Пушкин. Тютчев: Опыт имманентных рассмотрений
Шрифт:
(VI, 145).
Таким образом, XII строфа (II строфа «Сна»), запускающая «медвежий сюжет», одновременно пародийна и возвышенна, ее сложный смысл, подобно волне, покачивается вверх и вниз. Ревущий медведь, он же Онегин, переводит Татьяну в сказочно-волшебное пространство любви, которое, однако, встречает ее жестокими испытаниями, напоминающими инициацию. Казалось бы, счастливый конец (хотя что называть «счастливым концом»?) вот-вот наступит, но вместо него совершается катастрофа. Чтобы прояснить это, вернемся к соотношениям «медвежьего сюжета» «Сна Татьяны» с рамой романа.
Эти соотношения противонаправлены: роман проявляет содержание новеллы, а новелла регулирует понимание романа
1
а) Пошла – и что ж? медведь за ней! (VI, 102)
б) За ней он гонится как тень… (VI, 179)
2
а) Кряхтя, валит медведь несносный… (VI, 103)
б) А он упрям, отстать не хочет… (VI, 179)
3
а) Но от косматого лакея
Не может убежать никак. (VI, 102)
б) …или раздвинет
Пред нею пестрый полк ливрей… (VI, 179)
4
а) То выронит она платок; Поднять ей некогда… (VI, 103)
б) Или платок подымет ей. (VI, 179)
5
а) И сил уже бежать ей нет. Упала в снег… (VI, 103)
б) И, задыхаясь, на скамью Упала… (VI, 71)
6
а). медведь проворно Ее хватает и несет… (VI, 103)
б). проворно Онегин с Ольгою пошел… (VI, 116)
7
а) Он мчит ее лесной дорогой… (VI, 103)
б) Примчался к ней, к своей Татьяне… (VI, 185)
8
а) Большой, взъерошенный медведь… (VI, 102)
б) Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться, как зверь… (VI, 121)
Некоторые параллели совершенно бесспорны (п. 5); иные неожиданны: платок, оброненный в пятой главе, подымается в восьмой. Значимость лексических повторов в «Онегине» очень высока на любой дистанции, и поэтому проворство Онегина, столь броское стилистически и поведенчески, немедленно увязывается с проворством медведя, а то, что медведь «мчит», вызывает в памяти все стремительные передвижения Онегина. В свете сказанного реплика Татьяны при последнем свидании
…Что ж нынеМеня преследуете вы?..(VI, 187)
соотносит реальную ситуацию с волшебным сновидением.
Теперь отметим ряд неочевидных притяжений внутри самого «Сна», поскольку в его первой части действует медведь, а во второй – Онегин:
1
а) И в сени прямо он идет,
И на порог ее кладет. (VI, 104)
б) Онегин тихо увлекает
Татьяну в угол и слагает
Ее на шаткую скамью… (VI, 106)
2
а) Она бесчувственно-покорна,
Не шевельнется, не дохнет… (VI, 103)
б) Татьяна чуть жива лежит (VI, 106)
3
а) Поднять ей некогда; боится,
Медведя слышит за собой… (VI, 103)
б) И страшно ей; и торопливо
Татьяна силится бежать… (VI, 105)
Все это могло бы считаться параллельными эпизодами с функцией композиционного равновесия, не предполагающего взаимопревращения персонажей. Однако подобных мест, прорывающихся из «Сна Татьяны» в раму и из рамы в «Сон», настолько много, что они получают новое смысловое качество. Накопление и излучение энергии смысла в таких местах, как XII строфа сна, способны подвинуть значения в микроэлементах текста на широком его пространстве. Происходит своего рода смысловой телекинез. Если же иметь в виду, что в «Онегине» постоянно происходит встречная транспозиция персонажей в мире автора и мире героев, то вовлечение в этот процесс сна Татьяны как «третьего мира» более чем вероятно. Где же еще, как не во сне, могут происходить значительные сдвиги привычной разграниченности, следствием чего являются взаимозамены, превращения, «склеивание», гибридизация, метаморфозы или псевдоморфозы в ряду предметов и персонажей.
Наш анализ будет неточным без обращения к предварительной работе Пушкина. Трактовка ее смыслового хода – дело почти безнадежное, так как сам автор не всегда может дать в нем отчет. Однако приведем несколько вариантов:
1
а) Упала в снег – медведь проворный
Ее подъемлет и (несет) (VI, 388)
б) Упала в снег – медведь проворный
Ее на лапы подхватил… (VI, 388)
2
Иной в рогах с медвежьей мордой… (VI, 389)
3
Мое! сказал Евгений басом… (VI, 392)
На наш взгляд, Пушкин здесь мог убирать «излишки» человечьего в медведе (1) и медвежьего в человеке (3) и также не хотел, чтобы в одном из чудовищ, к тому же рогатом, предполагался медведь (2). Заметим еще, что в окончательном тексте
Онегин за столом сидитИ в дверь украдкою глядит.(VI, 105)
Откуда он знает, что в сенях Татьяна?
Перед окончанием анализа сделаем еще одну сверку. То, что Онегин сначала появляется и действует в «Сне Татьяны» в облике медведя, а уж потом в своем собственном виде, заставляет снова обратиться к значениям медведя, преимущественно мифологическим.
Из множества созначений медведя для нашей цели наиболее подойдут пять: «дух-охранитель», «воплощение души», «хозяин нижнего мира», «звериный двойник человека», «оборотень». [213] Все это вполне возможная гамма переживаний Татьяны во времена ее первоначальной влюбленности в Онегина, это взлеты и падения ее надежд, образы ее фантазий и снов. Важным моментом для понимания первой части «Сна» является то, что «тему подобия или тождества медведя и человека в разных планах реализует ритуал медвежьей охоты». [214] При этом нам представляется, что для вариаций на эту тему поэту вовсе не надо изучать мифологию, достаточно чутко слышать сказки няни и бабушки, а также воспользоваться генетической памятью, погружающей в архетипы коллективного бессознательного. «Сон Татьяны» лишний раз реализует «устойчивый взгляд человека на природу медведя и его сакральное значение». [215] Известны мифологизированные «былички» о сожительстве заблудившейся в лесу женщины с медведем (подобный сюжет лежит в основе новеллы П. Мериме «Локис»). В мифах о медведе есть версии, что медведь был небесным существом, наделенным божественными качествами, что «бог и сам мог принимать образ медведя, когда хотел показаться людям на земле». [216] По контрастным версиям, медведь является страшным, фантастическим, апокалиптическим зверем, возможно даже отождествление медведя с сатаной. «Медведь еще чаще обозначает греховную телесную природу человека», [217] и вполне допустимо, что его образ в «Сне Татьяны» призван указать на темные корни бытия не только в душе Онегина, но и Татьяны. Во всяком случае, медведь – сложнейшая и поливалентная мифологема, в которой смешаны высшие и низшие ценности. Погруженный в столь мощный поток мифических ассоциаций и уподоблений, Онегин способен на небывалый личностный размах. Эти потенции никогда не выйдут за пределы сна Татьяны и его собственных снов, но зато Татьяна единственный раз обретает истину об Онегине, которую потом утрачивает.
213
Мифы народов мира: В 2 т. Т. 2. М., 1982. С. 128–130.
214
Там же. С. 128.
215
Там же.
216
Там же. С. 129.
217
Там же. С. 130.
Сюжет «Сна» во второй части понимается как антисвадьба, свадьба-похороны. Так думает В. М. Маркович, так думает Ю. М. Лотман28. Внутри сна все это неоспоримо, но в пересечениях с рамой романа фабула несколько смещается и становится иной. Дело тут не в разной интерпретации многозначного события, а в том, что само событие есть единый клубок реализаций и возможностей, которые в принципе неотличимы и, будучи аналитически разведены, соперничают в реализации, не уступая друг другу. Онегин в пределах «Сна Татьяны» может быть и не опознан как медведь, и тогда фабула первой части движется к антисвадьбе, а жанровая характеристика раскалывается на сказку и ритуал. Но если медведь через взаимосвязи сна и рамы понимается как звериный двойник Онегина, то перед нами сюжет ритуального преследования, развитый в жанре новеллы. В этом случае «Сон Татьяны» разыгрывает по существу движение героев навстречу друг другу, и во внутреннем пространстве сознания Татьяны растет и оплотняется то их взаимное желание любви, о возможности которого писал С. Г. Бочаров. [218]
218
См.: Бочаров С. Г. Указ. соч. С. 17.