Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)

Вересаев Викентий Викентьевич

– Воспоминание о Пушкине вас встревожило?

– О нет! Туда ему и дорога!

– Так что же?

– Да сам Дантес! Бедный! Подумайте, ведь он солдат!

Александр Христофорович Бенкендорф

(1783–1844)

Учился в пансионе аббата Николя, где на науки обращалось мало внимания, а главное значение придавалось светскому воспитанию. Пятнадцати лет поступил на военную службу, участвовал в турецкой и наполеоновских войнах, выделялся храбростью, получил Георгия 4-й и 3-й степени. В 1821 г., будучи генерал-адъютантом и начальником штаба гвардейского корпуса, подал императору Александру записку о тайных обществах, которую тот оставил без последствий. После смерти Александра записка была найдена в его бумагах и обратила на Бенкендорфа благосклонное внимание Николая. Он был введен в состав верховного суда над декабристами, а в июле 1826 г. назначен командующим императорской квартирой, шефом жандармов и главным начальником так называемого Третьего отделения собственной его величества канцелярии, на которое возложена была высшая охрана государственного порядка в стране. С этих пор Бенкендорф стал самым приближенным и доверенным лицом Николая. В 1832 г. он был возведен в графское достоинство, в 1834 г. получил андреевскую ленту.

Монархист-бюрократ граф М. А. Корф дает Бенкендорфу такую характеристику: «Без знания дела, без охоты к занятиям, отличавшийся особенно беспамятством и вечною рассеянностью, наконец, без меры преданный женщинам, он никогда не был ни деловым, ни дельным человеком и всегда являлся орудием лиц, его окружавших. Сидев с ним в комитете министров и в государственном совете, я

ни единожды не слышал его голоса ни по одному делу, хотя многие приходили от него самого, а другие должны были интересовать его лично. Часто случалось, что он, после заседания, на котором присутствовал от начала до конца, спрашивал меня, чем решено такое-то из внесенных им представлений. Должно еще прибавить, что при очень приятных формах, при чем-то рыцарском в тоне и словах, при довольно живом светском разговоре он имел самое лишь поверхностное образование, ничему не учился, ничего не читал и даже никакой грамоты не знал порядочно. Личной воли имел он не более, чем дарования и высших взглядов. В жизни своей он много раз значительно обогащался, потом опять расточал все приобретенное и при конце дней оставил дела свои в самом жалком положении». Главной пружиной, направлявшей всю деятельность Третьего отделения, был М. Я. фон Фок. Безграмотный Бенкендорф почти всегда подписывал не читая бумаги и находился вполне под влиянием Фока. Вигель называет Бенкендорфа пустоголовым фанфароном, менее кого-либо другого имевшим способностей для занятия возложенной на него важной должности. В 1840 г. Герцену пришлось быть на приеме у Бенкендорфа, и вот как он описывает этот прием. «Дверь отворилась на обе половинки, и вошел Бенкендорф. Наружность шефа жандармов не имела в себе ничего дурного; вид его был довольно общий остзейским дворянам и вообще немецкой аристократии. Лицо его было измято, устало, он имел обманчиво добрый взгляд, который часто принадлежит людям уклончивым и апатическим. Он очень мало говорил с просителями, брал просьбу, бросал на нее взгляд, потом отдавал Дубельту, прерывая замечания просителей той же грациозно-снисходительной улыбкой. Месяцы целые эти люди обдумывали и приготовлялись к этому свиданию, от которого зависит честь, состояние, семья; сколько труда, усилий было употреблено ими прежде, чем их приняли! А человек этот отделывается общими местами, и, по всей вероятности, какой-нибудь столоначальник положит какое-нибудь решение, чтоб сдать дело в какую-нибудь другую канцелярию. И чем он так озабочен, куда торопится? Бенкендорф подошел к высокому, несколько согнувшемуся старику в темно-зеленой военной шинели, с рядом медалей и крестов на груди. Старик стал на колени и вымолвил: «Ваше сиятельство, войдите в мое положение!» – «Что за мерзость! – закричал граф. – Вы позорите ваши медали!» – и, полный благородного негодования, прошел мимо, не взяв его просьбы. Старик тихо поднялся, его стеклянный взгляд выражал ужас и помешательство, нижняя губа дрожала, он что-то лепетал. Как эти люди бесчеловечны, когда на них приходит каприз быть человечными! Дубельт взял у старика просьбу и сказал: «Зачем это вы, в самом деле? Ну, давайте вашу просьбу, я пересмотрю».

В 1844 г. Бенкендорф получил от Николая полмиллиона рублей на лечение, уехал за границу, сошелся там с француженкой, возвращался с ней в Петербург, на пароходе принял католичество и, не доехав до Петербурга, внезапно умер.

Пушкин попал в лапы Бенкендорфа в 1826 г., немедленно по возвращении из ссылки и получении «прощения» от императора. Из этих беспощадных лап Пушкину не суждено было вырваться до самой смерти. Необразованный, глубоко равнодушный к литературе, Бенкендорф видел в Пушкине только ветреного сорванца и беспокойного вольнодумца, очень опасного своей общественной популярностью. Он был всегдашним посредником в сношениях Пушкина с царем и передавал ему царские решения и замечания в холодно-официальных словах, по существу невероятно грубых. Получаешь как будто личное оскорбление, читая эти высокомерные запросы и выговоры, обращаемые тупым жандармом к великому поэту, словно к озорному мальчишке, с которым стесняться нечего. Весной 1827 г. Пушкин просил у Бенкендорфа разрешения приехать из Москвы в Петербург. Бенкендорф отвечал: «Его величество, соизволяя на прибытие ваше в С.-Петербург, высочайше отозваться изволил, что не сомневается в том, что данное русским дворянином государю своему честное слово вести себя благородно и пристойно будет в полном смысле сдержано». Летом 1829 г. Пушкин ездил на Кавказ в действующую армию Паскевича. Бенкендорф знал и о том, что Пушкин собирался туда поехать, и о том, что он там находится; однако, по возвращении Пушкина, направил к нему запрос: «Государь император, узнав, по публичным известиям, что вы, милостивый государь, странствовали за Кавказом и посещали Арзерум, высочайше повелеть мне изволил спросить вас, по чьему позволению предприняли вы сие путешествие. Я же с своей стороны покорнейше прошу вас уведомить меня, по каким причинам не изволили вы сдержать данного мне слова и отправились в закавказские страны, не предуведомив меня о намерении вашем сделать сие путешествие». Пушкин ответил: «Я чувствую, насколько положение мое было ложно и поведение – легкомысленно. Мысль, что это можно приписать другим мотивам, была бы для меня невыносима. Я предпочитаю подвергнуться самой строгой немилости, чем показаться неблагодарным в глазах того, кому я обязан всем, для кого я готов пожертвовать своим существованием, и это не фраза». В начале 1830 г. Пушкин подал Бенкендорфу просьбу о разрешении ему поехать за границу. Ответ Бенкендорфа обнаруживает большую «заботливость» его и императора о Пушкине: «Его величество государь император не удостоил снизойти на вашу просьбу посетить заграничные страны, полагая, что это слишком расстроит ваши денежные дела и в то же время отвлечет вас от ваших занятий». Вскоре Пушкин уехал в Москву. О предполагаемой поездке этой он, встретясь на гулянии с Бенкендорфом, сообщил ему, и Бенкендорф ему на это сказал:

– Вы всегда на больших дорогах.

Однако, когда Пушкин уехал, вслед ему полетел грозный запрос Бенкендорфа: «К крайнему моему удивлению, услышал я, что вы внезапно рассудили уехать в Москву, не предваря меня, согласно с сделанным между нами условием, о сей поездке. Поступок сей принуждает меня вас просить об уведомлении меня, какие причины могли вас заставить изменить данному мне слову? Мне весьма приятно будет, если причины, вас побудившие к сему поступку, будут довольно уважительны, чтобы извинить оный; но я вменяю себе в обязанность вас предуведомить, что все неприятности, коим вы можете подвергнуться, должны вами быть приписаны собственному вашему поведению». Пушкин в полном отчаянии отвечал: «Письмо, которым вы удостоили меня, доставило мне истинное горе; я умоляю вас дать мне минуту снисхождения и внимания. Несмотря на четыре года ровного поведения, я не смог получить доверия власти! С огорчением вижу, что малейший из моих поступков возбуждает подозрение и недоброжелательство. Во имя неба, удостойте на минуту войти в мое положение и посмотрите, как оно затруднительно!..»

Став женихом Гончаровой, Пушкин писал Бенкендорфу, что родителей его невесты очень смущает его ложное и сомнительное положение в отношении к правительству. «Г-жа Гончарова, – сообщал он, – боится отдать свою дочь за человека, имеющего несчастие пользоваться дурной репутацией в глазах государя. Мое счастие зависит от одного слова благоволения того, к которому моя преданность и благодарность уже и теперь чисты и безграничны». Ответ Бенкендорфа: «Я имел счастье представить императору письмо, которое вам угодно было мне написать 16-го числа сего месяца. Его императорское величество, с благосклонным удовлетворением приняв известие о вашей предстоящей женитьбе, удостоил заметить по сему случаю, что Он надеется, что вы, конечно, хорошо допросили себя раньше, чем сделать этот шаг, и нашли в себе качества сердца и характера, какие необходимы для того, чтобы составить счастье женщины, – и в особенности такой милой, интересной женщины, как m-lle Гончарова. Что касается вашего личного положения по отношению к правительству, – я могу вам только повторить то, что уже говорил вам столько раз: я нахожу его совершенно соответствующим вашим интересам; в нем не может быть ничего ложного или сомнительного, если, разумеется, вы сами не пожелаете сделать его таковым. Его Величество Император, в совершенном отеческом попечении о вас, милостивый государь, удостоил поручить мне, генералу Бенкендорфу – не как шефу жандармов,

а как человеку, к которому Ему угодно относиться с доверием, – наблюдать за вами и руководительствовать своими советами; никогда никакая полиция не получала распоряжения следить за вами. Советы, которые я вам от времени до времени давал, как друг, могли вам быть только полезны, – я надеюсь, что вы всегда и впредь будете в этом убеждаться».

МАКСИМ ЯКОВЛЕВИЧ фон ФОК

(1777–1831)

Управляющий Третьим отделением, правая рука Бенкендорфа. Был человеком, по-видимому, умным, хорошо образованным и воспитанным, очень деятельным и энергичным. Вел широкую агентурную разведку при помощи большого штата наемных агентов и шпионов-добровольцев; в числе их были и люди из высшего света, например граф Л. И. Сологуб, отец красавицы и дядя писателя. «Бенкендорф, – рассказывает Греч, – был одолжен фон Фоку своею репутациею ума и знания дела». К Пушкину Фок относился очень недоброжелательно. В сентябре 1826 г. он писал Бенкендорфу: «Этот господин проповедует последовательный эгоизм с презрением к людям, ненависть к чувствам, как к добродетелям, наконец, деятельное стремление к тому, чтобы доставлять себе житейские наслаждения ценою всего самого священного. Это честолюбец, пожираемый жаждою вожделений, как примечают, имеет столь скверную голову, что его необходимо будет проучить при первом удобном случае». И через четыре года по поводу одного письма Пушкина к Бенкендорфу писал своему шефу: «Эти строки нашего пресловутого Пушкина великолепно его характеризуют во всем его легкомыслии, во всей его беззаботной ветрености. К несчастию, это человек, не думающий ни о чем, но готовый на все. Лишь минутное настроение руководит им в его действиях». Чиновник Третьего отделения М. М. Попов так характеризует отношение Фока и Бенкендорфа к Пушкину:

«Они как бы беспрестанно ожидали, что вольнодумец или предпримет какой-либо вредный замысел, или сделается коноводом возмутителей. Между тем Пушкин беспрестанно впадал в проступки, выслушивал замечания, приносил извинения и опять проступался. Он был в полном смысле дитя и, как дитя, никого не боялся. Зато люди, которые должны бы быть прозорливыми, его боялись. Отсюда начался ряд, с одной стороны, напоминаний, выговоров, а с другой – извинений, обещаний и вечных проступков».

Свое отношение к Пушкину Фок прикрывал изысканнейшей вежливостью в сношениях с ним и сумел внушить Пушкину самое о себе лестное мнение. После смерти Фока в 1831 г. Пушкин писал:

«На днях скончался фон Фок, человек добрый, честный и твердый. Смерть его есть бедствие общественное. Государь сказал: “Я потерял Фока; могу только оплакивать его и жалеть, что не мог его любить”».

Фок был плотный человек с очень большим лицом, крупными чертами, высоким лбом и умными, проницательными глазами.

Александр Николаевич Мордвинов

(1792–1869)

Сын полковника, порховского помещика. Служил по департаменту полиции, в 1812 г. перешел на военную службу, участвовал в ряде боев. По окончании войны опять служил в полиции, а с учреждением Третьего отделения поступил туда. Когда весной 1829г. Пушкин собирался на Кавказ, Мордвинов писал Бенкендорфу: «Господин поэт столь же опасен для государства, как неочиненное перо. Ни он не затеет ничего в своей ветреной голове, ни его не возьмет никто в свои затеи. Это верно! Предоставьте ему слоняться по свету, искать девиц, поэтических вдохновений и игры. Можно сильно утверждать, что это путешествие на Кавказ устроено игроками, у коих он в тисках. Ему, верно, обещают золотые горы на Кавказе, а когда увидят деньги или поэму, то выиграют – и конец». После смерти фон Фока Мордвинов был назначен управляющим Третьим отделением. «Есть вероятие предполагать, – пишет М. К. Лемке, что насколько он был менее талантлив, чем его предшественник, настолько же был и непорядочнее его». Пушкину не раз приходилось иметь дело с Мордвиновым как начальником Третьего отделения. Летом 1833 г. Мордвинов писал Пушкину: «Его величество изъявил высочайшую свою волю знать, что побуждает вас к поездке в Оренбург и Казань и по какой причине хотите вы оставить занятия, здесь на вас возложенные?» Пушкину пришлось объяснить, что живет он литературным трудом, что ему необходимо месяца два провести в полном уединении, чтоб кончить книгу, которая доставит очень нужные ему деньги, а что Оренбург и Казань ему нужно посетить потому, что главное действие его романа («Капитанская дочка») происходит в этих губерниях. Разрешение было дано. В 1836 г. Мордвинов запрашивал Пушкина: «Его сиятельство граф Александр Христофорович просит вас доставить к нему письмо, полученное вами от Кюхельбекера, и с тем вместе желает непременно знать, через кого вы его получили». Пушкин отправил ему письмо Кюхельбекера и ответил, что письмо было подано на квартиру в его отсутствие, неизвестно кем. Когда гроб с телом убитого Пушкина отправляли для похорон в Псковскую губернию, к псковскому губернатору пошло предварительное послание Мордвинова: «Имею честь сообщить вашему превосходительству волю государя императора, чтобы вы воспретили всякое особенное изъявление, всякую встречу, одним словом, всякую церемонию, кроме того, что обыкновенно по нашему церковному обряду исполняется при погребении тела дворянина. К сему не излишним считаю, что отпевание тела уже совершено».

В 1839 г. Мордвинов, по приказанию императора, был смещен с должности за то, что разрешил поместить в альманахе Смирдина «Сто русских литераторов» портрет декабриста А. А. Бестужева-Марлинского, в то время уже убитого на Кавказе в схватке с горцами. Впоследствии был вятским губернатором и сенатором.

Сергей Семенович Уваров

(1786–1855)

В молодости служил в коллегии иностранных дел, состоял при посольствах в Вене и Париже, за границей познакомился с рядом выдающихся литературных и научных деятелей – Гете, Гумбольдтом и другими. В 1811 г. женился на 28-летней дочери министра народного просвещения, богача графа А. К. Разумовского, и был назначен попечителем петербургского учебного округа. В Петербурге вращался в литературных кругах, дружил с Батюшковым, хорош был с Карамзиным, Жуковским, братьями Тургеневыми, состоял членом «Арзамаса». Был человек многосторонне образованный, особенно интересовался классической археологией и филологией, напечатал ряд работ – об элевсинских мистериях и др. Он убедил Гнедича в возможности употребления гекзаметра в русском стихосложении, и Гнедич, уже переведший одиннадцать песен «Илиады» александрийским стихом, уничтожил перевод и стал переводить «Илиаду» гекзаметром. В 1818 г. Уваров был назначен президентом Академии наук, в 1832-м – помощником министра, в 1833 г. – министром народного просвещения. Он был творцом и проводником в жизнь знаменитой формулы «православие, самодержавие и народность». В 1846 г. возведен в графское достоинство. В 1849 г. оставил пост министра.

Историк С. М. Соловьев пишет об Уварове: «Он был человек с бесспорно блестящими дарованиями, и по этим дарованиям, по образованности и либеральному образу мыслей был способен занимать место министра народного просвещения и президента Академии наук; но в этом человеке способности сердечные нисколько не соответствовали умственным. Представляя из себя знатного барина, Уваров не имел в себе ничего истинно-аристократического; напротив, это был слуга, получивший порядочные манеры в доме порядочного барина, Александра I, но оставшийся в сердце слугою; он не щадил никаких средств, никакой лести, чтоб угодить барину Николаю I; он внушил ему мысль, что он, Николай, творец какого-то нового образования, основанного на новых началах, и придумал эти начала, т. е. слова: православие, самодержавие и народность; православие, – будучи либералом; народность, – не прочитав в свою жизнь ни одной русской книги. Люди порядочные, к нему близкие, с горем признавались, что не было никакой низости, которой бы он не был в состоянии сделать, что он кругом замаран нечистыми поступками. При разговоре с этим человеком, разговоре очень часто блестяще-умном, поражали, однако, крайние самолюбие и тщеславие; только и ждешь, – вот скажет, что при сотворении мира Бог советовался с ним насчет плана». Угодливость и искательность Уварова не знали пределов. У влиятельного министра Канкрина он был «своим человеком»; А. И. Тургенев писал Вяземскому: «Он всех кормилиц у Канкрина знает и дает детям кашку». В другом письме он называет Уварова «всех оподляющий». Однажды министр Дашков встретил Жуковского под руку с Уваровым, отвел Жуковского в сторону и сказал: «Как тебе не стыдно гулять публично с таким человеком!» Уваров обладал противоестественными наклонностями; усиленно рассказывали, что князь Дондуков-Корсаков был им назначен попечителем петербургского учебного округа за то, что был его «любовницей».