Пушкин и императрица. Тайная любовь
Шрифт:
Возвратимся к рисунку «Мазепы» в виде извивающегося змия. Обращение к бедной Марии: «Мария, бедная Мария… не знаешь ты, какого змия ласкаешь на груди своей», – Пушкин заимствовал из Апулея – известной «Сказки о Психее».
Именно о такой «метаморфозе» Амура идет речь в обращении сестер к бедняжке Психее, не ведающей, какой «ядовитый змей» покоится по ночам (ибо «днем она с ним не виделась») на ее ложе. «Мы не можем скрыть от тебя, – говорят сестры, – что с тобой спит по ночам страшный змий, извивающийся множеством изгибов (!). Если тебе нравится уединение этой деревни и опасной любви в объятиях змея ядовитого – дело твое».
Как известно из истории и поэзии ХVIII века, современники нарекли
«Пусть эта Дева, – пророчествует Венера у Апулея, – пламенно влюбится в последнего из смертных». «Пусть он будет дик и жесток, словно ужасный дракон», – предрекает оракул бедняжке Психее будущее. «Чтоб нашла она себе тирана в муже И мучила себя. Жестокого любя. Чтоб краса ее увяла», – переводит Богданович, – «наперсник милый Психеи сизокрылой» («Городок», 1815). Ср.: «Татьяна, милая Татьяна… Ты в руки модного тирана Уж отдала судьбу свою… Татьяна вянет, увядает…» («Евгений Онегин», III глава)
Записки поэта сожжены, но исповеданность поэтики Пушкина вновь и вновь проявляется «невольно, увлеченная поэзией», на всем пространстве творческого наследия.
Состраданье к печалям Елизаветы Алексеевны и гнев к ее мучителю читаются в мыслях Ленского об Онегине: «Чтоб червь презренный, ядовитый // Точил лилеи стебелек… // Все это значило друзья, // С приятелем стреляюсь я», перекликаясь с мучительной ревностью юного «козака»:
Когда ж мучительною думойМазепу он воображал,Багровел лик его угрюмыйИ саблю юноша хватал, —Что мы и видим в рисунках «Полтавы»: кудрявый «Рыцарь» Марии, одетый в средневековые латы, мчится на коне с саблей наголо (Л. 51, V, 237, 288).
Ср. черновое, не отправленное письмо к Александру 11-го сентября 1825 г.: «В 1820 году я размышлял, не следует ли мне покончить с собой или убить «V» – «Ваше» величество». (Подлинник по-французски. 13, 227.)
Автобиографическое желание поединка с Александром I, – как и поэта Ленского – с «Онегиным» и юного «Козака» – с «Мазепой», Пушкин скрепляет рисунком. Около стихов:
Но где ж Мазепа, где злодей,Где скрылся он от угрызенийЗмеиной совести своей?В светлице девы усыпленнойСвоим незнанием блаженнойСидит с поникшею главойМазепа тихий и угрюмый, —поэт рисует тучного, со «змеиной» шеей, угрюмого лебедя, который с виноватым, трусливым, уличенным выражением «лица» смотрит на направленный на него пистолет [24] …
Итак, «колыбель» «Полтавы» – в Лицее?
24
Вел. кн. Николай Михайлович. «Императрица Елизавета Алексеевна», т. I, с. 18. См. «Психею перед зеркалом» сюиты Ф. Толстого – иллюстрацию мыслей Елизаветы Алексеевны «о дарах природы». (Вяземский. Собр. соч., с. 141.)
За подтверждением вышеперечисленных «странных сближений» обратимся к письмам Пушкина.
3. «ЯЗЫК ЭЗОПА»
…Тогда давай бог ноги. Потому-то
Здесь имя подписать я не хочу…
Признавая значение писем поэта, как первоисточника его биографии, биографы, тем не менее, считают, что в письмах, как и в своих стихах, Пушкин «чуждался тона исповеди».
В структуре эпистолярного наследия исследователи отмечают только его стилистические особенности, а шестикратные исправления текстов черновиков воспринимают, как тщательную обработку слога – ради «простоты и синтаксиса». Иначе говоря, никто не рассматривал письма поэта как своеобразные «Ореrae Minorae» Данте, то есть малые произведения, разъясняющие великие или авторские комментарии «потаенной струи творчества исповедального характера», о чем писал П. Анненков в «Материалах к биографии» Пушкина.
Прочитаем два письма, представляющих, на наш взгляд, одну из особенностей тайнописи не сожженных Записок поэта.
«И. С. Деспоту-Зеновичу. Село Колпино.
Александр Пушкин сердечно благодарит Игнатия Семеновича Зеновича за его заочное гостеприимство. Он оставляет его дом, искренно сожалея, что не имел счастия познакомиться с почтенным хозяином.
8 августа 1824 г.»
Прежде всего возникает вопрос: почему этот «заочный» визит к «Деспоту» – тире «Зеновичу» («помещику Витебской губернии», – как комментируют исследователи) Пушкин счел необходимым оставить в своем эпистолярном наследии?
Второе: обращаясь по имени, отчеству и фамилии (что было не принято) к гостеприимному «Зеновичу», Пушкин опускает первую фамилию «Игнатия Семеновича», тем самым обращая наше внимание именно на «Деспота».
Любопытный документ. Автограф исчез. Что ж, попробуем раскрыть адресат послания известным шифром Пушкина.
Деспоту – «З», – то есть императору Деспоту – Александру I. Ср.: «Наш Z лихим был капитаном под Аустерлицем он дрожал…» Александр I в X главе «Евгения Онегина» обозначен также одной буквой – «З». Так как в «Селе Колпино» находилась гостиница, построенная Александром I, бывшая в нескольких верстах от Царского Села, то следовательно – «Царское Село». То есть речь идет о посещении Петербурга и Лицея в конце августа («И то тихонько Я ведь не прощен»), а затем – «сижу в Михайловском». Тогда «Прозерпина», датированная поэтом «26 августа 1824 г.», «Флегетон» и «Туманный залив» относятся к реалиям Петербургского взморья, Зимнему дворцу и «Эллизиуму» Царского Села.
То есть перед нами та истина, которую комментирует Дельвиг в письме Пушкину от 10 сентября: «Милый Пушкин, письмо твое и Прозерпину я получил. Прозерпина не стихи, а музыка… Эти двери давно мне знакомы. Сквозь них еще в Лицее меня часто выталкивали из Элизия. Какая щеголиха у тебя истина»…(13, с. 107–108) – находится в полной гармонии с поэтической дверью ложных сновидений финала «Прозерпины» и «обманных» пылких снов биографических строф VIII главы «Онегина»:
[…]И я, тоскуя безнадежно,Томясь обманом пылких снов,Везде искал ее следов,Об ней задумывался нежно,Весь день минутной встречи ждалИ счастье тайных мук узнал.(«Онегин»)