцати, великолепная брюнетка в декольтированном платье и с изящными украшениями. Я часто ловил на себе ее взгляд, мой взор натыкался на ее полуобнаженные груди, пухлые губки часто раздвигались в улыбке, открывая белоснежные зубы.
– Будь поосторожнее, это графиня де Бриззак, ее муж чрезвычайно ревнив и к тому же искусно фехтует, если вызовет на дуэль, ты вряд ли имеешь шанс.
Когда все слегка насытились и выпили, распорядитель пира стукнул об пол палкой с набалдашником и громко объявил о танцах, распахнулись двери в соседний огромный зал, довольно ярко освещенный множеством свечей в канделябрах, практически без мебели, за исключением банкеток вдоль стены. Гости дружно потянулись туда, пошли и мы. Поскольку танцевать, да еще и всякие старинные менуэты, я не умел, встал в сторонке, подперев стену, и с любопытством глядел на танцующих. Кто-то слегка дотронулся до моего рукава. Рядом стояла графиня, блестя черными глазами, губки были полуоткрыты в улыбке. Она что-то говорила, показывая на танцующих. Вероятно, интересовалась, почему не танцую. Я развел руками – вот елки-палки, ни говорить, ни танцевать, когда рядом такая красавица. Никогда я не чувствовал себя таким необразованным дубиной. Графиня поняла, что я не понимаю ее языка и куда-то исчезла. Мне осталось только вздохнуть. Но не тут-то было. Через некоторое время графиня появилась снова, на этот раз рядом с ней была какая-то девица. Графиня стала говорить, а девица переводила на русский. Правда, с русским у нее были проблемы, но понять было можно. Мы познакомились:
– Юрий, лекарь из Московии, – я склонил голову.
– Можно просто Лили. Я рада познакомиться со знаменитым медиком из Московии. Почему вы не танцуете?
– Мадам, у вас другие танцы, чем у меня на Родине.
– Я могу вас научить, кстати, у меня болит сердце, не могли бы вы заняться мною?
Она взяла мою руку и положила ее на грудь. Сердце билось учащенно, но ровно, как секундомер. Кожа на груди была атласной, мягкой и бархатистой на ощупь. Вино и возбуждение бросились в голову, я почувствовал, что краснею, как школьник. От графини не укрылось мое смущение, она явно чувствовала, что нравится мне.