Пушкин и 113 женщин поэта. Все любовные связи великого повесы
Шрифт:
Такой дипломатической отговоркой и явилось письмо Пушкина от 29 июня 1824 года, в которой искусно смешана «элегическая красавица», называвшая Вечернюю звезду своим именем, с вдохновительницей «Бахчисарайского Фонтана».
Пушкинская дипломатия имела такой успех, что не только современники, но и позднейшие исследователи, Щеголев первый из них, были сбиты с толку и даже отказались верить самому поэту, когда, всего несколько месяцев спустя, он совершенно правильно обозначил имя вдохновительницы «Бахчисарайского Фонтана» буквою К.
Напомним еще раз: эта буква встречается в письме к Дельвигу, человеку, несравненно более близкому Пушкину, чем Бестужев. Предположение Щеголева, будто Пушкин сознательно поставил неверную букву, предвидя, что написанные им строки будут отданы Дельвигом в печать, притянуто, как говорится, за уши для спасения щеголевской гипотезы, и объективных оснований не имеет.
Пушкин мог беседовать с Дельвигом гораздо свободнее, чем с Бестужевым.
По прошествии ряда лет любовь ослабела, воспоминания изгладились. Пушкин в своих стихах не платил больше дани безумству, по крайней мере безумству, связанному с предметом его петербургской, северной страсти. Но в 1828 г. в эпоху создания «Полтавы», воспоминания внезапно воскресли вновь. Что способствовало их пробуждению, мы не знаем. Быть может, случайная встреча в свете с графиней Н. В. Строгановой, а быть может, только имя героини поэмы. Но не имя Марии, а имя Кочубей.Было так естественно рассказ о Марии Кочубей посвятить Наталии Кочубей.
Известно, что самому себе и своей утаенной любви Пушкин отвел место не только в посвящении, но и в самой фабуле своей стихотворной повести. Он поступил по примеру тех художников, которые рисуют иногда собственный портрет на заднем плане большой картины, вмещающей много фигур. Так и здесь влюбленный в Марию молодой казак, в первоначальных набросках носивший историческое имя Чуйкевича, но ставший безымянным в окончательной редакции, — есть не что иное, как силуэт самого влюбленного Пушкина. И это сходство, ясное и несомненное для той, которая должна была «узнать звуки», ей прежде милые, неизбежно наталкивало ее на другие сближения. Если бы «Полтава» была действительно написана для Марии Раевской, то старого Кочубея пришлось бы отожествить с генералом Раевским, Петра Великого с Николаем I (подобное сближение в других случаях не раз допускалось самим Пушкиным, видевшим даже семейное сходствомежду двумя государями), заговор Мазепы оказался бы прообразом заговора декабристов, а роль мятежного гетмана совершенно естественно досталась бы князю С. Г. Волконскому.
И, следовательно, к нему надобно было бы отнести стихи:
Немногим, может быть, известно, Что дух его неукротим, Что рад и честно, и бесчестно Вредить он недругам своим; Что ни единой он обиды, С тех пор, как жив, не забывал; Что далеко преступны виды Старик надменный простирал; Что он не ведает святыни, Что он не помнит благостыни, Что он не любит ничего, Что кровь готов он лить, как воду, Что презирает он свободу, Что нет отчизны для него.С психологической точки зрения очень трудно и даже почти невозможно допустить, чтобы Пушкин написал такие строки о человеке, который в это время находился на каторге в числе других друзей, товарищей и братьев поэта.
К тому же вспомним, что князь Волконский был гораздо старше своей юной жены, так что в отношении ее действительно мог казаться почти стариком, и что его поведение во время суда над декабристами было не очень благовидно, поэтому его, казалось, легко было обвинить в том, что «он не ведает святыни и не помнит благостыни».
Из своего сибирского острога декабристы внимательно следили за новинками тогдашней русской литературы, в частности, за всем, что выходило из-под пера Пушкина. Княгиня М. Н. Волконская, несомненно, читала «Полтаву». Она не могла не понять личных намеков, содержащихся в этой поэме, если б они относились к ней, и с полным основанием жестоко вознегодовала бы на поэта.
А какую роль выбрал себе Пушкин! Ведь это себя он изобразил в лице молодого казака, который, пускаясь в путь на север, как известно, больше всего дорожил своею шапкой — Затем, что в ней донос зашит.
Донос на гетмана злодея Царю Петру…Связывать «Полтаву» с личностью Марии Раевской, это значит предполагать, что Пушкин готов был позавидовать лаврам Шервуда-Верного, выдавшего декабристов. Право, одного этого соображения достаточно, чтобы поколебать теорию Щеголева, если б даже она не имела никаких других уязвимых мест [18] .
Применительно к Н. В. Кочубей всевозможные сближения действующих лиц поэмы с живыми, реально существовавшими людьми теряют свою остроту. Муж Наталии Викторовны — граф А. Г. Строганов — был всего на пять лет ее старше, и уже это одно исключало всякую опасность отожествления его с Мазепой. Он не устраивал никаких заговоров, а, напротив, делал блестящую карьеру. Для его жены, которая тоже, разумеется, читала «Полтаву», это была не ее собственная жизненная история, нелепым образом искаженная, но история ее предков. Непосредственно к себе, если не считать посвящения, она могла отнести только одну строчку эпилога. Там, после упоминания о могилах Искры и Кочубея в Киево-Печерской лавре, описывается наследственный парк Кочубеев:
18
Глава эта была уже написана, когда мне попалась книжка Бориса Соколова «Кн. Мария Раевская и Пушкин» (Москва, Задруга, 1922 г.). Борис Соколов — усердный, но совершенно некритический последователь Щеголева — с полнейшей добросовестносгью проделывает все отожествления и уподобления, о которых шла речь выше. Лишь темы о доносе он почему-то не коснулся в своем обзоре. Очень жаль! Во имя последовательности и логики следовало бы приписать Пушкину поэтическое намерение донести на декабристов. Донос есть, во всяком случае, более конкретная историческая черта, нежели рост, походка и фигура кн. М. Н. Волконской, по поводу которых г. Соколов цитирует пушкинские стихи:
Как тополь киевских высот, Она стройна. Ее движенья То лебедя пустынных вод Напоминают плавный ход, То лани быстрые стремленья и т. д.Замечательно, что, говоря о литературных источниках «Полтавы», г. Соколов приводит выдержку из поэмы Рылеева «Войнаровский», где говорится о юной казачке, последовавшей в Сибирь за своим возлюбленным:
Она с улыбкою приветной Увяла в цвете юных лет Безвременно, в Сибири хладной, Как на иссохшем стебле цвет, В теплице душной, безотрадной.Право, если б мы не знали доподлинно, что Рылеев повешен 13 июля 1826 года, то, пожалуй, нашелся бы какой-нибудь исследователь, который и в тексте «Войнаровского» отыскал бы прямые намеки на судьбу кн. Волконской. Но теперь цитата из Рылеева лишь доказывает лишний раз, что не всякое упоминание о Сибири должно быть непременно связываемо с женами декабристов.
Поэма должна так же была говорить о казненном пращуре внукам и в частности внучке.
Такова наша гипотеза об утаенной любви Пушкина и о посвящении «Полтавы». В отличие от П. Е. Щеголева, мы не считаем свое предположение безусловно и неопровержимо доказанным. Это только догадка, наиболее правдоподобная из всех, какие только можно построить на основании материалов современного пушкиноведения. Слишком многое пока остается еще неустановленным и не разъясненным. Так, мы не имеем подробных биографических сведений о Наталии Викторовне Кочубей, в частности, не знаем, посещала ли она Крым ранее 1820 г. и где была осенью 1828 г., когда Пушкин писал посвящение поэмы. Лишь с крайней осторожностью можно высказать предположение, что она находилась в это время в одном из старинных строгановских поместий на Урале, у сибирской границы. В последнем случае понятно было бы упоминание о Сибири в зачеркнутом варианте, составляющем краеугольный камень всей теории Щеголева. Но весьма возможно, что вопрос этот навсегда останется открытым.
Если объектом утаенной любви Пушкина в самом деле была графиня Н. В. Кочубей, то к каким замечаниям общего характера уполномочивает нас подобное допущение? Какое действие оказала эта любовь на судьбу и поэзию Пушкина?
Вопрос этот следует расчленить. Что касается внешних событий, из которых слагалась жизнь поэта, то доля влияния, принадлежавшая Н. В. Кочубей, была совершенно ничтожна. Юная графиня не явилась косвенной виновницей изгнания поэта, как Е. К. Воронцова, или смертельной дуэли, как Н. Н. Пушкина, или хотя бы ссоры с другой близкой женщиной, как А. П. Керн, возбудившая ревность П. А. Осиповой. Наталья Викторовна внушила Пушкину сильную, болезненно напряженную любовь, но сама осталась холодна и равнодушна. Она даже не была кокеткой в отношении его. Она просто отвергла его заклинанья и мольбы.