Пусть дерутся другие
Шрифт:
И чтобы весь в белом, от кончиков туфель до верха панамы.
Красиво здесь, как на картинке.
Поправив на плече рюкзак с бытовым барахлом, купленным по дороге, я подошёл к двери, выискивая глазами кнопку звонка. Рона даже тут соригинальничала — вместо привычной пластиковой выпуклости висел бронзовый молоточек, упиравшийся своей рабочей частью в пластину из такого же материала.
Стукнул, как и предписывалось хозяйкой.
Дверь распахнулась после недолгого ожидания.
— Проходи, Вит, — произнесла закутанная в длиннополый халат незнакомая женщина знакомым
Прозвучало дежурно, без всякой радости.
Я смотрел и не мог понять, что не так? От изнеженной, капризной дамы, любительницы «милых» здоровяков, осталась лишь тень. Двери открывал совсем другой человек, имеющий крайне отдалённое сходство с той, кого я видел в доме Психа.
— Добрый... День.
Фигура в проёме посторонилась, давая войти.
— Что, сдала? Превратилась в старуху? — кривая усмешка обезобразила гладкое от подтяжек лицо. — Признайся же, не молчи.
Из куклы для удовольствий, созданной путём множества пластических операций, мама Психа превратилась в выброшенную куклу, с облезшим глянцем снаружи и тоской внутри. Шарообразные груди, пухлые до гротеска губы, подтянутая кожа и оттопыренный зад — на первый взгляд на месте, никуда не делись, но вот общее впечатление они теперь создавали удручающее, словно развалины, оставшиеся от былой роскоши. Халат — и тот смотрится мешковатой тряпкой.
Наверное, всё дело в глазах. Раньше — задорных, жадных до впечатлений, теперь — тусклых, принадлежащих умудрённой жизнью даме с огромным прошлым. В глазах, из которых, против хозяйской воли, на меня смотрела старость.
Женщинам, вне зависимости от их возраста, такие вещи нельзя говорить даже под страхом смертной казни. Буду врать.
— Не очень, — неуверенно брякнул я и добавил, опережая скептическую констатацию реальности. — Фигура в норме, выглядите весьма и весьма. Разве что, измученная немножко... Самую капельку.
— Спасибо, мальчик, — Рона приобняла меня за плечи, прикоснулась губами к щеке. — Врёшь, но приятно. Ты откуда?
— Потом. Я хотел сказать, что Артур жив. Он в тюрьме.
— Мне это известно, — женщина отстранилась. — Адвокаты сына нашли его по реестрам судебных решений. Они в открытом доступе. Получил двенадцать лет как террорист.
— Вы с ним встречались?!
Подтолкнув меня внутрь дома, мама товарища и друга закрыла дверь.
— Пойдём в гостиную. Я приготовлю кофе, тогда и поговорим. Ты голоден?
— Нет.
Несмотря на продолжительный путь, есть действительно не хотелось.
— С сыном я не смогла встретиться, как не смогли это сделать и адвокаты. Терроризм, — сказала она, входя в большую, уютную комнату с диваном и креслами, — тяжкое преступление. Рассматривается в особом порядке. После вынесения приговора вступают в действие тюремные правила, ограничивающие доступ посторонних к осужденному. Прошение о пересмотре дела разрешается подавать по отбытию двух третей срока. Идиотизм.
— Ага, — поддакнул я, припоминая лекцию До-До. — Так и есть. В оранжевом блоке сидит?
— Откуда такие познания? — ответила вопросом на вопрос Рона.
— Тоже сидел. Мне пятнадцать впаяли.
—
Она даже не пыталась скрыть упрёк в этом уточнении. Спасибо, хоть не обвиняет во всех грехах. Или ещё рано?
— Меня обменяли.
— Неожиданно. Присаживайся, — мне широким жестом указали на диван и два кресла, предоставляя самому определиться, где удобней.
Сел в кресло. Попросив обождать, хозяйка отправилась на кухню, эксплуатировать кофе-машину. Через минуту та пикнула, сообщая о готовности заказанного напитка.
На журнальном столе появился поднос с двумя чашками, кувшинчик со сливками. Хозяйка дома устроилась напротив, предпочтя диван.
— Рассказывай.
К моему удивлению, рассказ не занял много времени. Когда дошёл до той части, где беспрепятственно покинул представительство Федерации и связался с ней, Рона задумчиво покрутила пальцем локон волос, а после поинтересовалась, совершенно выбивая меня из колеи:
— Зачем ты пришёл? Мог бы обойтись звонком по коммуникатору, а не тащиться в такую даль.
Я призадумался. А действительно, зачем я отказался покидать планету, отказался спешить домой, наплевал на контрразведку? Там, в особнячке представительства, у меня имелись ответы, казавшиеся правильными и важными, однако теперь они начинали рассыпаться, как карточный домик.
— Помочь хочу. Псих мне помогал.
— Как? — Рона проигнорировала нелюбимое прозвище сына. — Устроишь побег? Это невозможно. Я проштудировала определённую литературу и могу утверждать с полной уверенностью — покинуть тюрьму можно только в законном порядке. Прочие варианты исключены ещё на стадии проектирования.
— Вы так считаете? — интуитивно я был с ней согласен, но сдаваться считал преждевременным.
— Убеждена. Все помещения тюрьмы оборудованы огромным количеством разнообразных датчиков, считывающих не только личность заключённого, но и его рост, вес, походку. Алгоритмы контролируют каждое движение, включая манеру посадки на унитаз или характерные жесты. Когда кто-то движется по коридору, датчиком работают даже стены. Как — не спрашивай. В открытом доступе этой информации нет. Так, по оговоркам догадалась... Нападать на тюрьму меньше, чем ротой тяжёлого вооружения — бессмысленно. Похищать по воздуху — тоже. Любые попытки бунта пресекутся, толком и не начавшись. Связь осужденных с внешним миром ограничена. Само здание тюрьмы — крепость без слабых мест, включая коммуникации и так любимые романистами системы вентиляции… Если человечество в чём-то и сумело добиться совершенства, то это в наказании себе подобных.
— Ого! — поражённо воскликнул я.
Необычно слышать столь глубокие мысли от той, кому более пристало обсуждать оттенки лака на ногтях или новую коллекцию розовых туфелек. Вроде бы и помню, что мама Психа очень образованный человек, физику преподавала, а искусственная внешность перевешивает, мешает серьёзному восприятию.
— Судя по твоему неопределённому восклицанию, плана у тебя нет, — безжалостно продолжила женщина. — Чем ты можешь мне помочь? Зачем ты приехал? Летел бы к маме с папой, и не бередил мне душу.