Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»
Шрифт:
(II, 398)
И еще, и еще в том же духе. И над всем этим – заголовок «На 14 декабря». Только-только завершился процесс над участниками восстания 14 декабря, десятки представителей знатных фамилий сосланы на каторгу в Сибирь, пятеро казнены… И вот вам снова!
Выяснилось, что стихи распространял штабс-капитан гвардейского Конно-егерского полка А. И. Алексеев. Но по поводу того, кто написал эти стихи и от кого он их получил, Алексеев упорно молчал. Командир гвардейского корпуса Великий Князь Михаил Павлович предлагал не церемониться с мятежным штабс-капитаном и повесить его на основании указов 1682 и 1683 гг. По счастью, старший брат Михаила Павловича Император Николай был не столь скор на расправу и ограничился тем, что учредил специальную комиссию военного суда, коей и поручил разобраться в этом деле.
Вскоре выяснилось, что стихи представляют собой отрывок из элегии Пушкина «Андрей Шенье». Сам Шенье был казнен республиканцами во
(II, 398) —
и о том, что революция принесла в действительности:
О горе! о безумный сон!Где вольность и закон? Над намиЕдиный властвует топор(и т. д. – см. выше)
Иными словами, убийцами и палачами Шенье, а за ним Пушкин называет не легитимных правителей, а экстремистское крыло французских революционеров, захвативших власть.
Впрочем, пока всё это выяснилось, Пушкину пришлось не раз и не два побывать на допросах и потратить немало нервов.
По свидетельству некоторых источников, Император Николай во время беседы 8 сентября 1826 г. предъявил Пушкину этот фрагмент, спросив, он ли его написал, на что Пушкин дал соответствующие разъяснения. Кто озаглавил этот фрагмент «На 14 декабря» и кто занимался его распространением, Пушкин не знал.
В действительности ли Пушкина спрашивал об этом сам Царь, как утверждает Ф. Ф. Вигель [147] , или дело ограничилось допросами в следственной комиссии [148] , мы точно не знаем. Но важно, что в конце концов Пушкина признали к этому делу непричастным, а такое решение без ведома Царя едва ли могло состояться.
147
А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. М., 1985. С. 231–232.
148
Ср. показания Пушкина 1827 г. следственной комиссии: «Сии стихи действительно сочинены мною. Они были написаны гораздо прежде последних мятежей и помещены в элегии Андрей Шенье, напечатанной с пропусками в собрании моих стихотворений <…> Все сии стихи никак, без явной бессмыслицы, не могут относиться к 14 декабря» (10, 494).
Не успела завершиться история с фрагментом из «Андрея Шенье», как над Пушкиным нависла новая угроза:
Снова тучи надо мноюСобралися в вышине…(III, 116)
Весной 1828 г. дворовые люди отставного штабс-капитана Митькова пожаловались Санкт-Петербургскому митрополиту, что их барин читает вслух богохульное «развратное сочинение». Таковым оказалась «Гавриилиада», написанная Пушкиным в порядке насмешки над Марией Эйхфельдт еще в 1821 г. в Кишиневе [149] . Была создана специальная комиссия во главе с графом П. А. Толстым. Допросили Пушкина, который категорически отрицал свое авторство. Не то чтобы поэт боялся наказания – оно в принципе не могло быть строгим, – но ему было крайне неловко перед Царем, которому он обещал не сочинять и не распространять ничего подобного. И что же? Царь свои обещания выполнял, а он, Пушкин, вроде бы оказывался человеком без чести и совести.
149
См. Непричесанная биография. С. 42–43.
Донесение о ходе расследования было направлено Императору, который находился тогда в действующей армии на Балканах. Николай I, к тому времени уже прекрасно понявший характер Пушкина, справедливо рассудил, что единственный способ заставить Пушкина сказать правду – это обратиться к его чести. «…Зная лично Пушкина, я его слову верю, – писал Николай графу Толстому с тем, чтобы это прочитали Пушкину. – Но желаю, чтобы он мог Правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем» [150] .
150
Дела III
Император не ошибся. Пушкин не счел возможным дальнейшее запирательство и написал лично Царю признательное письмо, которое было отправлено по адресу в опечатанном конверте. Николай и на этот раз распорядился прекратить дело, о чем 16 октября 1828 г. граф Толстой известил Пушкина. Формально следствие было закрыто резолюцией Николая I от 31 декабря 1828 г.: «Мне это дело подробно известно и совершенно кончено» [151] .
Благополучное завершение истории с «Андреем Шенье» и особенно расследования об авторстве «Гавриилиады» окончательно убедили Пушкина в особом, можно сказать, уникальном отношении к нему Царя. И Пушкин решился на неординарный, смелый поступок: он посылает Государю сатирические строфы одного из ранних вариантов начальных глав «Евгения Онегина», в дальнейшем обозначенные Пушкиным как «десятая песнь» [152] :
151
Старина и новизна. 1911. Кн. 15. С. 210.
152
Подробно о датировке «десятой песни» «Онегина» см. мою книгу «Пушкин. И про Царей, и про Цариц». М., 2012. С. 88–94.
(5, 180)
Это – об Александре I. Вероятно, опыт «Андрея Шенье» и «Гавриилиады» подсказал Пушкину, что лучше, если он сам познакомит Николая I с этими строфами, чем если они, не дай Бог, всплывут когда-нибудь и будут доложены Царю помимо него.
Поскольку шаг был, повторяем, неординарный и рассчитанный на сугубо личное отношение к нему Царя, Пушкин решил послать это свое произведение не через Бенкендорфа, как обычно, а через А. О. Россет. Об этом Александра Осиповна вспоминает в «Автобиографии». Сохранился также конверт, адресованный ей Царем: «Александре Осиповне Россет в собственные руки» [153] – с ее пометой, что в этом конверте Николай I вернул ей десятую главу «Евгения Онегина» [154] .
153
Литературное наследство. Т. 16–18. С. 515.
154
Характерно, что Ю. М. Лотман, подробно описывая этот эпизод, комментирует его следующим образом: «При всей интригующей сенсационности этих сообщений, они, к сожалению, не поддаются интерпретации» (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л., 1983. С. 384).
Приведенных выше эпизодов достаточно, чтобы оценить, насколько спасительным для Пушкина было вмешательство Николая I в затруднительных для поэта ситуациях. И когда Пушкин, который прекрасно это чувствовал, писал:
Во мне почтил он вдохновенье,Освободил он мысль мою…(III, 89) —
это не было преувеличением.
«Мой вождь и покровитель»
В окружении Царя мало кто разделял его доброе отношение к поэту. Одни – их было большинство – относились к этому нейтрально; другие, внутренне не соглашаясь с Царем, вынуждены были считаться с его волей.
Среди тех, кто недолюбливал Пушкина и в глубине души позицию Царя не одобрял, был А. Х. Бенкендорф, в то время – ближайший помощник и доверенное лицо Николая I. Именно через него Пушкин должен был передавать Царю свои произведения и через него же получал одобрение или неодобрение Царя.
Бенкендорф был безукоризненно вежлив, когда сообщал Пушкину о положительных решениях, хотя порой чувствовалось, что это, как говорится, вежливость «сквозь зубы». Но уж если Пушкин в чем-то нарушал прямые или подразумеваемые предписания власти, вежливость Бенкендорфа превращалась в весьма оскорбительные нравоучения. На деле Пушкину постоянно приходилось испытывать два типа отношения к себе – благожелательное и покровительственно-снисходительное со стороны Николая I и надзирательно-требовательное со стороны Бенкендорфа.