Пушкин
Шрифт:
Следующее поэтическое поколение — на рубеже двух столетий — уже не только учится у Пушкина, но углубленно изучает его. Валерий Брюсов дал ряд творческих вариаций на темы «Египетских ночей», «Медного всадника», набросков комедии об «Игроке». Александр Блок разрабатывал в своей лирике мотивы «Медного всадника». Его последнее стихотворение было посвящено пушкинскому дому и образу поэта, который предстает на повороте эпох как великий стимул бодрости духа и новых устремлений русской поэтической культуры:
Пушкин! тайную свободу ПелиПервый классик пролетарской литературы Горький навсегда запомнил впечатление от своего раннего знакомства с Пушкиным: «Полнозвучные строки стихов запоминались удивительно легко, украшая празднично все, о чем говорили они; это делало меня счастливым, жизнь мою легкой и приятной, стихи звучали, как благовест новой жизни».
Пушкиным отмечена веха в развитии крупнейшего представителя советской поэзии Маяковского. Бунтовавший в молодости против классических авторитетов, он на диспуте в Малом театре 26 мая 1924 года говорил об «обаянии» письма Онегина: «Конечно, мы будем сотни раз возвращаться к таким художественным произведениям, и даже в тот момент, когда смерть будет накладывать нам петлю на шею, тысячи раз учиться этим максимально добросовестным творческим приемам, которые дают бесконечное удовлетворение и первую формулировку взятой, диктуемой, чувствуемой мысли».
Господство бессмертных традиций Пушкина в поэзии всех народностей Советского Союза с исключительной силой сказалось в столетнюю годовщину смерти поэта. Крупнейшие писатели национальных республик выражали в стихах и прозе свою неразрывную связь с вождем русской поэзии.
«Красоту пушкинского стиха я впервые ощутил в раннем детстве, — сообщал поэт Армении Аветик Исаакян, — с тех пор солнце русской поэзии своим чистым немеркнущим светом всегда озаряет мне мир искусства». «Пушкин издавна близок украинским поэтам, — писал Максим Рыльский, — и не только как автор «Полтавы», а весь Пушкин, во всем его необъятном величии». «Ни Байрон, ни Гёте, ни Гомер, ни Данте, ни Фирдоуси, ни Хафиз не пользуются в Азербайджане такой всенародной любовью, как Александр Сергеевич Пушкин», — свидетельствует Самед Вургун. «Голос твой помнит земля Руставели», — обращается к творцу «На холмах Грузии» Ал. Абашели. «Под благотворным пушкинским влиянием росла и развивалась белорусская литература», — заявил Максим Танк.
Поэты наши научились пенью У Пушкина, и любят латыши Его стихов пленительных кипенье, И ширь ума, и мощь его души, —говорит о своей «встрече» с русским гением поэт Латвии Янис Плаудия. «И живут в просторах Татарстана звуки песен, созданных тобой», — обращается к великому певцу России Ахмед Ерикеев. Такое же ценное свидетельство дает в своих стихах Халиджан Бекходжин:
Слыхал я, как пели с волненьем глубоким В колхозных аулах, в счастливом краю Жигиты степей для подруг чернооких Посланье Татьяны, как песню свою.И как бы завершая эту многоголосую и единодушную хвалу, певец Башкирии Сайфи Кудаш слагает Пушкину свои взволнованные строфы:
Он, вестник грядущего мира, Писал, что за вольное слово Был вырван язык у башкира, Повстанца времен Пугачева. Мы, правнуки этого деда, Погибшего в тяжких увечьях, Читаем и славим поэта На всех языках и наречьях…Ашуги и акыны, кобзари и домбристы, импровизаторы народных песен и мастера ритмического слова славят великого новатора образов и звуков, провозвестника эры справедливости и свободы, загоревшейся, наконец, над его безбрежной и многонациональной родиной.
3
Могучий двигатель творческой культуры, Пушкин щедро оплодотворил и всю область родного искусства — музыку и театр, живопись и скульптуру, хореографию и кино.
Великие композиторы стали гениальными истолкователями Пушкина. От Глинки и Даргомыжского, через Мусоргского, Римского-Корсакова, Чайковского и Рахманинова русская опера выросла, окрепла и получила мировое признание на образах и темах Пушкина. В наши дни «Станционный смотритель» В. Крюкова, «Граф Нулин» М. Коваля, «Пир во время чумы» А. Гольденвейзера, «Барышня-крестьянка» Бирюкова длят эту славную традицию. Уже при жизни поэта было написано до семидесяти песен на слова его стихотворений — Алябьевым, Верстовским, Титовым, Геништою и многими другими. В последующих поколениях Балакирев, Бородин, Рубинштейн, Кюи, Лядов, Танеев, Глазунов, Аренский, Гречанинов, Метнер,
Одновременно творчество Пушкина обогащало искусство русского танца, которое поэт так любил за его глубокую одухотворенность. От ценимого им балетмейстера Дидло до советского композитора и ученого Б. В. Асафьева балетная сцена сумела пластически истолковать волшебные сказки Пушкина и «Руслана и Людмилу», первые южные поэмы и «Барышню-крестьянку». На сюжет «Цыган» написан балет С. Василенко, «Медного всадника» — Р. М. Глиэром, «Сказки о попе и о работнике его Балде» — М. Чулаки.
Русский драматический театр в своих лучших представителях не переставал воплощать великие образы Пушкина. Гениальный трагический поэт дал бесценный материал для актеров-трагиков. Уже его современники — Каратыгин и Мочалов — влеклись к сложным и глубоким героям пушкинской драматургии. Позже пламенная Ермолова и простонародная Стрепетова раскрыли весь трагизм образа дочери мельника в «Русалке». Комиссаржевская воплотила Мери в «Пире во время чумы», Качалов создал великолепного Дон-Жуана, Остужев — потрясающего Скупого рыцаря. Но и артисты характерного стиля — Щепкин, игравший старого барона, Пров Садовский, воплощавший Лепорелло, Самойлов в роли Самозванца, Давыдов — Вальсингам, Варламов — беглый монах, Москвин — Григорий Отрепьев (и станционный смотритель на экране) — создали ряд первоклассных сценических образов. Русский актер нашел в драматургии Пушкина высшую школу трагедии и ритмического слова. Целую галерею пушкинских образов создал Шаляпин. В столетнюю годовщину со дня смерти Пушкина советский театр выдвинул новых сильных исполнителей его драматических образов: Н. К. Симонова и М. Ф. Ленина (Борис Годунов), Б. А. Бабочкина (Самозванец), Е. Н. Гоголеву (Марина Мнишек), И. Н. Берсенева (Дон-Жуан), С. В. Гиацинтову (Донна Анна).
Остановимся на некоторых из этих сценических воплощений.
Театр Пушкина определил репертуар и сформировал сценический метод великого артиста-психолога Шаляпина. Огромный образ мельника из «Русалки» получал в его трактовке поистине шекспировские масштабы. Недаром критика сближала этого обезумевшего старца, потерявшего дочь, с королем Лиром в исполнении Сальвини и Поссарта. Тот же величественный дух реял и над шаляпинским Борисом Годуновым. Верный замыслу Пушкина и осуществлению Мусоргского, певец стремился представить исторического героя трагически-обаятельным, каким он является в ряде сцен «народной музыкальной драмы». Увлеченный историческими характерами, Шаляпин создавал здесь и незабываемые типы мудреца Пимена и расстриги-монаха Варлаама. «Мусоргский, — разъяснял свое понимание великий актер-певец, — с несравненным искусством и густотой передал бездонную тоску этого бродяги… Тоска в Варлааме такая, что хоть удавись, а если удавиться не хочется, то надо смеяться, выдумывать этакое разгульно-пьяное, будто бы смешное». Он запевает веселые слова, но «это не песня, а тайное рыдание». В «Руслане и Людмиле» Шаляпин создал шедевр монументального юмора — сатирический тип трусливого воина Фарлафа. В сотрудничестве с Врубелем, Серовым и Рахманиновым он раскрыл зловещую фигуру Сальери во всем трагизме внутренней борьбы его эстетических и нравственных идей. Восхищение Моцартом неожиданно вызывало жестокий приговор творцу несравненной музыки, чье недосягаемое совершенство как бы отменяло в глазах его соперника труд всех современных композиторов. Такое истолкование поднимало на подлинную трагическую высоту проблематику знаменитого монолога:
Что пользы в нем? Как некий херувим, Он несколько занес нам песен райских, Чтоб, возмутив бескрылое желанье В нас, чадах праха, после улететь! Так улетай же! чем скорей, тем лучше.Шаляпин увековечил и сложный характер Алеко в опере молодого Рахманинова и дал одну из самых своеобразных сценических трактовок Евгения Онегина. Какая обширная и драгоценная галерея пушкинских образов! Корифей оперного театра вырос на бессмертных замыслах величайшего национального поэта и дал им неумирающее воплощение.
Мастером пушкинского образа на сцене был и В. И. Качалов. Его Дон-Жуан по глубине замысла и тонкости исполнения относится к выдающимся явлениям русского театра. Превосходно исполнявший с эстрады монолог Вальсингама из «Пира во время чумы», артист-мыслитель исходил в толковании севильского обольстителя из дерзкого вызова судьбе, звучащего в заключительных строфах бесстрашного гимна:
Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане, Средь грозных волн и бурной тьмы, И в аравийском урагане, И в дуновении Чумы…