Пушки царя Иоганна

Оченков Иван Валерьевич

— Не правда ли, любезный князь, погода нынче стоит великолепная!

— Грех жаловаться, Лизавета Федоровна, дает Господь погожих денечков.

— Как здоровье, светлейшей княгини?

— Премного благодарны за участие, а Анастасия Никитична в добром здравии.

Борис Михайлович еще некоторое время обменивался любезностями с фрау Лямке, пока она, наконец, не перешла к делу.

— Любезный князь, мне право же очень неловко беспокоить вас по такому пустяку, но я с прискорбием хотела бы напомнить

вашей милости, что срок выплат истек…

— Да помню я, Елизавета Федоровна, и переживаю безмерно, что таковая оказия случилась, только и ты меня пойми. Пора то военная, поиздержался я, ратных людей снаряжая-то. Уж не взыщи, а только я сам к тебе собирался отсрочки просить.

— О, прекрасно понимаю вас князь, и со своей стороны готова на любую отсрочку, чтобы только быть полезной такому важному господину, как ваше сиятельство. Однако хочу заметить, что деньги одолженные вашей милости принадлежат не только мне…

— Ничего, подождут твои немцы.

— Вы несомненно правы, князь… точнее были бы правы, если бы эти средства действительно принадлежали жителям Кукуя. Увы, но боюсь, что вы ошибаетесь в этом вопросе, и я, как бы мне это ни было неприятно, должна повторить нижайшую просьбу о погашении кредита. Поскольку особы являющиеся собственниками этих средств совершенно не отличаются терпением.

— Это, какие же такие особы? — хмыкнул боярин.

— Увы, мой господин, не все имена прилично называть вслух, особенно в таком низменном деле, как ростовщичество. Однако неужели вы и впрямь думаете, что скромная трактирщица могла одолжить такую сумму из своих средств? Наш добрый кайзер скоро вернется, и вряд ли ему будет приятно узнать о случившемся между нами недоразумении.

— Оно так, — не стал перечить Лыков, — да только когда еще он вернется то? Глядишь к тому времени я денег и раздобуду. Из вотчин моих вести вполне благоприятные, овсы вот уродились на славу.

— Недобрые вести? — Спросила Лизхен.

— Недобрые, — подтвердил Борис Михайлович, — прибыли ратники из-под Можайска, сказывают — побили нас там.

— Сильно побили?

— Да пес их разберет! Одни сказывают, что совсем погибель царскому войску пришла, другие все и вовсе молчат и богу моляться…

— До Можайска всего сто верст, — задумчиво заметила маркитантка, — если бы поражение было настолько велико, это было бы уже известно…

— Да и так известно, просто до вашей слободы не дошло еще. Конечно, про то, что все войско погибло, князь Пронский врет. Не может такого быть! Однако видать, что урон понесли не малый.

— Князь Петр Пронский?

— Ага, он самый. А что он тебе и той персоне многозначительной тоже задолжать успел?

— Нет, ваше сиятельство, с князем Пронским мне вести дела не доводилось.

— Ну и славно, а то ненадежный он человек.

— Благодарю за

совет.

— Не за что, Елизавета Федоровна! И это, ты бы голубушка, сидела бы пока в Кукуе… народишко в последнее время какой-то злой в Москве, далеко ли до греха. Уж мы в Думе велели стрелецкому голове Максимову караулы перед вашей слободой усилить. Там безопасно будет.

— Вы думаете, может дойти до…

— Береженного бог бережет, госпожа Лямкина.

— И то верно. Что же загостилась я тут у вас, любезный князь. По здравому рассуждению, я подумала что деньгам лучше пока побыть у вашей милости. А как успокоиться…

— Тогда и рассчитаемся, — закончил за нее боярин.

Проводив Лизхен к карете, Борис Михайлович вернулся в терем и едва не налетел на притаившегося за дверью Телятевского.

— Ишь ты, царскую суку, ровно царицу во дворе встречаешь, — почти прошипел он.

— Для того чтобы тебя или кого из твоих людей ненароком не увидели, — парировал боярин.

— Хитер ты князь, — продолжал, не слушая его дворянин, — у Лизки Лямкиной денег занять, на то чтобы ее же и…

— Молчи дурень! — строго прервал его Лыков.

— Я-то может и дурень, а только и ты того и гляди сам себя перехитришь!

— О чем ты?

— Сам поди знаешь… Сколько еще ждать можно?

— Сколько скажу, столько и будешь ждать!

— Мочи нет уже, ждать! Того и гляди либо Романовские ищейки схватят, либо Мелентий сыщет.

— Либо Михальский, — подлил масла в огонь боярин.

— Что ты с меня жилы тянешь, — взвыл Телятевский, — бунтовать надо! Королевичу Владиславу царством Московским поклониться…

— А если Ванька Мекленбургский верх возьмет?

— Как возьмет?

— Эх, кулема! Кабы ты больше в походы ходил, а не по Костромским лесам разбойничал, так знал бы, что с Петьки Пронского воевода, как с дерьма пуля! То, что его ляхи побили, так в этом ничего удивительного и нет, а вот то, что они государя так же одолели… ой врет, князенька.

— Ишь ты как заговорил, — изменившимся тоном прошептал опальный дворянин, — только что Ванька был, а то вдруг государем стал!

— А ты донеси на меня, — насмешливо посоветовал ему Лыков.

— Если поймают молчать не стану! — Огрызнулся тот.

— Ну и дурень, меня ты все одно не потопишь, а я тебя выручить тогда уж точно не смогу.

— А что, коли молчать буду, выручишь?

— Выручу! — твердо пообещал боярин. — В самом худом случае в Сибирь поедешь. Повоеводствуешь в городках тамошних. Людишек там мало и все тати как на подбор не хуже тебя.

— Не простят меня, — замотал головой Телятевский, — точно знаю.

— Мелентия боишься? Правильно делаешь, только хвор он, не сегодня, так завтра Господь приберет, а без него кто подтвердит, что ты на него напал?