Пушки царя Иоганна
Шрифт:
Говоря по совести, я бы об них и не подумал, но мой духовник отец Мелентий напомнил. Царские просфоры освященные митрополитом в этом, бедном на фармацевтов времени считаются чуть ли не панацеей, не говоря уж о том, что такой чести мало кто удостаивается. Стольник, с благодарностью приняв дар, кланяется, не уставая благодарить, а я протягиваю еще один подарок — искусно вырезанную из моржовой кости фигурку единорога. Вещь довольно ценная, к тому же, вроде как, игрушка для маленького. Ну и от сглаза по поверьям защищает. Михальский явно растроган, а я продолжаю:
— Ну, а что,
Через минуту мы уже сидим за богато накрытым столом, и хозяин сам разливает пенистый мед по кубкам, после чего дружно стукнув ими, выпиваем за Михальского младшего.
— Не откажи государь, — начинает Корнилий, в еще одной чести…
— Дитя крестить? — усмехаюсь понятливо, — это уж само собой, друг ситный. Только не затягивай с этим делом.
— Служба есть? — подбирается на глазах мой бывший телохранитель.
— Ага, королевич в Литве войско собирает… да ты сиди, куда подхватился-то? Сегодня гуляем.
— Как прикажешь.
— Вот так и прикажу. Делу время — потехе час. Как назвать первенца думаешь?
— Андже… — начинает литвин и тут же поправляется, — Андреем.
— Хорошее имя. Только еще куму мне хорошую подбери.
— Постараюсь, — скупо улыбается Корнилий.
В этот момент в горницу вбегает девочка-подросток. Вообще это не положено, но нравы у Михальского в доме почти польские, да и вошедшая никто иная как приемная дочь Пушкарева — Марья. Как видно она с матерью и сестрой навещали соседку, а теперь юная егоза влетела к нам. Характер у девчонки бойкий от природы, а благодаря моему покровительству она вообще никого не боится.
— Здравствуй государь, — певуче произносит, она лукаво улыбаясь.
— А поцеловать? — наклоняю голову я, и Марьюшка с визгом бросается мне на шею.
Ей уже двенадцать лет и она обещает со временем стать настоящей красавицей, как и ее настоящая мать. Тайну происхождения стрелецкой дочери никто не знает, кроме ее приемной матери, меня и верного Корнилия, поэтому мое покровительство многих изумляет. Впрочем, поводов для изумления я и без того даю своим подданным достаточно, так что одним больше — одним меньше.
— Как поживаешь?
— Благодарствую, царь-батюшка, все благополучно. — Пытается она быть степенной, но тут же сбрасывает с себя чинность и непосредственно заявляет: — а мы маленького видели!
— Кто это мы?
— Я, Глаша и матушка.
— Вон как, а я вот Глафиру с мамой твоей давно не видал. Здоровы ли?
— Здоровы, что им сделается, — беспечно смеётся Машка, не обращая внимания на строгий взгляд отчима.
Авдотье брак с Пушкаревым и вправду пошел на пользу. За прошедшие шесть лет она раздобрела и родила стрелецкому полуголове еще двух дочерей и долгожданного сына. Так что неудивительно, что ее позвали к роженице. О родах и детях она знает все. А вот, кстати, и они.
— Ой, Марья, — всплескивает руками мать, видя, что она устроилась подле меня, — Здравствуй на многие лета, царь-батюшка, спасибо тебе, что не гневаешься на нашу дурочку!
— И вовсе я не дурочка! — вспыхивает дочь, — я и грамоту лучше Глаши знаю, и счет!
— Не гневи бога Авдотья, — защищаю я свою любимицу, — дочери у тебя и умницы и красавицы. Старшая смотрю совсем невеста?
— Спасибо на добром слове, государь, — кланяется стрельчиха, — твоя правда, совсем взрослая Глафира стала, пора и замуж.
Чертыхаюсь про себя, опять ляпнул не подумав. По нынешним понятиям пятнадцатилетняя Глаша вполне себе невеста. Еще воспримут мои слова, как руководство к действию и выдадут девчонку, а ей бы еще в куклы играть.
— Правда, не сватают покуда, — скорбно вздыхает мать, — видать так и останется старой девой.
Тихая и застенчивая в отличие от Машки Глафира стоит рядом с матерью, опустив очи долу и только краснеет, слушая нас с Авдотьей.
— Ну, это ты зря, такая не засидится, — оглядываю я засмущавшуюся девицу, — так что не стоит торопиться. Найдем ей еще жениха, молодого да пригожего.
— А мне? — восклицает Марьюшка, вызвав всеобщий смех.
— И тебе, куда же деваться, — смеюсь я вместе со всеми, — хочешь боярина, хочешь князя.
— Принца хочу, — не задумываясь, заявляет юная оторва, еще добавив веселья присутствующим.
— Да на что он тебе нужен? Я и сам когда-то был принцем, так что могу тебе сказать, что женихи из принцев неважные. Вечно где-то пропадают, воюют, по морю плавают, а принцессы сидят дома ждут их и плачут.
— Вот еще, дома сидеть да плакать! Я с ним путешествовать буду, чтобы он в чужих краях от рук не отбился!
— Да уж, я вижу, что кому-то кислица снится, может быть даже и принцу. Ладно, Марьюшка, подрастай пока, а там посмотрим.
Тем временем Корнилий снова наполнил кубки, и дождавшись когда все присутствующие выпьют за здоровье его наследника тихонько спросил:
— Мне сопровождать вас?
— Куда это?
— Разве ваше величество не посетит сегодня Кукуй?
— Сам доберусь.
— Это может быть опасно.
— А кто мне хвастался, что всех татей переловил?
— Государь, я вовсе не разбойников опасаюсь. Среди ваших бояр достаточно людей способных на любую подлость. Вспомните Салтыковых.
— Да, были люди, не то что нынешние.
— Прошу прощения, что вы сказали?
— Помельчал, говорю, народ, ладно прикажи седлать коней.
Кукуй или Немецкая слобода успел изрядно разрастись за время моего царствования. По сути это город в городе, маленький осколок протестантской Европы в центре православной столицы. В нем есть своя ратуша, лютеранская кирха и даже школа в которую ходят дети местных немцев. От остальной Москвы он огорожен высоким тыном, а на воротах стоят часовые из Мекленбургского полка. Собственно и сам полк располагается тут же. Многие мои солдаты обзавелись семьями и живут в своих домах. Другие, отслужив, вернулись домой и их рассказы о необычайных приключениях в заснеженной России и моей щедрости к своим солдатам, послужили тому, что поток желающих стать под знамена герцога-странника не иссякает. Вот и сегодня в карауле стоит новичок, с опаской взирающий на сопровождающую меня кавалькаду, но его более опытный товарищ привычно салютует мне ружьем и приказывает тому поднять перекрывающий путь шлагбаум.